Данил Корецкий - Ментовская работа
— Как фамилия Рыжего, кто он, откуда?
— Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе, я рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе.
— Куда «к себе»? — насторожился Зайцев. — Адрес?
— Да какой там адрес! Он жил в люке, под мостом. Устроился там неплохо, ну и меня пустил, вдвоем‑то все веселей. Пожили так три‑четыре дня, потом он собрал вещички и ушел. Наверное, корешков встретил и решил дальше на юг подаваться — дело‑то к зиме идет. — Убедившись, что задаваемые вопросы не имеют к нему отношения, Гастев стал заметно словоохотливее.
— Какая из этих вещей вам известна? — Зайцев поднял газеты, открывая несколько уложенных в ряд ножей. Понятые придвинулись ближе.
— Это вот Федькин нож. Вон, монетку прилепил! Это у него поговорка такая была:
«Жизнь — копейка». Любил он эту присказку. А ножик, говорил, это, мол, для размена, ну, жизнь на копейку менять, если нужда придет. А что, таки пришил Федя кого‑нибудь?
— Почему вы так решили?
— Да уж ясно, что ищете вы его не для того, чтобы медаль дать или премию выписать. А тут еще про ножик расспрашиваете. Так неужто насмерть порешил?
— Давайте‑ка лучше отвечать на вопросы, Гастев, — ввел Зайцев допрос в обычную колею. — Что вы еще можете сказать о Рыжем?
— Да больше вроде и нечего. Вашего брата он боялся, так ведь кто милиции не боится!
— Чего ж он нас боялся? Небось грехи были?
— Да у кого их нет! А Федька говорил, что одно предостережение уже схлопотал, значит, попадаться больше нельзя, в тюрьму садиться по‑глупому охоты нет.
— Это как же «по‑глупому»? Разве можно и поумному в тюрьму сесть?
— А то как же! Если есть за что, так и посидеть можно. Другое дело, когда не делал ничего, а тебя — хвать, подписку, потом второй раз — и привет из дальних лагерей. Тут, конечно, обидно.
— И верно, обидно, — согласился Зайцев. — Только есть способ, как в тюрьму не попадать.
— Это какой же? — искренне заинтересовался Гастев.
— Да очень простой. Не бродяжничать.
Гастев разочарованно махнул рукой:
— Сигареткой не угостите? — И, обрадованно взяв сигарету, закурил. Глубоко затягиваясь, он неторопливо читал протокол, и когда уже приготовился поставить свою подпись, Зайцев, как будто между прочим, спросил:
— А где, говоришь, его задерживали? Ну, Рыжего? Предостережение‑то он где схватил?
— Да здесь где‑то, неподалеку. На станции его взяли, на крупной, эта, как ее…
— Гастев от мыслительных усилий даже вспотел. — Да в Кавказской же!
— Ну ладно. — Зайцев безразлично махнул рукой и, дописав свой вопрос и полученный ответ, дал Гастеву подписать протокол.
Когда задержанного увели, Зайцев возбужденно вскочил и принялся быстро ходить по кабинету.
— Вот мы и добрались до Рыжего! Теперь дело пойдет!
Я не сразу сообразил, что взвинтило всегда уравновешенного Зайцева и почему он считает, что мы наконец добрались до Рыжего, но когда он сказал: «Собирайся, съездишь завтра с Бакланом проветриться, а то он наверняка засиделся», я понял, какая многообещающая зацепка у нас появилась, и тоже почувствовал прилив радостного возбуждения — чувство, знакомое каждому сыщику, выходящему на верный след.
Баклан действительно засиделся и явно радовался возможности развеяться. В машине он оживленно рассказывал про свою жизнь, философствовал, а когда мы уже подъезжали к цели нашего путешествия, спросил:
— Одного я понять не могу, чего это вы так землю роете за Татарина? Ну пришил один блатной другого — всего‑то делов! Вам же лучше — хлопот меньше!
Ни я, ни водитель не отреагировали, и Баклан, выждав некоторое время, продолжил:
— Хотя, конечно, если с другой стороны посмотреть, то Рыжий теперь как волк, крови человечьей отведавший. Теперь от него всего ждать можно, на любую крайность решится. Так ведь?
Конечно, Баклан смотрел на мир со своей колокольни, но, как ни странно, суть он ухватил правильно: действительно, человек, воплотивший жизненный принцип: «Жизнь — копейка» — в нож, которым можно при случае эту жизнь «разменять», опасен не менее, чем готовый на все волк. Но разговаривать на эту тему с Бакланом не хотелось, и я промолчал. Баклан обиженно умолк.
В приемнике‑распределителе мы перелопатили толстенную кипу личных дел задержанных. Фотографии на них были маленькими, и я боялся, что Погорелов не узнает своего знакомого. Но опасения не оправдались: он уверенно указал на картонную папку с надписью: «Маков Федор Васильевич».
— Ну все, уголовный розыск свою работу выполнил, — сказал я, передавая Зайцеву протокол опознания Макова по фотокарточке и его личное дело.
— Теперь дело за следствием и судом.
Зайцев внимательно рассматривал фотографию человека, которого мы искали столько времени.
— А так вроде и не похож на убийцу, — сказал я.
— А ты уверен, что он и есть убийца? — Сейчас следователь был настроен скорее скептически, чем оптимистично.
— Ясное дело, он. Кто же еще? Знаком с Бакыровым — раз, был неподалеку от места убийства и в то же время — два, нож его — три, а убит Бакыров этим самым ножом — четыре! Цепочка косвенных доказательств — мало, что ли?
— Не мало. Но и не очень много. Цепочка пока не замкнута, и не хватает весьма существенной детали — мотива убийства. Так что сейчас придется искать мотив!
Что ж, в конце концов, искать — это наша профессия. Пришлось ехать в командировку с обычной для таких случаев бытовой неустроенностью, питанием наспех и всухомятку, поездками в кузовах попутных машин по пыльным и тряским проселочным дорогам, долгими многокилометровыми концами из райцентра в колхоз, а оттуда — в отдаленную бригаду, ночлегами «где Бог послал»…
Дней двадцать я мотался по городам и весям, собирая сведения о Макове. Были установлены и допрошены его родные, друзья, знакомые, сожительницы, хозяева квартир, где он иногда останавливался на ночлег… Я узнал его вкусы, привязанности, наклонности, привычки. Бродяжничать Маков начал давно, и почти ничего хорошего я о нем не услышал. Предыстория его падения началась, как и сотни ей подобных, с пьянства и осуждения за хулиганство. С тех пор и пошло…
Когда я, вернувшись из командировки, принес Зайцеву пачку протоколов, впитавших все полученные сведения, он с загадочным видом достал свою схему, на которой прибавилась желтая линия. В одном небольшом городке красная и желтая линии пересекались. Совпадали и даты.
— Здесь Бакыров и Маков находились в одно время, — пояснил Зайцев. — Потом Бакыров уехал, а Макова осудили за кражу. В суде он признал, что совершил кражу один, но в колонии рассказывал дружкам, что с ним был соучастник, который в критическую минуту сбежал, бросив его. Он был сердит на подельника и собирался отомстить ему. Я потребовал дело о той краже. Был взломан магазин, и судьи удивлялись, как Маков один сумел с этим справиться. В одном месте, на стекле, Маков оставил отпечатки пальцев. Там же были еще чьито пальцы, но тогда этому значения не придали. Я провел дополнительную экспертизу, и оказалось, что они принадлежат… Бакырову! Вот тебе и мотив убийства!
Следствие подходило к концу. Где‑то еще путешествовал Маков, не подозревая, что нам о нем известно очень многое и что цепь косвенных доказательств замкнулась в кольцо, выскочить из которого ему не удастся. Оставалось изловить его, а это вопрос только техники и времени.
Из постановления о производстве розыска: «… объявить розыск Макова Федора Васильевича, 1939 года рождения, уроженца… При обнаружении разыскиваемого избрать ему меру пресечения в виде содержания под стражей».
Из телефонограммы: «… взять под наблюдение места проживания родственников Макова по адресам… а также следующие места возможного появления разыскиваемого… организовать патрулирование на вокзалах, пристанях, аэропортах, снабдив патрульные группы фотографией разыскиваемого… Опрашивать лиц, задержанных за бродяжничество, на предмет получения информации о местонахождении Макова…»
Дальше все было просто. Эти документы включили огромный, сложный и четко отлаженный механизм розыска, действующий по всей стране. Деваться Макову было попросту некуда, как говорят опытные рецидивисты: дальше границы не убежишь.
Макова арестовали на глухом сибирском полустанке, и не помог ему купленный у случайного попутчика паспорт с переклеенной фотографией: направленная в Москву дактокарта вернулась с лиловым штемпелем «Всесоюзный розыск».
Чтобы ускорить дело, его не стали этапировать общим порядком, а командировали спецконвой, и сутки спустя не успевший опомниться от самолетного гула, смены событий, городов, климатических зон и впечатлений Маков уже сидел в нашей дежурной части.
Когда его привели к Зайцеву, Маков никакого беспокойства не проявил, и это свидетельствовало о хорошей выдержке: тешить себя мыслью, что всплыло какое‑то давно забытое мелкое дело, он не мог — из‑за пустяков не станут объявлять всесоюзный розыск и везти самолетом через всю страну. Это, как говорится, «и ежику понятно». Очень спокойно он выслушал постановление о привлечении в качестве обвиняемого и категорически не признал себя виновным.
