Андрей Воронин - Число власти
Деревня была невелика, дворов двадцать — двадцать пять, из которых половина пустовала. Глеб проехал мимо брошенной сеялки, в тени которой дремала крупная дворняга, миновал полусгнившее здание клуба с пустыми глазницами оконных проемов и притормозил, заметив на обочине коренастую старуху в пестром ситцевом платье, синих спортивных штанах и просторных резиновых галошах на босу ногу. Голова старухи была обвязана платком, как у флибустьера, а в руке она держала кривой сучок, которым погоняла худую грязно-белую козу. Морда у козы была шкодливая, и, судя по словам, которыми старуха осыпала свою любимицу, выражение козьей морды полностью соответствовало ее характеру — козы, естественно, а не старухи.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Глеб.
— Здравствуйте, — с оттенком настороженности ответила старуха, глядя на него из-под платка утонувшими в морщинах, черными, как ягоды смородины, глазами.
Коза ничего не сказала, но посмотрела на пришельца с любопытством и, как показалось Глебу, оценивающе, будто решала, как бы его половчее боднуть. Придя, очевидно, к выводу, что сквозь дверцу машины ей Глеба не достать, коза потеряла к нему интерес и, задрав пушистый клочок хвоста, уронила в пыль обочины горсть аккуратных черных шариков.
— Как мне к дому Мансуровых проехать, не подскажете? — спросил Глеб.
— Да нас, почитай, полдеревни Мансуровых, — ответила старуха. — Я тоже Мансурова. Тебе которые Мансуровы нужны?
Глеб крякнул и почесал пятерней в затылке. Такого поворота он как-то не ожидал.
— Даже не знаю толком, как вам объяснить, — признался он. — Они давно уже здесь не живут. Дочка у них в Москве, Антонина Дмитриевна... была.
Старуха покачала головой.
— Была, говоришь? Померла, значит, Антонина, царствие ей небесное... А сынок ее как? Алешка-то живой?
— Алешка живой, — с облегчением ответил Глеб. — А он что же, здесь не бывает?
— Лет десять ему было, когда в последний раз Антонина его к нам привозила, — сказала старуха. — Тихий такой мальчонка, воды не замутит. Все книжки читал, да не сказки какие, а больше ученые, про математику. Профессором стал, наверное.
— Вроде того, — сказал Глеб и посмотрел на козу. Коза под шумок объедала листья яблони, став на задние ноги и упершись копытами передних в гнилые доски ближайшего забора. При этом она не забывала воровато коситься на старуху. — Так где их дом, не знаете?
— Почему ж не знаю? Я, милок, у Веры, матери Антонининой, на свадьбе гуляла. Да что свадьба! Верка Митяя, мужа своего, у меня отбила, из-под носа увела, змея. — Старуха вздохнула, вспомнив молодость. — Царствие им небесное, хорошие были люди! Вон он, дом-то, на самом краю, под лесом. Мне ли его не знать! Я еще Антонину нянчила... Как же это она вперед меня-то в землю легла?
— Болела сильно, — сказал Глеб. — Так я взгляну на дом?
— Гляди сколь влезет, кто ж тебе не велит? Только пустой он, дом-то. Уж сколько годков пустой...
— Спасибо, — сказал Глеб и включил передачу.
— А не за что, — ответила старуха. Она была не прочь поболтать с вежливым горожанином, но тут взгляд ее упал на козу, и она мигом позабыла о своем собеседнике. — Ты что делаешь, шалава?! — грозно закричала она. Коза покосилась на нее и начала жевать с лихорадочной быстротой. — А ну пошла, бестия! Кому говорю, пошла!
Воздев над головой свою дубину и шлепая галошами, старуха устремилась к забору. Коза мемекнула, взбрыкнула и поскакала вдоль улицы, время от времени оглядываясь на преследовательницу и оглашая деревню насмешливым меканьем. Глеб улыбнулся, отпустил педаль сцепления, обогнал старуху с козой и остановил машину на самом краю деревни.
Дом действительно был пуст, это чувствовалось с первого взгляда. Приземистый, черный от времени и непогоды, с просевшей замшелой крышей, он по пояс утопал в крапиве и бурьяне. Слепые от пыли окна были заколочены серебристым от старости горбылем, дверь тоже была крест-накрест перехвачена досками, из которых торчали ржавые шляпки крупных гвоздей. Дожди вымыли глину из швов печной трубы, она разрушилась и теперь напоминала торчащий из дырявой крыши гнилой обломок зуба. Несколько растрескавшихся, закопченных кирпичей, уже успевших прорасти изумрудным мхом, лежали на скате крыши и, глядя на них, как-то не верилось, что они могут когда-нибудь оттуда свалиться — разве что после того, как сама крыша окончательно сгниет и обрушится вовнутрь.
Бурьян перед покосившимся крыльцом выглядел непотревоженным. Вымощенная старыми, расслоившимися кирпичами, заросшая мокрицей и лебедой дорожка терялась в нем без следа, старые, корявые, замшелые яблони и сливы стояли по колено в крапиве, а в бывшем огороде за домом бурьян поднялся выше человеческого роста.
Все было ясно. След, который вначале казался таким обнадеживающим, привел в никуда. Глеб толкнул гнилую, державшуюся на честном слове калитку, и ржавые петли затрещали, заныли, жалуясь на чужака, который потревожил их покой. Сиверов закурил сигарету и оглянулся на свою машину. После путешествия по лесной дороге автомобиль выглядел так, словно ему было не полтора года, а все полтораста и все это время на нем возили навоз и пахали землю. Вид у машины был усталый и обиженный, грязь сплошным слоем покрывала борта и застыла причудливыми разводами на обтекаемом капоте. Здесь, на пыльной деревенской улице, терявшейся в глухом лесу, предположение, что Алексей Мансуров мог спрятаться в своем “родовом поместье”, представлялось Глебу высосанным из пальца. И что с того, что в редкие минуты откровенности Мансуров делился с сослуживцами мечтой вернуться сюда и остаться здесь навсегда? Что с того, что он всегда с пренебрежением высказывался об эмиграции и эмигрантах? Люди меняются под воздействием обстоятельств, и умнее всего было бы не возвращаться в эту развалюху, а махнуть в теплые края, в благословенную старушку-Европу, такую гостеприимную для всех, у кого хватает средств. На месте Мансурова Глеб поступил бы именно так.
Конечно, Мансуров совершал ошибки буквально на каждом шагу, но при этом сидеть на месте и ждать, пока его найдут, он не собирался. Да и ошибки его, увы, не так уж сильно помогали Глебу Сиверову.
Толком не зная, зачем он это делает, Глеб подошел к крыльцу, топча бурьян. Гнилые доски крыльца опасно подались под ногами, предостерегающе потрескивая. Какая-то мелкая зверушка с громким шорохом метнулась из-под крыльца и исчезла в зарослях — только крапива качнулась. “Мышь, — неуверенно подумал Глеб. — Или крыса...”
Он взялся за край доски, которой была заколочена дверь, и легонько потянул. Доска с гнилым треском отвалилась и упала к его ногам, взметнув облачко древесной трухи. Глеб осторожно оторвал вторую доску, положил ладонь на рукоятку пистолета и потянул на себя дверную ручку. Разбухшая, перекошенная дверь не поддавалась, Глеб был почти уверен, что ручка вот-вот оторвется, оставшись у него в ладони, но та выдержала, и дверь открылась. В лицо Сиверову пахнуло нежилой затхлостью, плесенью, мышами. Штукатурка в сенях обвалилась, обнажив гнилую дранку. Сквозь прорехи в крыше пробивался солнечный свет, в углу беспорядочной грудой валялся какой-то ржавый инвентарь — лопаты, грабли, тяпки; потолка не было, а на пыльных, заметно подгнивших балках лежали удочки — одна бамбуковая трехколенка и две ореховые с самодельными поплавками из воткнутого в пробку пера.
Дом был пуст, сюда никто не входил в течение, по меньшей мере, десяти лет. Это было совсем не то место, которое мог бы почтить своим вниманием тайный повелитель валютной биржи. Здесь ведь даже модем подключить некуда...
Глеб вынул из кармана мобильный телефон и бросил взгляд на дисплей. “Нет регистрации”, — было написано там. До ближайшей антенны сотовой телефонной связи отсюда было километров двести по прямой — слишком далеко даже для самого мощного передатчика и самого чуткого телефонного аппарата. Какой уж тут к дьяволу Интернет, какие биржевые махинации...
Вернувшись к машине, Слепой закурил. В нем нарастало неприятное ощущение, что он попусту теряет время, находясь совсем не там, где ему следовало бы находиться; ему казалось, что, пока он тут валяет дурака и пачкается в пыли, обозревая никому не нужные руины, там, в Москве, происходит что-то важное. Несмотря на это, он медлил, снова разглядывая дом, сад и стену векового соснового бора. Московские дела, все эти биржи, банки, джипы, часы пик, уличные пробки и сытая, осевшая в роскошных офисах братва представлялись отсюда нереальными, как персонажи фантастического фильма. Казалось невозможным, чтобы кто-то приехал в эту глушь и, потрясая пистолетом, пытался заполучить какое-то мифическое Число Власти...
Глеб потрогал рукоятку пистолета в наплечной кобуре и грустно улыбнулся. Ведь он-то приехал! Значит, могли приехать и другие... Пожалуй, если бы дать Мансурову чуть больше времени, он мог бы спрятаться здесь, в этом медвежьем углу.
