Борис Седов - Правила боя
– Ты машину водишь? – спросил меня Сергачев.
Я возмущенно пожал плечами.
– Ах да, извини, ты же водила, дальнобойщик, ас шоссейных дорог. Тогда поехали.
– Куда?
Теперь уже плечами пожал Сергачев:
– В гостиницу. «Саксонский двор» называется, может быть, слышал…
– Слышал, – буркнул я. – Поехали.
Всю дорогу Сергачев молчал, в окошко не смотрел, сосал свои леденцы и о чем-то думал.
– Как там Светлана? – наконец решился спросить я.
– Нормально, – ответил Сергачев, – хорошо. Скоро приедет.
– Правда? – обрадовался я.
– Правда, – вздохнул Сергачев. – Сейчас ей лучше здесь находиться, чем там.
Он громко чмокнул леденцом, облизнул губы.
– Ты Наташку-то видел?
– Видел. Только мало мы пообщались, в пятницу дело было, когда мечеть…
– Да, мечеть, – согласился Сергачев. – Наташка сейчас в Монтре науки разные изучает.
Он снова вздохнул, сожалея, видимо, о не изученных им науках.
– А я так и не понял, чего она в этот Монтре поехала.
– Там, понимаешь, Леша, пансионат такой находится, для сильно благородных девиц, они там политесам всяким обучаются, на лошади ездить, вилку правильно в руке держать, на языках говорить.
– Ну, вилку держать и я мог бы научить.
– Ты научишь, пожалуй. У тебя с ней ничего тут не было, кстати?
– Ничего, – честно сказал я.
– Ты мне смотри, девку не порть. А пансионат этот хороший, там младшие дочери всех королевских домов Европы обучаются, так что – завидная невеста вырастет.
Тут мы свернули на ту улицу, где стоит «Саксонский двор», и я уже начал пристраиваться к тротуару, но Сергачев сказал:
– Дальше поезжай, до угла, а потом направо, через два дома остановишь.
И когда мы приехали, добавил:
– Вот тут я и буду жить. Пока. Окна вон – на четвертом этаже, пять окон от угла. Это так, на всякий случай, чтобы знал.
– Вы квартиру сняли?
– Зачем снял? – обиделся он. – Купил, по случаю. Я Германию люблю, народ мыслителей и поэтов, Гете, Бетховен…
– Гайдн, – проявил я неожиданную эрудицию.
– А вот Гайдн – нет. Ты песню такую слышал – «Дойчланд, Дойчланд убер аллеc»? Так это Гайдн сочинил… Все, пока, до вечера!
И он пошел, на ходу вытаскивая из своего москошвеевского плаща ключи от купленной по случаю гамбургской квартирки.
А вечером мы втроем смотрели новости, и Паша злыми глазами глядел на экран и переводил мне, слово в слово, все, что говорилось об убийстве в Чикаго четырнадцати главарей итальянской мафии, а в конце было зачитано оставленное преступниками письмо. Оно точь-в-точь повторяло послание, которое получил берлинский муфтий – некто просил приготовить десять миллиардов долларов для Господина Головы из России.
* * *
– Все в порядке? – спросил «Мандарин», отрываясь от бумаг, разложенных на старом письменном столе, взятом из какой-то бухгалтерии или канцелярии, а, может, просто найденным на помойке.
– В порядке, – ответил стоящий перед ним молодой бритоголовый китаец Гунь Юй, похожий на выпускника монастыря Шаолинь. – Сорок минут назад поезд пересек границу, сейчас он уже в России.
– Без проблем?
– Конечно, господин Лю, – Гунь Юй по-звериному ощерил зубы. – Нам таможня всегда дает добро!
Последние слова он произнес по-русски, почти без акцента.
Господин Лю кивнул, отпуская «шаолиньца», но тот остался стоять, опустив голову.
– Что-нибудь еще? – удивился «Мандарин».
– Да, господин Лю, – и Гунь Юй, подняв глаза, холодно посмотрел на своего босса.
Вчера из Китая прибыл связной.
Не обычная мелкая сошка из тех, что под видом «челноков» постоянно курсируют через границу, а человек из Шэньяна, из штаб-квартиры восточной ветви «Триад».
Он привез не только важные вести, но и набор мастера татуировок. Гунь Юй, увидев, как посланник достает его из дорогого кожаного саквояжа, сразу все понял. Человек из Шэньяна нанес ему новую татуировку, такую же, что была на левой лопатке господина Лю и это означало только одно – время «Мандарина» кончилось.
– Когда поезд придет к месту назначения, – сказал представитель «Триад», – займешь место «Мандарина».
Русское прозвище господина Лю он произнес презрительно, как кличку собаки.
Поезд, везущий двести тридцать китайцев из Внутренней Монголии и сто пятьдесят килограммов опия-сырца из «Золотого треугольника», успешно пересек границу.
Еще девять-десять часов, и он будет в Чите.
Китайская бригада сразу поставит состав на запасной путь, люди пару дней поживут в вагонах, потом их разберут заказчики. Десять девушек привезут в Москву – для господина Исаева, опий тоже поедет в Москву и Петербург – лаборатории уже несколько дней на голодном пайке, пора начинать работу.
– Да, господин Лю, – повторил Гунь Юй и сунул руку в карман дешевой хлопчатобумажной куртки.
«Мандарин» все понял и даже не шелохнулся.
Он знал – приговор, вынесенный «Триадой», обжалованию не подлежит.
Гражданин Лю Вэй приехал в Ленинград в 1986 году с женой, двумя сыновьями и ста двадцатью килограммами мандаринов.
Документы у них были в порядке – новенькие советские паспорта, выданные два месяца назад в Благовещенске «взамен утраченных», как было сказано в учетной карточке паспортного стола.
Лю Вэй обладал, видимо, незаурядными организаторскими способностями, потому что уже через пару месяцев он создал китайское землячество, нашел для него помещение, где и занял кабинет председателя землячества «Хуацяо[2] Ленинграда».
С началом перестройки Лю Вэй открыл несколько кооперативов, большой магазин по продаже китайских товаров и, как полагали специалисты из отдела борьбы по незаконному обороту наркотиков, немало способствовал увеличению числа наркоманов в северной столице.
Самым любопытным в ленинградском периоде жизни Лю Вэя было то, что у него никогда не возникало конфликтов ни с криминальным миром, ни с миром правоохранителей. И те и другие любезно здоровались с Лю Вэем и принимали от него в дар неизменный пакетик мандаринов. Не исключено, что в пакетах с ароматными восточными плодами было и еще что-то, но никто этого точно не знал.
Во всяком случае, мандарины любили все.
В начале девяностых Лю Вэй перебрался в Москву и сразу снял целый этаж общежития завода «Мосарматура», который обустроил по своему скромному вкусу, в стиле учреждений Председателя Мао – скромные канцелярские столы и стулья, подчас колченогие, ситцевые занавески в цветочек, потертые ковровые дорожки на полах.
Несколько молодых китаянок в синих, похожих на униформу, халатах были секретарями, уборщицами и поварихами, потому что господин Лю Вэй питался, не отходя от рабочего места, чаще всего китайской лапшой из пакетиков.
Постепенно получилось так, что в общежитии русских рабочих уже не осталось, повсюду жили только китайцы. Не исключено, что китайский контингент постоянно менялся, но отличить по фотографии в паспорте одного китайца от другого российскому милиционеру было решительно не по силам, особенно когда в паспорт бывала вложена зеленая, как незрелый мандарин, бумажка с изображением какого-нибудь видного американского политического деятеля.
Портреты президентов Гранта и Бенджамина Франклина оказывали магическое действие на сотрудников московской милиции, надолго отбивая у них память о том, где находится заводское общежитие.
Здание было отремонтировано силами самих постояльцев, только для помещений второго этажа и подвала были приглашены турецкие мастера, превратившие подвал в подобие бомбоубежища с массивными бронированными дверями, ключи от которых были только у господина Лю и его заместителя Гунь Юя.
Второй этаж оборудовали по европейскому стандарту, с ваннами-джакузи, квартирной сауной и роскошными кроватями в номерах. Запах духов и благовоний смешивался с тонким, едва ощутимым, ароматом опия. Два коренастых уроженца провинции Гуандун стерегли покой молодых красавиц второго этажа и уважаемых гостей, посещавших китаянок по вечерам.
По-русски гуандунцы не понимали и нисколько этим не тяготились. Редким незваным гостям они говорили «пу-туэй» – «нет» и вставали, перекрывая собой вход.
Желающих спорить с ними не находилось.
Гунь Юй, в отличие от «Мандарина», был ставленником «Триад», приехал в Москву по их поручению и, рано или поздно, должен был занять место господина Лю.
Теперь этот день наступил, поезд с живым товаром и грузом наркотиков уже катился по российской земле, и только чудо могло остановить его бег по стальным рельсам, которые вели Гунь Юя на вершины власти.
* * *
Но поезд все же остановился на перегоне между двумя полустанками, не имевшими даже названия, а только номера километров на ржавых сетках перронного ограждения.
Перед ним на путях стоял военный грузовик, в каких обычно перевозят солдат. Навстречу приближавшемуся составу по всем правилам был послан человек в пятнистой форме с двумя красными флажками. Машинист аккуратно остановил состав и выглянул из окошка. Подобные остановки случались нередко, то зек из колонии убежит, то солдаты всем караулом снимутся с поста и отправятся на поиски лучшей, нежели солдатская, доли.
