Сергей Дышев - До встречи в раю
Юрка опустился на дорогу, сел, обхватив руками колени, уткнул в них лицо. Он заплакал, спрятав глаза, стал вытирать жгучие слезы, стесняясь своего глупого и нелепого плача.
Потом он поднялся — еле различимая тень среди бренной пустыни. Звезды влажно мерцали над головой, вымытые дождем от вселенской пыли. Голосом гадкого ребенка кричал шакал, и у нашего скитальца мороз продрал по спине. Он развернулся и, спотыкаясь на выбоинах, торопливо зашагал в обратную сторону. Угрюмый загадочный город не отпускал его.
«Я только попрощаюсь с ней — и уйду. Я не стану ее упрекать, потому что хочу ей счастья. И ей будет приятно, что я радуюсь вместе с ней. А потом она скажет мне, что обязательно меня отыщет, оставит какой-нибудь адрес и исчезнет из моей жизни навсегда. И я буду искать новую девушку, с которой, наверное, придется прожить целую, или половину, или четвертушку жизни. Но никогда мне не суждено будет любить так, как я любил мою Машеньку…»
С этими грустными раздумьями одинокий странник вернулся в К. Его встретило несколько недобитых фонарей. Они мерно холодили темный воздух. Одна лампа нервически моргала, вызывая пульсирующие тени на дороге. Юрка пошел прямо по ним, и его фигура конвульсивно задергалась. И хорошо, что он снова нырнул в тень. Не дай бог попасться ночью такому же дерганому с оружием в руках. Он прошел несколько полуразрушенных кварталов.
Темнее ночи возвышалась арча. Юрка пошел к ней в раздумье и страхе, сердце его громко стучало, и он никак не мог справиться с этим неудобством. В двухэтажном доме, видно, давно выключили свет, стояла глубокая сонная тишина. Дом был обитаем, и это сразу угадывалось по едва ощутимому человеческому теплу. В окне первого этажа плясала, билась о решетку легкая занавеска. Юра пригляделся и вздрогнул: он увидел тонкий силуэт.
— Юра! — тут же услышал он голос, при звуках которого сердце его чуть не выпрыгнуло из груди от счастья.
— Машенька, ты ждешь меня!
— Тсс!.. — Она приложила палец к губам.
И, прежде чем Юрка успел что-нибудь спросить или сказать, ночная хозяйка отворила решетку и протянула ему сумку на ремне. «Подарок на долгую память?» — мелькнула у него нехорошая мысль.
— А теперь меня! — тихо приказала Маша, вскочила на подоконник и прыгнула Юрке прямо в объятия.
Он, конечно, поймал ее, но не удержался на ногах и повалился на землю. Маша фыркнула, еле сдерживая хохот. Побарахтавшись несколько безумно веселых мгновений, они поднялись и снова бросились друг другу в объятия. Девушка надела белое платье, и Юрка сказал ей, что она похожа на светлячка. Маша засмеялась, приподнявшись на цыпочки, прикрыла решетку, которая пропела что-то прощальное, и сказала:
— Пошли.
А Юра чуть не спросил: «Куда?» И тут же прикусил язык. Теперь он всегда должен знать ответ на этот обыкновенный вопрос.
И они пошли, обнявшись, и оба знали, что главное для них сейчас — не направление, а просто само движение, рука об руку, и в этом — цель, причина и смысл.
— Я сбежала! — объявила Маша. — Я поняла, что не смогу без тебя, я умру, если меня увезут в Америку… Отец хочет сделать меня счастливой, он любит меня, но он суровый и несговорчивый. Его таким сделала жизнь, но я не хочу, не надо мне этой жизни… На столе я оставила записку и написала, чтобы он не сердился на меня и попытался понять. И еще я попросила, чтобы он не искал меня, я пообещала сама сообщить о себе.
— А если он проснется? — осторожно спросил Юра.
— Не проснется, — убежденно ответила Маша. — Он вечером много выпил с Кара-Огаем, сильно шумел. И еще разбил статуэтку с лошадьми.
— Значит, не догонит…
— Я так ждала тебя, Юра. Мне вдруг показалось, что ты не придешь, что ты изменился, стал другим и чужим. И я в тетрадке стала рисовать человечков, тысячу маленьких фигурок, они должны были помочь найти тебя и разогнать всех наших врагов. И вот я рисовала и смотрела в окно. Отец увидел, чем я занимаюсь, и даже рассердился. Он спросил, зачем я это делаю, все это глупости! Тогда я ответила ему, что мне скучно и я рисую себе друзей. Он странно посмотрел на меня и сказал, что меня надо показать врачу. А я ответила, что пусть тогда он осмотрит и всех моих человечков. Они маленькие и несчастные…
Они вышли на большую дорогу и остановились.
— Ты не боишься? — спросил Юра.
— Нет.
Выглянула из-за тучи недоспавшая луна, зевнула, да так и осталась с удивленно распахнутым ртом, и дорога засеребрилась. Путники оглянулись. Город настороженно спал и не знал, что юные жители тихо прощаются с ним.
Маленькие фигуры быстро растаяли в ночи.
— Я до сих пор не верю, что это ты, — признался Юра, крепко удерживая Машину ладошку.
— Во время пожара я выбежала на улицу и там увидела бронетранспортер. Подбежала, спрашиваю, как найти пожарных. На машине сидели боевики — грязные, заросшие, все с автоматами. Говорят мне: можем подвезти. Я была вне себя, плохо соображала, меня тут же подхватили, посадили наверх. Я не сразу поняла, что они просто куражились. Не знаю, что бы со мной было, если б не он… Это был отец. Боевики страшно испугались, когда увидели его, а он посмотрел на меня и спросил: «Кто ты, девочка?» Я назвала себя, сказала, что из клиники, что там пожар и некому тушить… Тут он достал из кармана какую-то книжечку и показал фотографию. На ней были я и мама. «Я, дочка, твой отец», — сказал он. У меня поплыло перед глазами, все случилось так неожиданно, странно и совсем не так, как я всегда представляла эту встречу. Он повел меня за собой, я пошла безропотно, он что-то говорил, я понимала смутно, потом дошло, что он рассказывает о маме и о своей жизни…
В тот же день он увез меня в столицу, где меня день и ночь охраняли две женщины-прислужницы. Я так и не привыкла к нему, он казался мне чужим и странным, все время повторял, что хочет сделать меня счастливой. Но разве можно сделать человека счастливым против его воли? Про тебя я ничего не рассказывала, у него ведь огромная власть, я боялась, что из ревности он может причинить тебе зло… Мне всегда было страшно под его защитой, я совершенно не знала его, не понимала, и он вовсе не походил на романтичного разбойника, каким я представляла его. Наверное, он много зла принес людям…
На горизонте, там, где остался город, вспыхнули огни. Они быстро приближались — летели навстречу. Юрка поднял руку, несколько раз махнул, но автомобиль, ослепив их, пронесся мимо. Да и не мог он остановиться, потому что иные, жестокие и беспощадные обстоятельства владели людьми, а дорога и время превратились в долгую пытку. Не торопился никуда лишь подполковник Лаврентьев. Водитель, капитан Козлов, сощурив глаза, мчал по осевой линии, хирург Костя придерживал на умиротворенном лице командира кислородную маску и виновато поглядывал на Ольгу. Она же не замечала его взглядов, сжимала Женечкину руку, кусала губы и давилась слезами.
А Лаврентьев принимал в это время парад. Сотни и тысячи раскосых, светлых, черных глаз пристально смотрели на него и ждали его слов: «Здравствуйте, товарищи лица кавказской, азиатской и славянской национальности!» Ответом был многоголосый гул, словно рухнули одновременно все каменоломни Волчьей балки. Следующая фраза родилась сама собой, и он внутренне подивился этой легкости: «Да здравствует нерушимый союз Европы и Азии!» И еще ему показалось, что все это он уже где-то слышал, а может быть, и сам говорил… Тысячи глоток ответили послушным ревом: «Ура-а-а! У-а-а, у-а-а!»
«Заждались мы тебя, Женя», — услышал он за спиной и обреченно повернулся. Это был замкомбата, погибший в Афганистане. Он стоял все в том же застиранном комбезе с багровым пятном на груди, в котором его привезли в «вертушке», а за ним — солдаты его роты, все, убитые, застреленные, растерзанные. Он помнил их поименно, он каждого вытаскивал на себе, чтобы вернуть матерям. Но почему они пришли сейчас, почему молчат, неужели хотят сказать, что ждали его?.. Однако он не мог прийти, ведь у каждого свое время, свой скорбный час, свой нерасчетный финал. И Лаврентьев, с трудом передвигая непослушные ноги, пошел к ним, он лихорадочно вглядывался в солдатские лица, пытаясь найти в них сочувствие, понимание, прощение за свои ошибки и грехи. А они удалялись и удалялись, навсегда оставляя его, одинокого и опустошенного…
И тут он услышал грохот барабанов и вкрадчивый голос Кара-Огая: «Через сто дней я построю азиатский коммунизм!» — «Позовешь меня, покажешь сияющие вершины», — неожиданно вырвалось у Лаврентьева, но смеяться не хотелось, страшную горечь ощутил он, будто в одно мгновение адское пламя выжгло все внутри. «Умрешь не хуже других!» — предупредил заботливо Кара-Огай и исчез. Чужие и знакомые голоса наполнили его сознание, и Лаврентьев мучительно пытался вспомнить, кому они принадлежали… Боекомплекты просятся наружу… Вы развалили все!.. Партия добра и зла предлагает пулевыводитель — средство для обретения бессмертия!.. Промелькнула печальная Ольга, но он не смог расслышать ее тихого напутствия, не смог поймать ее руку… Папка, ты держись, слышишь, держись!.. А это ведь сынок, Алешка. Как ты нашел меня, родной мой?.. Ты тоже держись, мы с тобой еще…
