Данил Корецкий - Секретные поручения 2. Том 1
Язык будто сам собой выскочил, чтобы облизнуть губы. Чего там девочку из себя строить… Выпить очень хотелось. Он не хотел показывать этого перед Мамонтом, но желание было сильным, почти непреодолимым. Как потереть ушибленное колено.
И никто не будет видеть, вот что главное. Ни следаки из прокуратуры, ни Валерия, ни мама, ни Мамонт… Интересное созвучие: мама – Мамонт. Да, возможно, это тоже какая-то степень родства, и даже больше, чем кровная. Мамонт обещал, что при любом раскладе не даст его в обиду, в лепешку разобьется, но не позволит, чтобы Курлов, эта падаль, пустил под откос его жизнь и карьеру. Что же, майор госбезопасности Константин Мамонтов слов на ветер не бросает. Но и его возможности, надо признать, не безграничны. Вон Смирнов, генерал-майор, начальник главка – и тот, не успели врачи поставить диагноз, как уже потерял влияние, Заишный снова принялся гнуть свою линию…
Денис сидел в беседке напротив дома, забравшись с ногами на сиденье. И продолжал глазеть на окна. Он не надеялся увидеть там сногсшибательных девок, лениво стягивающих колготки. Жизнь человеческая, протекающая за дешевыми, облупленными окнами, слишком обычна для этого, слишком приземленна. Нет там ни томных красавиц, ни ненасытных жриц любви, ни всякого прочего киношного фуфла. За окнами чаще всего живут тетки в бигудях и мужики в линялых майках – но даже они, когда переодеваются или спариваются, делают это при плотно закрытых шторах и выключенном свете…
Впрочем, Денис знал одну очень красивую девушку, которая… Возможно, единственную такую во всем городе, на чьи окна стоило бы пялиться хоть до посинения. Даже ее легкий силуэт, мелькнувший за занавеской, был бы королевской наградой, не говоря уже об остальном. И вот в течение двух дней эту девушку насиловал один гад (…а ты в этом вполне уверен?)… Ну ладно, в первый-то раз он ее точно изнасиловал!.. И в окнах тоже горел свет, а днем открывалась фрамуга, чтобы проветрить комнаты, и если бы кто-то вот так сидел и смотрел в окна Валерии, смотрел и смотрел без конца, то он бы догадался: там что-то не так, ей нужна помощь!..
Денис встрепенулся.
На подъездной дороге вдруг мелькнула быстрая тень, хлопнула дверь парадного. Ага, Лешка Кривец прикондыбал, мамкино счастье. Вскоре окно на четвертом этаже тихо погасло.
Мысли по какой-то чудной траектории опять вернулись к бутылке. Ну, смоется он, положим. Ладно. Нарежется. А утром – что? Ушибленное место будет болеть еще сильнее, расчесанное до алой сукровицы. Впору на стену лезть.
А ведь ночной магазин на Богатяновской еще открыт. Кому мощные антидепрессанты без рецепта по самым доступным ценам? Пятнадцать минут пехом, обратная дорога не в счет – крылья вырастут. Денис приподнялся, осторожно выпрямляя затекшие ноги. И тут заметил еще одно неспящее окно, которое не увидел раньше. В его подъезде, на первом этаже, в квартире Людки Борщевской. Горела настольная лампа, а портьеры были настолько глухими, что пропускали лишь неясное мерцание. Сейчас одна из портьер резко колыхнулась, потревоженная чьей-то рукой, и приоткрыла узкую полоску света… Людка – мать-одиночка, ее муж уехал за длинным шекелем на берега Мертвого моря, да так и не вернулся. За это время сын Пашка из молчаливого увальня-детсадовца превратился в грозу и ужас 4В класса 157 школы, собирал бутылки в Первомайском парке и бил кошек из разболтанного духового ружья.
Вот портьера дернулась опять, ее перерезала сетка морщин, словно кто-то схватился с той стороны и хочет оборвать.
Денису почудился слабый, будто сквозь вату, вскрик. Может, Людка решила ночью повоспитывать свое чадо?
Он подошел к самому окну, едва не похоронив туфли в раскисшей жиже, в которую превратился отцветший за лето палисадник. Портьеру отпустили, но она легла неплотно, видно, зацепившись за радиатор отопления. В комнате царил мягкий золотистый полумрак, плавно скользили тени. Это Людкина спальня. Кровать торцом к окну, так что можно сосчитать деревянные шишечки на спинке. А вот и сама Людка – в распахнутом халате, бедовая, белогривая, с длинными крепкими ногами, лицо испуганное и злое. Стоит руки в боки, втолковывает линию партии кому-то невидимому. Как из пулемета: тра-та-та-та.
Из-за противоположного края портьеры показалась рука. Один миг – и вот Людка отлетела, упала поперек кровати, влепившись затылком в стену. Ее сочные матюки прошили двойную раму и закрытую амбразуру форточки.
Зае…сь ты в жопу, говнюк недоделанный!.. Конь колхозный…
Она уже подобрала ноги, чтобы вскочить, когда сверху на нее обрушилось тело. Большое тело и сильное. Мужик. Парень. Он скрутил Людку, как резиновую куклу. Схватил за лицо, так что нижняя челюсть воткнулась в горло, ударил слева, справа. Людкины волосы взметнулись светлой копной. Растерянная, растерзанная, с мокрыми щеками и вылетевшей из халата голой грудью, бедовая шалава Людка Борщевская вдруг превратилась в беззащитную школьницу. Парень отпустил ее голову, и она безвольно ткнулась в стену. Потом рот судорожно раскрылся, тело выгнулось дугой – наверное, под дых ударил, скотина. Большие мужские ладони приподняли ее голову…
Денис понял, что сейчас он влепит ее затылком в бетон. Намертво.
«Мурло, – подумалось ни к селу ни к городу. – Оно кругом. Как жить?»
Мощный вихрь адреналина приподнял Дениса над раскисшей землей, чтобы в следующую секунду бросить его в парадное, перенести через лестничный марш и обрушить на дверь Людкиной квартиры…
Но тут парень обернулся, и Денис увидел его лицо.
Это был он сам. Жесткая нитка губ, перечеркнутые тенями впалые щеки, откинутые назад волосы. В широко расставленных глазах – угрюмая решимость смертника. Да, это он сам. А Людка – это Валерия…
Денис отшатнулся от окна. На какое-то мгновение сходство показалось ему до того разительным, что он невольно поднес ладони к лицу, словно желая удостовериться в том, что вот он я, вот! Здесь – не там! И мои руки чисты, я никого не бил и не убивал!
Между тем парень, продолжая придерживать Людкину голову, нашаривал что-то рукой на кровати. Всего лишь носовой платок. Он сделал неловкую попытку вытереть ей щеки от слез. Она отшвырнула руку. Он наклонился к ней и что-то произнес. Потом неожиданно поцеловал. В одну щеку, другую. Сначала левую, потом… Людка резко отвернулась. Но Денису было видно, как ее пальцы легли парню на плечо. И сжались – когда он накрыл ладонью ее грудь и поцеловал выступающий темный сосок…
Денис заставил себя отвернуться. Никто никого не убивал, и даже не собирался. «Милые бранятся, только тешатся… Бьет – значит любит!» – типичные отечественные парадоксальные поговорки, отражающие особенности той самой непостижимой русской души.
Что это у Людки за парень? Никакой он не двойник, отражающий темную половину Денисовой натуры. У него точно такая своя половина имеется! Примерно одинаковый возраст, телосложение, один тип лица, похожие прически, и больше ничего.
Выбравшись из палисадника, Денис обстучал туфли на асфальте – остались жирные черные следы. На полу беседки белели окурки, никак не меньше полупачки. Он вспомнил о магазине на Богатяновской. Но идти никуда уже не хотелось. Ничего не хотелось.
Окно Людки Борщевской тихо погасло.
Денис поднялся на бетонное крыльцо подъезда. Пора домой.
* * *В следственных кабинетах воняет, конечно, не так, как в камерах, где вообще дышать невозможно, но запашок, все равно, не для слабонервных. Впрочем, старший следователь по особо важным делам Курбатов к этому притерпелся, принюхался и не обращал внимания на подобную мелочь. Он знал, что скоро выйдет на свежий воздух и провентилирует легкие. Поэтому спокойно сидел и смотрел на подследственного, у которого такой уверенности, понятное дело, не было. Но держался подозреваемый довольно спокойно.
– Ну ей-богу, да я и понятия не имел, кто она такая и чем занимается! Ну, было у нас пару раз, это само… Девка – супер, выставка достижений, понимаешь?..
Гуль попытался непринужденно подмигнуть, но напряженно блестящий в черноте кровоподтека глаз лишь болезненно дернулся.
– Да я и имени-то не знал толком. Ну, правда. Лялечка, говорю, какие у нас дела? Я их всех ляльками зову, гражданин следователь, кого хочешь спроси, ну!.. Она звонит, ты сегодня чего делать будешь? Это типа намек, не расслабиться ли нам, и все такое. Не вопрос, говорю, приезжай. Ну, она приезжает, я за поддачей уже слетал, она стол накрыла, все красиво, понимаете?
Еще одно конвульсивное подергивание.
– А что она там пакет в прихожей бросила, так мне какое дело до ее пакета? Ну валяется и валяется, не буду же я туда лазить, мне и так есть куда лазить, когда такая лялька на коленях сидит, понимаешь?..
Следователь Курбатов слушал его, равнодушно разглядывая заросшую волосками переносицу подследственного. Белая гладь протокола допроса оставалась практически нетронутой. Да и что там писать? Четыре дня назад Курбатов предъявил им обоим: Гулевичу и этой бабе, Сухановой, обвинение по статье 222 – незаконное хранение взрывчатых веществ. Две двухсотграммовые тротиловые шашки – не пустяк по нынешним временам! Из ИВС [1] Гуля перевели в СИЗО [2], где кормежка была немного получше, зато соседи по камере – не в пример злее и отчаянней. В сумме выходило, что Гуль, которого сокамерники невзлюбили с самого начала, все равно оставался без жратвы, без сна, и едва ли не все двадцать четыре часа в сутки летал от стены к стене. На третью ночь один из авторитетов камеры по кличке Зафир, занимающий почетное нижнее место у окна, подозвал Гуля к себе, угостил его сигаретой и попытался вызвать на душевный разговор. Но замордованный новичок так и не сообщил ничего интересного, продолжая придерживаться линии «бабы – суки, жизнь – говно». Короче, не хотел брать на себя ни взрыв в прачечной, ни подрыв городского прокурора!
