Андрей Воронин - Комбат против волчьей стаи
— А ответственность, полковник? — пробурчал генерал.
— Ответственность я беру на себя, — без дрожи в голосе произнес Леонид Васильевич и тут же подумал о том, что по телефону разговаривать лучше, чем с глазу на глаз.
Генерал не увидит, как вспотело его крупное лицо, какие капли пота покатились по щекам. Бахрушину даже показалось, что толстые стекла его очков запотели как окна в закупоренной квартире во время дождя.
Уже на территории аэродрома с Куртом, Сиваковым и Сильвестром опять попытались договориться и решить дело миром. Но Курт стоял на своем, был категоричен и дерзок. Кроме всего прочего он придумал еще одно ухищрение, которое значительно увеличивало его шансы на освобождение. Он привязал каждому из детей по тяжелой гранате, привязал так, что ребенок самостоятельно отвязать ее не сможет, на это надо будет затратить довольно-таки много времени. У самого Курта на поясе имелось три гранаты, четвертую он взял в правую руку и, когда с ним в очередной раз попытались договориться, он грязно матерясь закричал:
— Если вы не угомонитесь, то я взорву детей, сам погибну, но и детей взорву. И еще, придурки, менты вонючие, запомните, Курта вам живьем не взять. Даже не пытайтесь. Дети взлетят на воздух, от них останутся лишь клочья мяса, я их заминировал, вот послушайте этого парнишку.
Курт подсунул рацию дрожащему и плачущему одиннадцатилетнему мальчику-казаху.
— А ну скажи дядям, что у тебя к спине привязана граната.
Мальчик, давясь слезами, заикаясь, произнес в микрофон рации:
— Да, большая граната, очень большая.
— Слышали, уроды, так что не делайте глупостей.
Подгоните к самолету трап.
Сиваков тронул Курта за плечо, затем наклонился и зашептал на ухо.
— Скажи им, чтобы летчики были те же самые, которых я знаю. Они трусливые и выполнят все, что им скажешь.
— Все выполнят то, что я им скажу, — прикрыв микрофон рукой, бросил Сивакову Курт, но понял, что в словах того есть здравый смысл.
— Начальнички, — заговорил он в микрофон, — пилоты должны быть те же, с которыми мы прилетели сюда.
— Да, все так и будет, — ответил казах.
Командир отряда по борьбе с терроризмом нервничал.
— Да что тут церемониться, — говорил он генералу, — давайте я со своими бойцами уничтожу к черту этот микроавтобус. Применим шоковые гранаты.
— Молчите, подполковник! — закричал на него генерал ГРУ. — Без вас разберемся, там же дети!
Когда вам прикажут, тогда и будете действовать.
А сейчас никакой инициативы! Вы что не понимаете, что происходит?
— Я все понимаю, — пробурчал подполковник, поправляя бронежилет.
Савельев выпрыгнул из «уазика» и побежал к начальству. А черный микроавтобус остановился на взлетной полосе метрах в тридцати от транспортного самолета. Именно того, на котором Сиваков прилетел в Казахстан и привез шесть миллионов долларов, именно того, на котором он хотел улететь отсюда, увезя больше тонны наркотиков.
Когда наконец, все начальство прибыло на аэродром, то поняло, что договориться с бандитами не удастся, придется соглашаться на их условия. К начальству подбежал майор с телефоном спецсвязи в руке.
— Что еще такое? — осведомился генерал недовольным голосом.
— Вас к председателю правительства.
— Какого правительства?
— Казахстана.
Генерал взял трубку, минут пять слушал, а затем принялся отвечать на вопросы. Лишь после того, как разговор был закончен, он сказал своим казахским коллегам:
— Ваше правительство дает добро на то, чтобы этот самолет улетел. Ваше правительство боится международного скандала, а если погибнут дети от рук русских бандитов, скандал будет очень громким. К тому же тут еще эти чертовы наркотики. Так что пусть летят.
— Ну, если так, то пусть летят. Только я сначала должен поговорить с Москвой.
Генерал ГРУ связался с Бахрушиным и, объяснив ему весь расклад, спросил:
— А вы что думаете? Ваш Рублев надежный человек, не подведет?
— Не подведет, — коротко сказал Леонид Васильевич, словно видя перед собой волевое лицо майора Рублева, которого он уже иначе как Комбат не называл, — не подведет, генерал.
— Ну ладно, а ответственность, полковник, пополам?
— Можно и пополам, но я готов все взять на себя.
— Кто же вам даст? Так. Мы принимаем их условия. Дайте-ка я с ним поговорю. — И генерал по рации связался с Куртом. — Можете лететь, но я советую вам подумать. Ни одна страна вас не примет.
И неожиданно для своей должности, для своих убеждений генерал ГРУ сказал тихим просительным голосом, так словно бы он стоял на первой ступеньке иерархической лестницы. А бандиты находились где-то высоко:
— Одумайтесь, не берите грех на душу. Не губите детские души и свои тоже. У вас еще есть возможность все изменить.
— Да пошел к чертовой матери! Нашелся проповедник! Будешь мне морали читать. Подгоняйте трап к самолету. Скорее! Даю вам пять минут времени. Я человек нервный, могу не выдержать, так что торопитесь.
Трап медленно подогнали к самолету, летчики с бледными лицами стояли у трапа.
— Давай, подъезжай, — сказал Курт Сильвестру и отстегнул от пояса гранату.
— Эй, что ты задумал, Курт?
— А сейчас увидишь, Сиваков, не волнуйся прежде времени и не наделай от страха в штаны.
— Куда ты хочешь лететь?
— Погоди, мы еще никуда не летим, когда поднимемся, тогда и узнаешь.
Курт играл гранатой, подбрасывая ее как яблоко.
Трое детишек уже не плакали, они лишь дрожали.
— Ну успокойтесь, ребята, ваша жизнь в их руках, — Курт кивнул на людей в камуфляже, которые прятались за машинами прямо на бетоне аэродрома, — Ну вот, Сиваков, вроде все идет нормально. Сильвестр, аккуратнее, до трапа не доезжай.
Курт взял рацию и, держа ее в левой руке у рта, прокричал:
— У меня в руке граната, если она взорвется, от детишек не останется ничего. Я среагирую на любую вашу глупость, мои пальцы разожмутся и граната разорвется.
Это был старый как мир трюк, и Курт знал, что он действует безотказно, парализует человека и, вряд ли найдется смельчак, который осмелится пальцем шевельнуть, а не то, чтобы броситься на него.
— Я буду заходить в самолет после тебя, Сильвестр. Ты, Сиваков, будешь идти рядом, дети вокруг меня. Сильвестр, возьми пистолет и приставь к затылку вон тому летчику. А ты, Сиваков, держи на мушке второго пилота. Надеюсь, автоматом пользоваться умеешь. Кстати, сними автомат с предохранителя, передерни затвор и в случае чего стреляй.
Ты меня понял?
Летчики еще минут пятнадцать после того, как их обыскал Курт, носили ящики с наркотиками в самолет, а Курт, окруженный детьми, стоял у трапа.
— И учтите, — время от времени кричал Курт, — если в самолете будет хоть одна живая душа, хоть один из ваших людей, я разожму пальцы, мне терять нечего.
Андрей Подберезский и Шмелев стояли рядом с полковником Савельевым, лицо Подберезского было мрачное, почти такое же выражение было на лице у Шмелева.
Постепенно ящики с наркотиками исчезли в нутре самолета. Сильвестр показался в двери и прокричал Курту.
— Давай поднимайся, вроде все чисто, я осмотрел самолет, кроме пилотов и мух никого нет.
Курт усмехнулся. Именно такого ответа он и ожидал.
— Ну, пойдемте, детки, пойдемте.
Подталкивая девочку под коленки, он двинулся по трапу. Естественно, что любой мало-мальский умеющий стрелять снайпер уложил бы Курта с первого выстрела, но он был хитер, и граната с выдернутой чекой, зажатая в правой руке, гарантировала то, что никакой снайпер сейчас не рискнет нажать на спусковой крючок, хотя четверо держали Курта на мушке, вели его, следили за каждым движением, видели сквозь линзы оптических прицелов выражение его лица и каждому из четырех снайперов нестерпимо хотелось нажать на рифленое железо спускового крючка, услышать выстрел, увидеть, как качнется бандит с продырявленным черепом и даже каска, это снайперы знали прекрасно, не спасет его от пули. Не спасет и бронежилет.
Дети, дрожащие от страха, казахские дети! Вот что было толще и крепче любой брони и Курт это знал.
— Ну-ну, вперед! Да не дрожите вы, как испуганные овцы. Бараны казахские, идите, смелее, смелее.
Курт в окружение трех ребятишек поднялся по трапу. Мать-казашка видела своих детей, которых уводили бандиты. Она вопила, причитала, безутешно рыдала. Пятидесятилетний казах-отец даже не смотрел свою жену, он провожал взглядом детей, он смотрел на них так, словно бы через взгляд хотел передать им всю свою силу, его губы дрожали, произнося слова молитвы. Какому Богу он молился, ни Подберезский, ни Александр Шмелев, по кличке Пехота, естественно не знали. Наверное, и сам Ашиб в эти страшные минуты напрочь забыл имя своего бога, но слова молитвы почему-то вспомнились.
Когда дверь самолета захлопнулась, по морщинистым желтым щекам казаха покатились крупные слезы, плечи задрожали, жена рядом билась в истерике.
