Дмитрий Черкасов - «Сирены» атакуют
Щеки слегка порозовели.
На последней мысли: «Все это не к добру» – Сережка отключился, заснул и проспал до обеда.
Его товарищи занимались тем же. К обеду их с шутовской деликатностью разбудили, накормили мясным бульоном. К вечеру доставили витамины, и все получили по первой инъекции.
При виде шприцев ни у кого не осталось сомнений по поводу предстоящего: здесь хорошо знали, что несет в себе шприц.
Ребята были уверены, что теперь-то все и кончится, но жестоко ошиблись.
Все только начиналось.
Глава вторая
МЫШИ ДЛЯ ФЮРЕРА
Две недели, отмеренные доктором Валентино на восстановление подорванного потенциала, пролетели как один тревожный сон.
Подопытные усиленно питались и усиленно отдыхали, однако цепи неизменно напоминали им о реальном положении вещей, и никто не верил в удивительные милости, якобы излившиеся от Великого Рейха и лично от фюрера. Хотя поверить хотелось, как, наверное, хочется верить в чудеса.
Иногда они вплотную приближались к мысли, что чем черт не шутит – слова Валентино могли оказаться правдой, но тут в дело вступали санитары. Эти высшие приматы не привыкли к роли, обычно играемой младшим медицинским персоналом. Они устали прислуживать заведомым покойникам – да их, в конце концов, никто и не заставлял вести себя любезно и обходительно. Начальник пусть шутит и развлекается, коли ему нравится, а им эти игрища давно опротивели.
Поначалу, будучи в легком смятении от режима, назначенного подопытным, санитары держались более или менее тихо. Но очень скоро природа взяла свое. Хотя рук эти дегенераты и не распускали, но с удовольствием позволяли себе разнообразные гримасы, намекавшие детям о скором прекращении вольницы.
Зверские рожи, которые они корчили, в сочетании с ядовитыми улыбками возвещали близкий конец безоблачного оздоровления.
Однажды санитары застали Штребко за проверкой цепи на прочность. Штребко взбрела в голову бредовая идея: он заподозрил, что если режим смягчился, то это смягчение распространилось и на все остальное. Возможно, что оковы не такие прочные, как обычно, а часовой на входе безалабернее и глупее, чем его однополчане.
Значит, можно попробовать смыться.
Штребко не думал, что ни колючая проволока, ни минные заграждения, ни вышки никуда не делись. Он давно разучился размышлять обстоятельно. И вообще рассуждал в духе английского субъективного идеализма, тогда как германский дух охотнее склонялся к вещам в себе и требовал того же от славянских и еврейских, да, впрочем, и английских недоумков.
Ну, тут уж санитары отвели душу, хотя мятежник и не позволил себе ничего из ряда вон выходящего. Он просто теребил цепь – со стороны вообще могло показаться, что он развлекается как обычный ребенок – за неимением лучшей игрушки. Но игры тоже считались серьезным проступком.
Конечно, в бараке Штребко ждало бы более суровое наказание, но и в амбулатории ему мало не показалось. Санитары били умело и грамотно, не оставляя следов, – доктор Валентино по-прежнему вел себя странно и мог рассвирепеть, если бы увидел ссадины и синяки.
Цель между тем была достигнута: дети вновь вспомнили, на какой они планете. Планета называлась Земля. Ничего не изменилось.
А когда две недели прошли, цепи укоротили. И этих цепей стало по четыре вместо одной, для рук и для ног.
В арсенале Валентино имелись и ошейники, но к ним не прибегли, так как была опасность, что подопытные задушат себя. Прецеденты имелись. В обычной ситуации это даже приветствовалось бы, но требования эксперимента исключали подобный финал. А так, в обычной своей практике, Валентино иногда предлагал пациентам выбрать: удавиться самостоятельно (ведь сделать это сможет каждый дурак!) или испытать на себе весь комплекс лечебно-профилактических мероприятий.
До сих пор цепь была достаточно длинной, чтобы пациент мог встать с постели и воспользоваться тем же персональным горшком. Но теперь это сделалось невозможным.
Санитары восприняли эту меру со смешанным чувством. С одной стороны, они облегченно вздохнули: все возвращалось на круги своя. С другой же, стало ясно, что больных придется перестилать. К этому арийцы не были готовы. Сама мысль о такой перспективе казалась им оскорбительной. Пока что еще обходились тем, что детей ненадолго расковывали, когда те просились по нужде, но обольщаться не следовало. Процедуры, назначавшиеся в лазарете, рано или поздно приводили к полной утрате контроля над естественными отправлениями.
Доктору пришлось провести суровый инструктаж и даже говорить в повышенном тоне. Никто не роптал вслух, но Валентино чувствовал, что необходимо продемонстрировать жесткость и категоричность.
– Вы солдаты, – напомнил он: так оно и было. Санитары, будучи в ефрейторском чине, строго говоря, никакими медицинскими работниками не являлись. – Это приказ!
...Доктор Валентино озабоченно расхаживал по своему кабинету, ломая голову над формой отчетности. Наверху полагали, что ему и без того было известно, в каком виде подавать результаты научного исследования. Армейский подход в таких делах известен: если ты медик, то твоя специализация никого не интересует. Будь любезен и аппендикс вырезать, и зубы выдрать, и зрение починить. Тогда как на деле все обстояло хуже: он понятия не имел, как следует преподносить документы такого рода. Валентино в жизни не занимался наукой и не без оснований подозревал, что условия проведения эксперимента сильно отличаются от классических.
Но у него имелась зацепка: он знал, какого именно результата от него ждали. Ожидания были предельно понятны, а потому тонкостями можно было пренебречь.
Он подсел к столу, развернул все тот же список и начал делать пометки, задумываясь над каждой фамилией. Приходилось действовать наобум – ему не из чего было исходить, назначая конкретную культуру тому или иному подопытному.
Все подопечные пребывали сейчас приблизительно в одинаковой форме. Да и микробы своими болезнетворными свойствами мало чем отличались друг от друга.
И доктор Валентино махнул рукой, пуская все на произвол. Он быстро расписал материал, после чего принялся собственноручно готовить растворы. Разумеется, приняв все меры предосторожности. Он не какой-нибудь там Кох или Дженнер, Великая Германия ждет от него совсем иного подвига.
Покончив с приготовлениями, он снова вызвал санитаров и осведомился, достаточно ли надежно обездвижены дети.
– Никто не дернется, герр доктор, – заверили его санитары.
Доктор усмехнулся.
– Еще как дернутся. Только не сейчас – после...
Он знал, о чем говорит. Одной лишь столбнячной культуры было вполне достаточно, чтобы цепи, в которые были закованы дети, подверглись серьезному испытанию на прочность.
Валентино распорядился готовить вторую группу. Новых кандидатов следовало освободить от работ, не подвергать избиениям – о восстановлении потенциала речь пока что не шла, ибо в барачных условиях заниматься этим было решительно невозможно.
Шприцы были разложены на подносе и прикрыты белоснежной салфеткой.
Валентино вошел в палату, лучась особо радостной улыбкой.
– Дети, – объявил он. – Ваш отдых вступает в новую стадию. Сейчас вам будут введены сильнодействующие лекарства, от которых могут возникнуть осложнения. Назначая их вам, Великий Рейх преследует две цели. Во-первых, продолжить ваше лечение; во-вторых, испытать эти лекарства для применения на других нуждающихся. Поэтому и были приняты не очень приятные меры, в силу которых ваша свобода сейчас ограничена.
Помедлив, доктор добавил:
– Если кто-то позволит себе – не знаю уж, как – нарушить чистоту эксперимента, то его будет ждать жестокое наказание.
Долгожданные слова были произнесены.
Что ж, дети всегда знали, что наказанием все и кончится.
Предусмотрительный Валентино снабдил шприцы накладными ярлычками, чтобы не было путаницы. Он обвел палату взглядом, с удовольствием сознавая, что никто из присутствующих пока не знал, кому что достанется. Кому-то столбняк, кому-то брюшной тиф, дизентерия, гепатит... Он был уверен, что эти малолетние ублюдки и слов-то таких не слышали.
В большинстве случаев внутривенное введение культуры предполагало неизбежный сепсис, опаснейшее заражение крови. Высоко контагиозных – то есть особо заразных и опасных – инфекций Валентино, как уже сказано, не доверили: слишком высокий риск для персонала, да и вообще... Берлин не нуждался в эпидемиях. Берлин не интересовала и устойчивость к какому-то конкретному возбудителю – ему было важно выявить устойчивость как таковую, отобрать наиболее выносливых, способных справиться с заразой даже в условиях концлагеря.
...Валентино подсел к Сережке.
Санитар, пребывавший наготове, тяжело шагнул вперед и перехватил плечо мальчика жгутом.
– Поработай кулаком, – попросил Валентино. Просьба прозвучала как ласковый приказ и оттого показалась еще ужаснее.
