Леонид Влодавец - Гастроль без антракта
На какое-то время установилась тишина, среди которой мне послышалось что-то вроде тихого свиста, затем щелчок и, наконец, шуршание какой-то веревки. Не знаю, может быть, опять РНС сработала, предупреждая об опасности, и я крикнул:
— Ромеро! Они сейчас взорвут…
Мне удалось проскочить все ступеньки и очутиться в тюремном коридоре. Ромеро, не поверив мне, замешкался.
Вспышку, сноп пламени, рванувший снизу и раскаленную волну горящего газа, несшую в себе расплавленные куски металла, я не видел и совершенно об этом не жалею. Мне вполне хватило грохота, который так даванул на мои барабанные перепонки, что уши заложило минут на пять. Наверно, если бы я остался в коридоре, а не забился в предчувствии взрыва в первую попавшуюся камеру с открытой дверью, то минимум, на что можно было рассчитывать, так это на ожоги третьей степени. В камеру тоже дохнуло жаром, но не так сильно. Только подошвы ботинок слегка подплавило, потому что мои ноги находились у самой двери.
Тем не менее я ни сознания не потерял, ни рассудка. Надежд пересидеть в камере не было. Эти ребята наверняка начнут швырять в камеры гранаты. Поэтому я выскочил почти сразу после того, как почувствовал, что огненный шквал уже пронесся.
Что удивительно — свет, горевший в тюремном коридоре, не погас. Несколько плафонов сорвало и разбило, но остальные светили. Это было и хорошо, и плохо.
Хорошо, потому, что было видно, куда удирать, а плохо потому, что те, от кого я собирался драпать, непременно заметили бы меня, появись они в коридоре.
Обугленные тела Ромеро и того, второго, который был убит еще до взрыва, я нашел у первой решетки. Собственно, это были почти скелеты, покрытые черной коростой горелого мяса. У меня не было ни времени, ни желания рассматривать их подробно. Мне надо было удирать, пользуясь тем, что неприятель, пережидая взрыв, ушел вниз и дал мне проявить себя в беге.
Очень хорошо, что все дверцы коридорных решеток оставались открытыми, а ударная волна взрыва и вовсе посрывала их с петель. Это помогло мне пробежать стометровку не более чем за двадцать секунд, что, конечно, было гораздо хуже моего лучшего результата, но вполне достаточно, чтобы успеть вовремя смыться. Меня, правда, беспокоило, не дошла ли ударная волна до верхних ярусов. Беспокоился, дурак, за «интербригадовцев» товарища Брауна.
А они-то о себе побеспокоились сами. Взяли и задвинули лестницу очередной броневой дверью. Глухой и непроницаемой.
Я оказался в тупике, растерянно озираясь по сторонам. Между тем со стороны лестницы уже слышались гулкие, хотя и неторопливые шаги. Создавалось впечатление, что жизнь явно подходит к концу.
ОЧЕРЕДНАЯ СОЛОМИНКА
Утопающий, как говорят, хватается за соломинку. Роль соломинки, которая вытащила меня на сей раз, сыграло небольшое квадратное отверстие в полу, прикрытое сверху плоской чугунной решеткой вроде тех, которые каждый москвич ежедневно видит в метро или подземных переходах. В Москве такие решетки, как я полагаю, служат для того, чтобы снег, который натаскивают на обуви сотни пассажиров, не превращал подземные сооружения в болото. Грязную воду, в которую, растаяв, превращается снег, тетки-уборщицы спихивают швабрами в эти решетки, а оттуда она благополучно утекает в канализационные коллекторы.
Здесь, в тропиках, где снега отродясь не бывало, ее устроили по другой причине. Воздух в этих местах влажный и, попадая в относительно прохладное подземелье, так и норовит сконденсироваться. Чтобы этот конденсат не залил водичкой все здешние катакомбы, ушлые проектировщики придумали, как его потихоньку удалять, и соорудили соответствующий колодец.
Недолго думая, я подцепил руками решетку, благо она весила не больше тридцати кило, и сдвинул ее с колодца. Пахнуло сыростью и плесенью, да и вообще канализацией, но выбирать было нечего. Я чуточку поджал плечи и пролез в колодец, где имелись вполне подходящие скобы, на которые я смог опереться ногами. Опыт уже был: в свое время на острове Сан-Фернандо мне удалось использовать колодец, ведущий в кабельный туннель, чтобы укрыться от людей Лопеса. Я оперся спиной о стену, а ногами — на скобу, после чего сумел задвинуть решетку.
Сквозь тонкие щели в решетке кое-какой свет из коридора проникал, и, посмотрев вниз, я увидел смутно поблескивающую поверхность воды. Кроме того, сверху очень отчетливо долетали шаги «джикейщиков», которые уже топали по коридору. Висеть на скобах у них под ногами мне не хотелось, и я постарался спуститься пониже.
Колодец оказался неглубоким, всего метра три. Спустившись по скобам, я оказался в дренажной трубе примерно метрового сечения, на дне которой было сантиметров десять воды, а точнее — канализационной жижи. В первое пребывание на Хайди мне довелось по самую макушку искупаться в дерьме, а тут всего по щиколотку — семечки!
Жижа, судя по легкому журчанию, куда-то текла. Я решил, что оставаться у колодца неразумно. Чихнешь лишний раз, а тебе гранату кинут на голову. Поэтому, определив, в какую сторону течет душистая водичка, я решил двигаться туда.
Идти пришлось в согнутом состоянии, постоянно чиркая спиной и затылком о сырой, осклизлый «потолок» трубы. Для форменной рубашечки охранника сеньоры Дорадо это было смертельным испытанием. Она промокла уже через несколько минут, а потому как подземная водичка даже в тропиках очень прохладная, то у меня зуб на зуб не попадал.
Хорошо еще, что я шел по трубе, постоянно ощупывая стены. Впереди была темнота, уклон трубы постепенно увеличивался, и появлялись нехорошие мысли: а не скачусь ли я по этой трубе к чертовой матери? Перспектива совершить еще одно купание в дерьме не казалась мне радужной. Так же, как, впрочем, и просто свернуть себе шею. Тем не менее все обошлось более или менее благополучно.
Я притормозил на краю пропасти. Очень кстати мне попалась под руку толстая арматурная проволока, которая торчала из обреза железобетонного кольца. Дальше дренажная труба обрывалась в глубокую шахту, по стенам которой с шуршанием и плеском стекала все та же ароматная водичка. Там было темно, как в преисподней, ни пятнышка света снизу или сверху. Но ясно было, что и вверх, и вниз эта шахта уходит на многие десятки метров. Надо было хотя бы чуть-чуть прояснить положение, но ничего светящегося у меня не было.
От идеи пальнуть из пистолета, чтобы при вспышке выстрела рассмотреть что и как, я, по здравому размышлению, отказался. Во-первых, вспышка длится доли секунды, и разглядеть что-либо не успеешь, во-вторых, выстрел могут услышать «джикейщики», а в-третьих, в шахте могли скопиться взрывчатые газы органического происхождения, которые фукнут так, что от меня останется немногим больше, чем от Ромеро и его товарища.
Отойдя метра на три назад от обреза трубы, я припомнил схему подземных горизонтов, которая была на «центральном посту». Подземная тюрьма находилась, согласно схеме, на горизонте с отметкой 82 метра. Станция метро «Лопес-28» — на 100 метрах. Сначала банда «джикейщиков» прибыла туда, потом они поднялись на горизонт 94, а к тюрьме пробивались с горизонта 88. Соответственно если я спустился с горизонта 82 на три метра, то торчу где-то на отметке 85… И тут меня осенило.
Если горизонты расположены через каждые шесть метров, то и дренажи располагаются примерно с тем же интервалом. А это значит, что где-то в шести метрах ниже меня находится выход точно такого же дренажа, сливающего воду с горизонта 88. Где-то на отметке в 91 метр. Пробравшись туда, я окажусь за спиной «джикейщиков»…
Что делать дальше, я еще не знал. Но тут же решил выполнять этот бредовый замысел. Веревки у меня не было, зато была мокрая одежда, ремень пистолета и шнурки от ботинок. В кобуре «тауруса» нашлась отвертка, с помощью которой я для начала распорол по швам мокрую рубашку из крепкой ХБ-ткани, скрутил тряпки в жгуты и, связав узлами — мокрый узел очень прочен, — получил примерно два метра «веревки». После этого я, опять-таки по швам, распорол брюки на четыре части, намочил их в жиже и, не страдая от избытка брезгливости, связал и эти жгуты в общую цепь. «Веревки» вполне хватило бы, если б ее можно было привязать за нижний край трубы. Но, как назло, арматурина торчала высоко, и пришлось использовать ремень. Несколько раз стукнув по арматурине рукоятью «тауруса», я загнул ее на манер крюка. Пистолет уложил в плавки — удобство небольшое, но терпимое. Затем сделал из ремня петлю, накинул на крюк и опробовал: крепко, хоть вешайся. Наконец, проколов отверткой несколько отверстий в свободном конце ремня и в той части самодельной «веревки», которая состояла из бывших штанин, продернул сквозь них оба шнурка от ботинок и завязал на несколько узлов.
Вся эта конструкция была в высшей степени ненадежна и держалась исключительно на сопромате. Причем надо еще учесть, что по ней лез практически голый, покрытый гусиной кожей человек, поливаемый сверху и с боков вонючими и холодными жидкостями.
