Роман Канушкин - Ночь Стилета
И когда Прима отдал распоряжение следовать к резервному тупику, он только повиновался своему чутью. Ему было все равно, ошибается он насчет Алексашки или нет. Ему надо было увидеть свою дочь. Живой и невредимой. Или… хотя бы только живой. Только это. А все остальное не важно.
* * *Когда Алеська увидела, как большой черный паровоз с огромной трубой и красными колесами выше ее роста блестит на солнце, она ахнула. Это был Старый Коптящий Чух-Чух, о котором, наверное, многие забыли. Наташку папа когда-то на нем возил, да и ей обещал, но только этого так и не случилось. Это так и осталось отцветшей мечтой, неисполненным обещанием детства. На Алеську просто не нашлось времени. Так всегда выходило. Наталка была нормальным ребенком, а она — поздний ребенок. А на поздних детей у стареющих родителей не всегда есть время и здоровье. Алеська — третья в семье. Есть у них еще старший брат, Николай (Колюсик-фигусик!), который теперь жил в Ростове и у него уже имелся собственный сыночек Леха. Этому маленькому Лехе Алеська в свои одиннадцать лет выходила теткой.
С поздними детьми много всего странного. Так и с этим паровозом. Папа обещал-обещал, а потом его поставили в тупик. «Твой паровоз ушел на пенсию, Алеська», — так сказал папа. Не успел, и, стало быть, тут уж плачь не плачь, мечта, которая точно никогда не сбудется.
Если б не Алексашка. Потому что у Алеськи теперь есть свой Старый Коптящий Чух-Чух. Он бегает по свистку-дудочке. И она пришла сравнить его с Большим Чух-Чухом, может быть, показать, познакомить их друг с другом.
Ребята остались галдеть там, на ручье, прыгать в воду с тарзанки (они уже прилично обрызгали Алеську, и ей пришлось оставить платье сушиться на берегу), а она пришла сюда поглядеть на паровоз. Ей, конечно, здорово влетит за то, что она самовольно ушла из школы, но ведь она когда-нибудь должна была прийти сюда и посмотреть на Большой Коптящий Чух-Чух. Сбоку, на борту паровоза, белой краской был выведен номер. На красных колесах, словно огромные усталые руки, замерли мощные шатуны, когда-то вращавшие эти колеса. В пору, когда Чух-Чух, коптя дымом и с шипящим свистом выпуская пар, еще бегал между небольшими зелеными станциями и тогда на нем еще можно было прокатиться.
— Привет, Старый Коптящий Чух, — произнесла Алеська.
Паровоз продолжал блестеть на солнце, но Алеське показалось, что она услышала где-то в тайной глубине старика паровоза тихий гул.
— Что ты говоришь? А, ты тоже здороваешься… И я очень рада встрече.
А у меня что есть… — Алеська подняла свой свисток. — Смотри, вот такой же Чух, такой же, как и ты. Только маленький.
Алеська поднесла свисток к губам и сильно дунула в него. Раздался свист, маленький паровозик побежал по своим крохотным рельсам.
— Ну как? — сказала Алеська. — Тебе он нравится? Мне тоже нравится.
Хочешь еще послушать?
Алеська дунула снова. Паровозик и в этот раз разбежался и ударился в резиновый тупичок.
— Мне его подарил мой друг. Он его сделал сам. Знаешь, мне кажется, вы с ним знакомы. Да, точно, Чух, его зовут Алексашка. И зря они все над ним смеются. Он очень хороший. И очень добрый. Что ты говоришь?
Тот, кто подкрадывался к Алеське сзади, был бесшумен, и его выдала лишь сильно удлинившаяся тень. Он видел со спины чудесную кудрявую девочку в купальнике и слышал, что она с кем-то говорила. Он ждал, находясь в своем укрытии, смотрел на ее гладкую кожу, на острые плечики, спину, совсем еще детскую, с выступающими косточками; она повернулась вполоборота, и он увидел уже начавшую формироваться грудь и васильковые глаза. Он ждал и слушал, пока не понял, что девочка беседует с паровозом. Она снова повернулась к нему спиной, и он смотрел на ее нежные ягодицы, смотрел на выемку, куда уходил купальник, и думал, что это все еще нежное и непорочное, как сорванный ранним утром цветок.
Или… апельсин.
Девочка беседовала с паровозом.
Он услышал губительный и беспощадный стук вагонных колес, ему стало снова мучительно тревожно. Апельсин разрезается, нежная гладкая кожа, бархат под его пальцами, который бы он сначала гладил, дышал им, а потом чуть-чуть надавил бы и увидел в васильковых глазах удивление, возможно, еще не страх, но уже озадаченность, а он бы нажал еще и чуть переместил пальцы, и на нежной коже остались бы следы, и тогда бы он нажал еще сильнее, потому что апельсин разрезается, и она бы закричала, такая доверчивая и беззащитная, и эта последняя мольба надежды в васильковых глазах… И он бы уже не смог остановиться. Апельсин разрезается, и это спасает его от увядания и, значит, от смерти. От непрекращающегося стука вагонных колес. От этой безжалостной мясорубки, звучащей в его голове…
Тень надвинулась со спины.
…Об этом говорили все соседи во дворе. Об этом говорили в школе, и об этом говорил папа. В один из вечеров папа взял ее за руку и повел на кухню.
Она сначала ухмылялась, но Наталка сказала, что это очень серьезно и здесь нет ничего смешного. А папа был такой забавный и такой серьезный, и мама ему поддакивала. И, видя, что Алеська все ухмыляется, папа сказал то, чего никогда не говорил прежде:
— Здесь нет ничего смешного, Алеська. Он уже убил нескольких маленьких девочек. Понимаешь меня, дочка? Он их убил.
— Как убил? — произнесла Алеська упавшим голосом.
— Это очень плохой человек. Нельзя, понимаешь, доча, нельзя. Помни все, о чем мы сейчас говорили.
Он ее очень сильно испугал. Даже мама сказала, что не надо было прямо так… Но она помнила. В тот момент когда Алеська увидела на земле тень, надвигающуюся на нее со спины, она рассказывала Старому Коптящему Чух-Чуху об Алексашке. Она посмотрела на паровоз и замолчала. Наступившая неожиданная тишина очень испугала ее: почему эта тень не производит звуков? Крадущаяся тишина очень напугала Алеську. И она вспомнила. В ее ушах звучал голос папы.
Алеська резко обернулась и сделала несколько шагов назад.
— Куда же ты? — Голос прозвучал удивленно и несколько капризно.
Кровь отхлынула от лица девочки, губы потеряли чувствительность.
— А зачем надо… — начала было Алеська, но не договорила, потому что человек сделал шаг к ней. Алеська попятилась назад.
— Ну куда же ты? Ты что? — Теперь голос был ласковым и дружелюбным, совсем не таким, как глаза, с прячущейся в уголках темнотой. Человек быстро двинулся к ней, и Алеська увидела, что находится у него в руках. И тогда она побежала вперед, не разбирая дороги. И к ужасу своему, услышала за спиной настигающие ее шаги. Мурашки забегали по спине Алеськи, ноги сделались ватными и непослушными и не хотели бежать быстрее, и тогда из настигающей ее дрожащей темноты вынырнула рука, почти ухватившая Алеську за плечо. Алеська похолодела.
Еще чуть-чуть, следующее мгновение… девочка закричала. И рука ухватила ее крепко. Погоня настигла Алеську. Девочка не очень понимала, что делает. Все, что имелось при себе у Алеськи, — это большой Алексашкин свисток. И когда рука, не правдоподобно холодная в такую жару, крепко ухватила ее за плечо, Алеська со всего размаху ударила рукой со свистком по этому страшному силуэту. И почувствовала, как свисток уперся во что-то мягкое. Человек сзади вскрикнул и ухватился за лицо.
— Ах ты, маленькая дрянь, — прошипел он. — Но это все бесполезно.
Алеська смогла высвободиться и бросилась бежать по тропинке через густую траву. Свисток остался лежать на земле. Больше у нее ничего не было.
Девочка увидела, что тропинка разветвляется, и только тогда ей пришло в голову укрыться в траве. Она прыгнула в заросли и приземлилась на какую-то влажную корягу, больно ударившись коленкой о торчащий сбоку полусгнивший сучок. Из ссадины сразу же выступили капельки алой крови. Алеська больно закусила губу.
Ее маленькое сердечко бешено колотилось, отзываясь в ушах гулким стуком. Она знала, что сейчас разревется, но также она знала, что сейчас этого делать нельзя. Ни в коем случае нельзя.
— Эй, где ты? — поинтересовался страшный человек. — Ау! Ты от меня никуда не уйдешь. Ау-у! Где же ты?
Алеське показалось, что этот человек тоже сошел с тропинки и теперь движется по траве, движется сквозь заросли прямо к ней. Она постаралась затаить дыхание, все, ее нет больше…
— Ау! Ну хватит уже, выходи.
Алеська вся сжалась, потому что голос прозвучал совсем близко.
— Выходи. Тебе не будет больно. Ты что? Ты меня не так поняла.
Выходи, поговорим…
Он прошел мимо. В двух шагах, но мимо. Он не заметил ее. Девочка сжалась в клубок, но потом тихо повернула голову. Да, он прошел мимо. Но… нет, он остановился. На том предмете, что он держал в руках, играл солнечный луч. На Алеськину руку уселся огромный комар, прицелился, прощупывая кожу хоботком, ужалил… Еще один устроился под глазом девочки — она сейчас великолепная кормушка. Ее нога чуть сползла с коряги. Когда третий комар ужалил ее прямо рядом с кровоточащей ссадиной, раздался еле слышный хлюпающий звук — под корягой оказалась влага.
