Лев Пучков - Операция «Моджахед»
Вот так и трудимся помаленьку во благо всеобщего джихада. И имеем неплохие результаты. Я бы ещё о многом мог рассказать из этой сферы, но нам пора — дела ждут...
* * *К месту встречи мы подъехали в начале одиннадцатого вечера. Действительно, «немножко» задержались — глубокие сумерки стояли, вот-вот стемнеет. Место встречи — это в километре от Калмык-Юрта. Там нас уже поджидал Шааман Атабаев. Это командир одного из отрядов, что подчиняются Абу, как командующему восточным фронтом.
Мы условно делим Чечню на три части. Те районы, что расположены к северу от реки Терек, называем северным фронтом, а остальная часть подразделяется на западный фронт (к западу от реки Аргун) и восточный (к востоку от реки Аргун). Командующим западным фронтом является Доку Умаров. Восточным командует Абу. Территория на границе между Ингушетией и Чечнёй входит в зону ответственности командира Хамзата (это такой позывной у Руслана Гелаева).
С Шааманом, как и приказал Абу, были тридцать его бойцов и два десятка вьючных лошадей. И нас четырнадцать, четверо — мы, управление, и десяток личных гвардейцев Абу (все — наши земляки). Все наши были верхом на лошадях. Абу лошадей любит, это у него в крови, как у каждого чистокровного араба. Кроме того, лошадь в партизанской войне очень удобна. Если лошадь правильно вышколена, это универсальный помощник моджахеда. На лошади можно ездить ночью, она в пропасть не упадёт, в отличие от машины, не издаёт далеко слышных звуков, а на узких горных тропах — это единственное «транспортное средство», которое можно использовать в таких условиях. Ну, ишака, конечно, тоже можно использовать. Но он очень упрямый, тихо ходит и орёт громче любого танка.
К тому моменту, как мы подъехали, Шааман уже устал ждать, но недовольства не высказал. Кто он такой? Просто командир отряда, А Абу — амир, командующий.
Абу коротко поставил задачу: выдвигаемся в Калмык-Юрт, для пополнения запасов продовольствия и медикаментов. Вопросы есть?
Я перевёл. Абу хорошо знает русский, немного понимает чеченский, но принципиально разговаривает со всеми только на арабском. Он считает так: каждый правоверный мусульманин должен знать язык пророка, язык, на котором написана Книга книг. Нам приходится воевать во многих странах мира, что теперь, все языки учить? Но чеченцы очень гордые, они это не понимают. Поначалу бывали недоразумения, поэтому меня и приставили к Абу как универсального переводчика. Я не просто переводчик, а как бы буфер между нашим амиром и остальными воинами джихада неарабского происхождения. Если уж быть откровенным до конца, то Абу у нас немножко расист. Он считает полноценной нацией только нас, арабов, а остальных воспринимает как второстепенное приложение к джихаду. Когда мы разговариваем между собой, амир называет чеченцев мамлюками[2].
Итак, я перевёл распоряжение Абу. Шааман был озадачен. Он приготовился к ночному рейду в предгорья. А ехать, оказывается, никуда не надо, просто прогуляться в соседнее село. После непродолжительной паузы Шааман уточнил: Шамиль знает об этом?
— Что этот верблюд о себе думает? — нахмурился Абу. — У него кто командир — я или Шамиль?
Шааман по тону догадался, что амир недоволен. Он поспешил объяснить: если амир помнит, до сего момента все его команды выполнялись беспрекословно, точно и в срок. Но сейчас вопрос стоит о том, чтобы взять дань с родного для Шамиля села. Это в семи километрах западнее Ведено, Шамиль там всех знает, полсела — его родня. Поэтому он и переспросил.
— Шамиль в курсе, — поспешил сообщить я, не дожидаясь реакции амира. — Думаешь, кто-то посмел бы пойти туда без его разрешения?
Это я уже от себя добавил, говорю же — я буфер между Абу и местными, мне конкретно за это «Братья» платят деньги. Иначе нашего славного амира упёртые в своей гордости чеченцы давно бы уже посадили на кинжал и у «Братьев» возникла бы проблема, как управлять после такого скандала освободительным движением в этом несостоявшемся имамате. Потому что когда режут твоего верховного эмиссара, пусть ты даже и очень заинтересован в этом регионе, ты должен прежде всего ответить на такое тяжкое оскорбление. Поэтому лучше сделать всё, чтобы предотвратить такое.
Шааман был удовлетворён ответом. Он скомандовал своим людям выдвигаться, мы последовали вслед за ними.
— Как они мне все надоели, — пожаловался мне Абу. — До того тупые — сил нет. Всегда задают вопросы, когда даёшь команду. Обязательно им надо знать, против кого акция, не пострадают ли при этом достойные люди, и так далее... Ни разу ещё такого не было, чтобы сразу ответили «да, амир» и сломя голову бросились выполнять приказ. Неужели все мамлюки во все времена были такими? Если это так, то я нашим султанам сочувствую...
Через некоторое время мы подъехали к Калмык-Юрту. Было уже темно, лиц не видно, но я чувствовал, что амир немного напряжён. Калмык-Юрт — это наша маленькая победа и одновременно проверка на прочность, выражаясь европейским языком, рейтинговый тест для амира.
Раньше мы всё, что надо, брали в равнинной части. Для этого приходилось проводить длительные рейды, рисковать, передвигаясь по местности, где стоят части и посты федералов. Веденский район вообще не трогали. Это родина Шамиля, тут и говорить больше нечего.
Абу постоянно идеологически обрабатывает Шамиля, чтобы склонить его на позиции всеобщего истинного джихада. Позиции эти просты и вкратце сводятся к следующему: война до уничтожения или взятия в рабство последнего гяура и правильное деление на категории в мусульманском мире. Весь мусульманский мир состоит только из двух категорий: моджахеды — воины Аллаха, и правоверные, которые не могут держать в руках оружие, но помогают моджахедам в войне с гяурами всем, чем могут, — до последнего зёрнышка. Если кто-то из мусульман отказывается помогать моджахедам, значит, он по сути гяур и подлежит уничтожению либо отлучению от ислама и обращению в рабство. Никаких других категорий быть не может, если кто-то считает, что можно отсидеться в стороне от джихада, — ни вашим, ни нашим, — значит, он элементарно впадает в ересь и также заслуживает смерти либо рабства.
Вот так всё просто. Шамиль, как и следовало ожидать, быстро подпал под обаяние Абу, хотя недавно и считал его врагом (об этом потом расскажу подробнее). Постепенно Абу стал склонять Шамиля к мысли, что не стоит держать Веденский район в статусе неприкасаемого. Чем он лучше других? Заодно, говорил он, стоит проверить на лояльность твоих земляков. То, что многие из них живут в роскоши, нехорошо. Будем хорошо жить, когда победим. А пока всё надо отдавать борьбе, замыкаться на накоплении личного богатства во время джихада — огромный грех. И потом, нам будет гораздо удобнее, не надо делать длительные рейды на равнину...
В общем, настал такой момент, когда Шамиль согласился. Ладно, говорит, пусть твои люди возьмут дань в любом селе района. Хочешь, можешь в Ведено людей отправить.
В Ведено Абу отправлять людей не рискнул. А в Калмык-Юрт решил отправиться сам, хотя раньше никогда в таких рутинных делах не участвовал. Хотел лично проконтролировать ситуацию, посмотреть, как все его замыслы будут осуществляться на практике...
* * *Я читал книги русских, которые воевали в Чечне. Они все пишут, что если хотят решить какие-то вопросы, то встречаются со старейшинами. Иначе, мол, никак не получается, потому что село будет делать только то, что скажут старейшины.
Это всё глупости. Мы поначалу тоже так делали, но потом прекратили. Во-первых, собрать старейшин — это целое дело. Если в селе есть чайхана, там сидят несколько человек, но они маленькой кучкой, как правило, ничего не решают. Надо всех собирать, по селу бегать. Это долго и хлопотно. Во-вторых, если их всё же соберёшь, они никогда не сделают себе в убыток. Будут долго рядиться, переспорить их невозможно, если и пойдут на уступки, то результат всё равно будет мизерным. А после этого попробуй сделать что-нибудь не так, как они сказали, — всё село встанет на дыбы.
После ряда ошибок и скандалов мы отработали методику сбора дани и успешно применяем её на практике. В село заходим только с наступлением темноты. К этому моменту все расходятся по домам и запираются. Село как будто вымирает, на улицах нет ни души. Разбиваем людей на несколько групп, в каждой из которых трое местных и один наш. И начинаем обходить дворы. Все пускают, хотя и через «не хочу». Во-первых, закон гостеприимства, это у них соблюдается свято. Это же не русский гяур пришёл, а свой моджахед, родной. Во-вторых, не пустить моджахеда, значит, тем самым заявить — я враг.
Моджахед зашёл, а с ним и наш брат... Наши в таких группах нужны как фактор инициативы. Местные мнутся, церемонии разводят, неудобно им, видишь ли, своих обирать. Ни один нормальный чеченец не позволит себе нагло хозяйничать в доме соплеменника, так они воспитаны. А нашим совершенно без разницы. Ходят, смотрят, где что лежит, берут, что приглянулось. Обычно никто не возражает, хотя и недовольны. Как гостю возразить? Даже если барана со двора тянет, всё равно нельзя виду показать, что обиделся. В результате из любого села уходим с хорошим запасом. Кстати, без всякого преувеличения можно сказать, что Абу является образцом корректности в данном вопросе. Другие позволяют себе гораздо большее. Могут по окнам пальнуть, двери выломать, побаловать с молоденькими девчонками. Мы так не делаем. Зачем обострять и без того непростые отношения? И так дадут, главное, правильный подход найти...
