Владислав Крапивин - Алые перья стрел
– Вы ничего не понимаете. Я не пью парное молоко, зато я пью все другое, кроме теплого керосина. А молоком я развожу краски. Это придает красному колеру нежный оттенок конфузливого девичьего румянца. Вы видели в городе панно у почты, где девушка выиграла на облигацию автомобиль и предлагает его жениху в приданое? Ну, так то – моя девушка. Через два часа вы будете иметь такую же богиню, и она протянет с фронтона арки навстречу вашим гостям сдобный хлеб-соль.
– Гм! – крякнул председатель. – Мы думали это сделать, так сказать, наяву.
– И делайте, если не жалко переводить пищу на вонючие багажники. Ваш натуральный каравай сразу же будет засунут именно в какой-нибудь ответственный багажник, и все о нем забудут через десять, нет – через пять минут. А моя девушка целый праздник будет с высоты напоминать гостям о вашем щедром гостеприимстве, и они проникнутся теплой благодарностью, и когда вы от них потом чего-нибудь попросите…
Мойсенович расхохотался:
– Ну ты, парень, теоретик!
– И совсем наоборот: я практик. Но раз вы такой идеалист, то мне это все равно, и давайте парное молоко.
– Вот наш парторг, он все вам покажет и растолкует.
Когда художник и парторг ушли, скромно сидевший в уголке лысоватый мужчина попросил у Мойсеновича документы Слуцкого.
– Соответствуют? – спросил председатель.
– Тютелька в тютельку. Но перепроверить не лишнее. Закажите-ка по-срочному Гродно, номер телефона мастерской указан на бланке.
Вскоре он объяснял в трубку:
– Это из колхоза «Партизанская слава». Ждем вашего посланца. Выехал? Хорошо. Мы его собираемся встретить на станции, поэтому скажите, как он выглядит, чтобы не разминуться? Золотые зубы? Так. А волосы какие? Курчавые. Запомним. В чем одет, говорите? А что это такое – толстовка? А-а, куртка широкая. Ну и спасибо. Встретим.
– Все сходится, – сказал лысоватый, повесив трубку. – Жалко, что нельзя было спросить, почему у него заклеен марлечкой подбородок.
– Велика загадка! Брился да порезался – и все дела. Весе-е-лый парень!..
Веселый парень снова заглянул в контору:
– Нашел двух юных босяков, уже натягивают материал на подрамник. Но я забыл пожаловаться на ваших людей.
– Успели обидеть? – помрачнел председатель.
– А много ли ума надо обидеть скромного заезжего художника! Он сидит себе в своей дурацкой лодке и какие-то нитки из воды мотает, и я кричу ему чуть не в ухо: перевези через реку, раз паром пока не идет, а он все себе мотает и спину на меня показывает. Ну я стал такой же вежливый, как он, – а вы бы не рассердились, нет? – и бросил в него песком, а он схватил со дна жменю камней – и в меня будто шрапнелью. Видите: травму оставил, а я человек молодой и хотел, может быть, на вашем празднике произвести впечатление… Можно это себе гарантировать с поцарапанным портретом?
– Можно, можно, – опять радужно заулыбался Иван Григорьевич. – Парень ты все равно остался завлекательный. А обижаться на того грубияна ни к чему: он глухонемой.
Художник растерянно уставился на Мойсеновича.
– Ха! Совсем-таки глухонемой? Выходит, это я обязан принести ему свой пардон? Ай-ай, как же я обмишулился!
Позже лысоватый мужчина спросил у Мойсеновича:
– Это какой глухонемой? Дударь, что ли? Чего он там делает у парома?
– Одна у старика забота: рыбу ловить. На этот раз для нас поставил переметы: договорились, что обеспечит гостей ухой. С полпуда рыбешки уже есть. Ну, а мы ему пообещали пшеном уплатить…
На том разговор и закончился, и собеседники разошлись. Председатель отправился полюбоваться делами веселого Льва Слуцкого, а капитан госбезопасности Михаил Андреевич пошел к реке встретить своего коллегу Юру Харламова.
Сапфир и алмаз
Он дождался его у спуска к паромной переправе и прежде всего спросил:
– Правда, что участковый снова приходил в сознание?
– Точно. И опять на минуту. Как сестра ни загораживала его от Василия Кондратьевича, узнал Айвенго нашего старика и успел сказать… Василий Кондратьевич дословно все записал, даже с точками: «Падал… обернулся… чемо… ца… цара…» И все – опять потерял память. Там уже хирург из Минска прилетел. А над этими словами подполковник велел нам с тобой крепко подумать.
– Ну что ж, давай думать.
Они лежали на жестковатой августовской траве, изредка поглядывали с кручи берега на черневшую посреди реки фигуру глухонемого в заякоренной лодке и размышляли.
Выходит, после удара Айвенго сохранил искру сознания: помнит про чемодан. И про то, что успел повернуться. Что было дальше?
– Юра, он как лежал, когда ты нашел его? Навзничь или ничком?
– Ничком, вниз лицом. Это к лучшему, иначе бы в рану на затылке попала грязь.
– А головой куда? Сюда, к Красовщине, или…
– Именно что «или». Головой вытянулся к шоссе, назад. Значит, правильно он шепнул старику: успел повернуться корпусом.
– Кровь могла попасть на преступника?
– Не думаю: тот, конечно, сразу отскочил.
– Та-ак! Ну-ка покажи еще записку от Кондратыча… Чемодан, ца-ра… Нет, такому герою любой награды мало! Помирал, а старался оставить на чемодане примету. Но чем он его царапнул? Если просто ногтем, то не стал бы и вспоминать, от ногтя раненого человека какой след?.. Юра, может, у него какой ножик был в руке? Или хоть камень?
– Ничего у него не было, я светил фонариком. Стоп! Слушай, капитан, кажется, у него кольцо было на пальце…
– Фью-ю! Разглядел его?
– Вот-вот, только до этого мне и было. Руки кровь заливает, а я буду рассматривать финтифлюшку…
Капитан вздохнул и сожалеюще взглянул на младшего коллегу:
– Пойдем-ка звонить, лейтенант. Попробуем упросить эскулапов, чтобы осмотрели кольцо у раненого. Конечно, желательно бы это сделать самим, но легче проникнуть к моей жене в шкафчик с коньяком, чем в больничную палату.
Разговор с главврачом оставил крайне неприятный осадок. Капитан услышал кое-что насчет служебного рвения не по разуму, а также ядовитый вопрос: не пожелает ли он, чтобы ведущий хирург республики, который в данный момент осматривает больного, пересчитал заодно у пациента количество родинок на теле в угоду бессердечному телефонному собеседнику?
Единственное более-менее приемлемое, что прозвучало в трубке, это было сообщение:
– И вообще, сколько я мог заметить, интересующий вас предмет осмотру вряд ли поддается: он настолько врос в липому, то есть в жировик, что еле виден. И больше не смейте звонить из-за всякой ерунды, не то я пожалуюсь вашему начальнику.
Михаил Андреевич предвосхитил подобный шаг медика и сам связался с Василием Кондратьевичем. Подполковник сказал:
– Врачи – публика железная, и дай им бог оставаться такими… Есть у раненого близкий друг. Они и рыбу ловят, и купаются вместе. Уж он-то наверняка про кольцо знает.
Председатель колхоза здорово удивился, что вполне серьезные люди интересуются его маленьким братишкой. В представлении Ивана Григорьевича Варька все еще был малолетним несмышленышем, хотя и самым любимым в родне. Сам Иван жениться не спешил, а может, конфузился хромоты и потому детей не завел, а жил бобылем на квартире у старухи и только изредка по-домашнему отдыхал, наезжая в райцентр к сестре и брату.
Он удивился, но машину дал. Михаил Андреевич и Юра заверили его, что только порасспросят кое о чем Варфоломея и сразу вернутся в Красовщину.
К парому они спустились уже сквозь богато разукрашенную флажками и хвойными гирляндами арку. Лев Самуилович не дремал. В данный момент он действительно создавал на четырех склеенных листах фанеры монументальное изображение девицы-красавицы, протягивающей гигантский каравай с расписной солонкой на его вершине. И хлеб и соль были выписаны до конца, фигура богини гостеприимства тоже, а вот лицо оставалось пока схематичным.
Но художник не унывал: у него уже была натурщица. В гурьбе идущих с поля девчат Лев наметанным глазом высмотрел подходящий типаж и моментом уговорил девчонку позировать. А поскольку черты лица надо было изобразить крупнее, чем в натуральную величину, то художник и впивался очами в лицо натурщицы вплотную. Что он при этом ей шептал, было не слышно, но миловидная колхозница покрывалась тем самым румянцем, о котором Лев Слуцкий упоминал в своем экспромте насчет парного молока и богини.
Юра и Михаил Андреевич полюбовались на это зрелище из открытого кузова старой полуторки и въехали на мотопаром. Но Юра все оборачивался.
– «Богиня» приглянулась? – пошутил спутник.
– Н-нет. Художник что-то не приглянулся. Где-то я его видел.
– Не мог ты его видеть, он сегодня прямо из города, все проверено.
– Даже не его я видел, а вот этот поворот головы. Гляди, он и сейчас на нас вполоборота смотрит.