Александр Бушков - Капкан для Бешеной
Майор оглянулся, оценил обстановку и, подавшись вправо, чуть приоткрыл дверь, держа газовик за спиной.
Даша досадливо вздохнула про себя: на площадке стоял Роман – с невозмутимой американской улыбкой, с большой коробкой, перевязанной розовой лентой, с ярким пакетом и упакованным в целлофан букетиком.
Майор вопросительно кашлянул. Устраивать при нем выяснение отношений никак не хотелось, и Даша, вынув руку из кармана, спросила:
– Какими судьбами?
– Ты же приглашала, – сияя белозубой улыбкой, как ни в чем не бывало заявил Роман. – Вот и осмелился… Впустишь?
– Заходи, – сказала она, чертыхнувшись мысленно.
Роман вошел, преподнес ей цветы, поздоровался с майором, едва успевшим сунуть газовик за пояс под свитер, совершенно непринужденно подал ему пакет, пояснив: «Тут, по русскому обычаю…» – и протянул Даше коробку:
– Должок от нашего общего знакомого, полковника…
– Вот от полковника я и спички горелой не приму, – сухо сказала она.
– Вру, – сказал Роман с видом крайнего раскаяния. – На самом деле – подарок от меня. Я-то, кажется, ничем не прогневил? – Он повернулся к майору: – Рассудите, как беспристрастный арбитр: может мужик сделать подарок близкой женщине от чистого сердца?
– А запросто, – сказал майор. – Смотря что, конечно…
– Да пустяк, платьишко из «Шарма».
– Ну, это вполне в традициях, – с непроницаемым видом одобрил майор. – Ежели близкой – тогда конечно…
Даша не сомневалась, что в глубине души любящий родитель если и не надрывается от хохота, то все равно считает происходящее бесплатным развлечением. В его взгляде определенно читалось: «Самостоятельная, говоришь, и в личной жизни терпеть не можешь подсказок? Вот и выкарабкивайся… Не маленькая, чай». Примерно так он иногда и выражался вслух.
Она сердито приняла дурацкую коробку, тут же положила на ящик для обуви, сунула сверху букет.
– Я тут коньячок прихватил, – сообщил Роман, вешая дубленку. – Тот, что тебе на даче понравился. Если ты не в настроении, выставляй без церемоний, я ж на тебя сердиться совершенно не в состоянии, проклятье ты мое…
Майор невозмутимо принялся натягивать пуховик:
– Ну, я побежал, а то еще машину раскурочат, я ее на сигнализацию не ставил. Даш, а этих, в подъезде, мимоходом воспитаю, не беспокойся…
– Я вас умоляю, не надо, – сказал Роман. – Это мои, изволите ли видеть, охраннички, дергаются следом, положено им. Времена нынче беспокойные, вот и опасаются, только что в туалет не таскаются.
– Вот оно что, – успокоился майор. – Тогда, конечно, не буду. Ну, я исчез, а ты, егоза, гостя не обижай, гость, знаешь ли, от бога…
– Хорошо, папочка, – сказала она тоном воспитанной девочки (но прямо-таки источавшим змеиный яд). – Постараюсь.
Когда за майором звучно захлопнулась дверь, она спокойно скрестила руки на груди и уставилась на незваного гостя:
– Ты случайно не помнишь, кто там хуже татарина?
– Два татарина, наверно, – пожал плечами Роман. – Или – три. Даша, я безумно рад тебя видеть. Хочешь, на колени встану?
– Хочу, – сказала она с вызовом.
Он, не чинясь, опустился на колени и, задрав голову, поинтересовался:
– Долго стоять? Чтобы не выгнала?
– Вставай, клоун, – фыркнула она со вздохом. – От тебя, я смотрю, не отделаешься…
– А ты хочешь отделаться? Ну, честно?
– Ты себя в самом деле полагаешь роковым соблазнителем?
– Ни капельки, – сказал он. – Вот ты себя полагаешь роковой красоткой? Нет? И правильно. Я тоже кто угодно, только не роковой соблазнитель. Мужик, которого чертовски тянет к конкретной женщине, у которой прикосновение его руки, смею надеяться, омерзения не вызывает… Я тебе говорил, и еще раз повторю – не буду вкручивать про внезапно вспыхнувшую любовь и прочие красивости. Не те мы с тобой субъекты. Но вот в то, что мы двое – два осколочка гармонии, я твердо верю. Ведь не зря искра проскакивает, электрическая…
Даша не отстранилась, когда он притянул ее к себе. Немного погодя высвободилась, запахнула халат и, не глядя на него, сказала:
– Подожди, рюмки достану…
Расставляя на столике в своей комнате нехитрую утварь для легкой пьянки, она попыталась прислушаться к собственным ощущениям – и вынуждена была признать, что в душе царит полный сумбур. В чем его обвинять, она пока решительно не представляла – не было полной уверенности, что он причастен к происходящему, то, что поведал Фрол, касается лишь самого Фрола и его компании, пусть специфически сводят специфические счеты. То, что иные «дачники» Романа побаиваются и уважают, ни о чем еще не свидетельствует. В конце концов, то, что произошло с Беком, – следствие жизни, которую выбрал сам Бек. Вот если бы оказалось, что Роман хоть каким-то боком имеет отношение к двум другим смертям, что он наследил на Короленко – разговор будет иной, собственно, и не разговор вовсе…
– Знаешь, за что ты на меня ощериваешься? – спросил Роман негромко. – Не за то, что я будто бы подавляю твою волю, – да боже упаси, подавишь твою волю, как же… Сама кого хочешь подавишь… У меня создалось впечатление, что ты чертовски боишься быть обыкновенной. Взять да и простецки взвыть от удовольствия. Суперменшей тебе надо быть двадцать четыре часа в сутки… Вот и щетинишься.
– Ладно, психолог, – сказала она, усмехнувшись. – Разлей коньяк. Что там Волхович, он-то как щетинится?
– Плевать мне, как он щетинится, – отмахнулся Роман. – Ежели по большому счету, ваши с ним дела меня не касаются. Ну зачем мне это надо? Конечно, если он вздумает тебе делать пакости, скажи. Найду способ утихомирить.
– Бог ты мой, какие мы влиятельные…
– Не в том дело. Кого-кого, а уж свою женщину я защитить обязан. Ты только не начинай опять, прекрасно понимаю, что ты в этом городе самая крутая… Но должно же быть что-то чисто человеческое?
– Ну, я, вообще-то, не уверена, будто я – твоя женщина, – сказала Даша. – А защищаться сама привыкла. – Из-за чего Волхович у тебя на крючке?
Даша молча смотрела на него и улыбалась.
– Вопрос снимается, как политически незрелый, – сказал Роман весело. – А я у тебя не на крючке?
– Гоняла бы я с тобой в таком случае коньяки…
Пистолет неприятно оттягивал карман халата. Даша сердито вынула его и сунула в секретер.
– Я-то думал, вроде бы под подушку полагается, ежели классически…
Она промолчала. Подумала, что сама себе противоречит: то считает его главной пружиной неведомого механизма, то пытается зациклиться на презумпции невиновности. Неужели только оттого, что готова стонать в его объятиях от неприкрытого звериного удовольствия? «Я не потеряла голову, – повторяла она, как заклинание, – я не потеряла голову, просто испытываю нечто, чего прежде не было, вот и весь сказ… Вот именно, не было. Я играю, да и он лицедействует, умом мы, скорее всего, понимаем все про другого, но присутствует еще что-то, и это загадочное нечто нельзя списать на изощренную игру: противоестественная тяга жертвы и охотника, ежесекундно меняющихся ролями, стремление выиграть… и тут же жажда наслаждения, не имеющая ничего общего со сложнейшей шахматной партией… может, мы оба такие уроды, что даже лицедействовать стремимся насквозь естественно? Неразрывно сплести охоту и удовольствие друг от друга? Что ж, в мире, где столько уродов, никого это не удивит ни капельки…»
Она машинально положила ногу на ногу, перехватила его взгляд и уселась, как школьница в классе.
– Интересно, ты краснеть умеешь? – спросил он тихо.
– Разучилась, – отрезала Даша. – Музыку поставим?
– Подожди, я сам. – Он вынул из кармана кассету. – Запись где-то уникальная – домашний концерт Риточки Монро, который в серию не пошел по причине несоответствия примитивным вкусам толпы… Вмажем?
Она налила себе доверху немаленькую рюмку, спасаясь от тягостных раздумий, ахнула, как воду. И тут же наполнила вновь, откинулась на спинку потертого кресла, слушая ленивый, богатый, хрипловато-сонный голос:
– Афиши старого спектакля
мы в речку выбросим, смеясь.
Вина не пролили ни капли,
но жизнь до капли пролилась.
Творим легенды невозбранно,
и непохожи оттого
герои вашего романа
на героиню моего…
Она прикрыла глаза – казалось, засасывает некая бездна. Она раздвоилась – на рыжую стерву, умевшую бить так, что хрустели кости, и беспомощную, испуганную девочку. И поразилась лицу Романа, слушавшего песню с небывалой сосредоточенностью, – у него был вид человека, тщетно пытавшегося вспомнить растаявший сон.
– Но в парадоксы мы одеты,
но сроду нет на нас креста,
и не хотим держать в секрете,
что жизнь запутанно проста.
И только небо, только звезды под ногами,
и все вопросы чуть жестоко решены,
и ей одной, лишь ей одной, Прекрасной Даме
все наши мудрые грехи посвящены…
– Как ты думаешь, кто ее убил? – спросила она.
