Сергей Зверев - Старый вор, новый мир
Вжав кнопку дверного звонка родной квартиры, Монах ощутил, как забилось его сердце.
– Кто там? – донесся из-за двери знакомый голос, и Валера с удивлением понял, насколько изменился голос матери.
– Мама, это я…
Щелкнул замок, и в проеме появилась маленькая фигура хрупкой седой женщины, с лицом, покрытым тонкой сеткой морщин.
– Сынок, Валерочка! – Старая мать разрыдалась на груди сына.
Монах, прижав маму к себе и проведя рукой по редкой копне белых как снег волос, тихо произнес:
– Ну не плачь. Вот он я, вернулся. Теперь мы будем вместе.
Старушка, пытаясь сдержать слезы, которые не переставая текли по щекам, попыталась улыбнуться:
– Все, все, я ведь уже не плачу, – несмотря на сказанное, рыдания вырывались из ее груди, и она шепотом произнесла: – Думала, что уже не дождусь тебя никогда. – Затем, спохватившись, добавила: – Да что мы в дверях стоим, пойдем в комнату, сыночек.
Войдя в тускло освещенный коридор, Фомин окинул взглядом родные стены. В комнате матери к нему вновь вернулось чувство реальности: хоть здесь почти все осталось по-старому.
Старенькая кровать, платяные шкафы, венские стулья – все как когда-то, давным-давно, словно и не уходил он их этой квартиры на восемнадцать лет… Скрип табуретки звучал музыкой далекого прошлого. Разве что телевизор, занавески и кое-какая мебель были новыми.
Мать не знала, куда усадить сына. Постоянно суетилась и от этого выглядела немного смешно и очень трогательно. Затем, усевшись на один только миг напротив Монаха, она спохватилась:
– Ой, да что это я тут расселась, ты ж голоден с дороги дальней. Пойду соберу на стол.
– Не надо, мама, – он попытался ее остановить, – посиди лучше со мной. Я не хочу есть.
– Как это ты не хочешь? Я, между прочим, тебя ждала, приготовила много вкусного, кстати, твои любимые пироги с ливером.
– Разве ты знала, что я приеду? – искренне удивился Фомин. – Я же не писал тебе точной даты!
– А мне Рома с Сашей сказали, – женщина имела в виду Бура и Музыканта. – Они вообще очень хорошие ребята. Рома как освободился три года назад, так почти каждую неделю ко мне заезжает. То продукты завезет, то деньги, говорил, от тебя. Правда, что ли?
– Правда, – ответил Монах, в душе и радуясь тому, что Бур не забывал о его матери, и в то же время удивляясь, что тот находил время так часто бывать у нее. – В лагере производство было, все работают. Ну, вот и получилось кое-что выкроить и тебе отослать. На пенсию-то твою не шибко протянешь!
– А я вот все думаю, как же ты мог там зарабатывать столько денег, да еще каждую неделю пересылать их мне, – на лице женщины отразилось неподдельное изумление, но затем, решив не надоедать сыну лишними вопросами, она поспешно выпалила: – А какое мое стариковское дело? Побегу на кухню, а то пирог подгорит.
И уже в коридоре она выкрикнула:
– А где же Рома с Сашей?
В ответ от входной двери послышался голос Бура:
– Мы здесь, тетя Валя.
Войдя в комнату, они поставили на пол дорожный баул пахана и принялись доставать из принесенного пакета продукты. Фомин молча наблюдал за их действиями, а затем, взяв в руки литровую бутылку «Абсолюта», спросил:
– А «Столичной» нет?
– У, е-мое, – Музыкант хлопнул себя по лбу ладошкой, – совсем забыл, что пахан ничего, кроме «Столичной», не пьет! Пойду смотаюсь, я быстро, тут все рядом, – и он направился к выходу.
Бур последовал за ним.
– Приму душ, – улыбнулся Монах и пошел в ванную.
Минут через пятнадцать раздался протяжный звонок в дверь. Мать Фомина решила, что это вернулись товарищи сына, но ошиблась: в квартиру ввалились три наглых типа шкафообразной комплекции, с внешностью рыночных охранников.
Один из них, бесцеремонно оттолкнув пожилую женщину, вошел в комнату. Развязно развалившись на стуле, он обратился к матери Монаха:
– Давай, бабка, созывай всех, кто тут прописан, типа на общеквартирное собрание.
Старушка, оперевшись на дверной косяк, молча стояла, лишь часто моргая ресницами.
– Чего пялишься, старая галоша, – вступил в разговор второй, который был чуть ниже ростом своих товарищей, – делай, что тебе говорят. Не хотели расселяться по-хорошему, будем разговаривать иначе. Метод пряника не подействовал, попробуем кнут.
Ему явно понравилась собственная острота, и он тупо, по-лошадиному заржал.
В этот момент открылась дверь ванной комнаты, и появился Монах, одетый лишь в спортивные штаны.
Его обнаженный торс пестрел многочисленными татуировками. Для человека, посвященного в подобные вещи, татуировки больше, чем что-нибудь иное, говорят о той роли, которую их обладатель занимает в криминальной нише; татуировки на теле Фомина свидетельствовали, что он настоящий, патентованный вор в законе.
Практически на всю грудь распластался крест с распятой на нем голой женщиной, а чуть левее устрашающе оскалилась пасть тигра. На правом предплечье красовался кинжал с обвитой вокруг него змеей, высоко поднявшей плоскую голову, а под этим изображением прорисовывалась роза, вокруг которой сжимались витки колючей проволоки. На плечах синели искусно выведенные гусарские эполеты, ниже которых с правой стороны улыбалась симпатичная морда кота, а слева красовался натюрморт из колоды карт, бутылки водки, шприца, обнаженной женщины и кинжала. На спине, под изображенным собором с восемнадцатью куполами, Мадонна трогательно прижимала к груди младенца.
Скользнув мимолетным взглядом по непрошеным гостям, которые с интересом рассматривали воровские наколки, Монах вошел в комнату. Остановился у окна, повернулся к матери и спросил, указавая на визитеров:
– Это кто?
Мать слегка смешалась, а затем медленно, спрятав глаза, произнесла:
– Понимаешь, Валера, дом у нас хоть и старый, но Сокольники сейчас очень модный район. Да и место нашего дома очень удачное. Хотят расселить – аж куда-то за МКАД, а дом реконструировать, чтобы потом квартиры подороже продать. Предлагали деньги, но мы отказались. Куда мне на старости лет отсюда съезжать? Теперь вот… – Она жестом указала на сидящих.
Взгляд Фомина сделался жестким, и он задал вопрос, обращаясь к пришедшим:
– Ну, чего надо?
– Надо, чтоб вы съехали отсюда, – весьма недипломатичным тоном ответил за всех старший, – и чем быстрее, тем лучше.
– Тебе уже сказали, что никто никуда переезжать не собирается. Поэтому забирай своих «быков» и отваливайте подальше.
– Ты смотри, Клим, – обратился к своему старшему тот, который был чуть пониже, – как заговорила эта ходячая Третьяковская галерея.
Монах, окинув того взглядом с ног до головы, обратился к матери:
– Мама, выйди, пожалуйста, и закрой дверь.
– Валера, может быть, не стоит… – попыталась было возразить она.
– Я очень тебя прошу выйти, – спокойно и вместе с тем твердо повторил просьбу Фомин.
Когда за женщиной закрылась дверь, авторитет в упор посмотрел на старшего. Не выдержав тяжелого взгляда пахана, тот отвел глаза в сторону. Между тем Монах вразвалочку прошелся по комнате. Проходя мимо третьего наглеца, он с силой пнул того по вытянутым ногам:
– Убери копыта, бычара.
Обиженный резко вскочил, однако тут же упал, повергнутый мощным ударом в переносицу. Из носа у него потекла тонкая струйка темной крови. Старший из троицы мгновенно отреагировал на действие нападавшего и подскочил к нему. Он уже собирался нанести несколько ударов, как почувствовал, что тот мгновенно заломил его руку за спину и приставил к его горлу холодный металлический предмет.
Каким образом в руке у Монаха оказалось бритвенное лезвие, осталось для старшего и его «быков» загадкой.
Фомин же, еще плотнее прижимая острие бритвы к горлу жертвы, сквозь зубы процедил:
– Что ж ты, параша, рыпаешься? Спокойней, спокойней… Только дернись, и станешь вдыхать воздух сантиметров на двадцать ниже. Конь ты педальный. Не будь это мой дом, я бы тебя заставил сожрать твои собственные яйца. Бычье рогатое. Таких маромоек, как вы, на моей зоне петухи бушлатами гоняли, а потом заставляли парашу жрать. Сучий потрох, – говоря это, пахан свободной рукой залез тому под легкую спортивную куртку и вытащил пистолет. Передернув затвор, он навел ствол в голову противнику. – А теперь пусть твои сявки положат руки на головы и станут лицом к стене, если не хочешь, чтобы в твоей тупой башке стало свежее. Думаю, не сомневаешься, что я твои куриные мозги вмиг проветрю?
Недавний наглец только тихо прошептал, опасливо косясь на смотрящий в него бездонный металлический глаз пистолета:
– Делайте, что вам говорят.
Те, в свою очередь, медленно стали у стены, скрестив пальцы рук на затылках. Они явно не ожидали такого поворота событий, а потому даже не думали сопротивляться. Решительность татуированного жильца и особенно страшный взгляд его глаз полностью парализовали волю негодяев.
