Андрей Воронин - Тень прошлого
Званцев убрал бинокль в чехол и расстегнул «молнию» сумки. Они лежали там, оба, тесно прижавшись друг к другу, – гости из прошлого, дружеский привет от ребят в касках с рожками, – продолговатые трубчатые тела с ребристыми остроносыми головами гранат, не игрушечные пукалки, а добрые старые фаустпатроны, запрос то пробивавшие броню прославленных «тридцать четверок». В коллекции Званцева было много гранатометов, но он остановил свой выбор на этих – в конце концов, они тогда брали тот склад вместе, так что Забродов, можно сказать, имел к этим фаустпатронам самое непосредственное отношение. Они так и лежали в бомбоубежище под офисом – в той же таре, в которой прибыли из теплых краев. Тара была удобная, цинковая, а то, что по форме напоминала гроб, так что? Это ведь в конце концов и был гроб…
Званцев осторожно извлек фаустпатрон из сумки и в последний раз придирчиво осмотрел механизм. Кажется, все было в порядке. Он на пробу поднял его к плечу, навел на светящееся ровным желтоватым светом окно, в самом центре которого по-прежнему гвоздем торчал темный силуэт Забродова, но в последний момент передумал и снова взялся за бинокль. Ему вдруг страшно захотелось в последний раз увидеть лицо Забродова, насладиться своим триумфом в полной мере, поскольку потом, после выстрела, смотреть скорее всего будет не на что…
Жаль было только, что Забродов так и не узнает, что с ним произошло.
Он поймал его лицо в поле зрения окуляров как раз в тот момент, когда Забродов заканчивал какую-то фразу.
Званцеву, который в свое время долго учился читать по губам, показалось, что последнее слово было «жить». Лицо у Забродова было все такое же усталое и печальное, и Званцев решил, что он не то жалуется Лопатину на жизнь, не то, наоборот, утешает – тяжело, мол, конечно, но надо же как-то жить…
– Ничего, – снова поднимая гранатомет, сказал Званцев, – сейчас полегчает.
Он опять навел свое оружие на светлый прямоугольник окна, зачем-то целясь Забродову в голову – как будто это имело хоть какое-нибудь значение! В голову, в живот или вообще мимо – какая разница? Разорвет его в клочья или выбросит взрывной волной в окно, нашпигованного горячим железом, в дымящейся одежде, может быть, даже орущего благим матом от свинского ужаса наступающей – уже наступившей! – смерти, – безразлично.
– Танцуют все! – сказал Званцев и выстрелил.
Он не видел, что стало с Забродовым: окно сразу же исчезло в дымной вспышке разрыва, и вместе с клубами серого непрозрачного дыма из него во все стороны полетели какие-то крутящиеся, горящие, разваливающиеся на лету обломки и клочья. В обоих домах повылетали стекла – не все, конечно, но многие. Свет в гостиной Сивцова .погас сразу, а в спальне и кухне предварительно мигнул несколько раз, и только после этого окна стали темными.
Из окна гостиной столбом валил к темному небу подсвеченный луной дым, и там, в этом дыму, что-то лениво горело, подкрашивая его изнутри розовато-оранжевыми трепетными бликами. В этом была своеобразная красота, свойственная тотальному разрушению, но у Званцева не было времени полюбоваться делом рук своих: он еще не закончил.
Отбросив глухо забренчавшую, ставшую бесполезной трубу, он, уже не осторожничая, выхватил из сумки второй фаустпатрон и быстро, почти не целясь, послал снаряд в окно кухни, точно зная, что просто не может промахнуться. Снаряд разворотил кухню, превратив стоявшую там мебель в кучу хлама. Туалет и ванная превратились в руины, холодильник стал похож на консервную банку, по которой долго и метко стреляли из дробовика, супермодерновая газовая плита опрокинулась, и из разорванной трубы с веселым шипением хлынул газ, почти сразу же взорвавшийся и превративший квартиру Сивцова в огненный ад.
Званцев медленно выпрямился, отбросил в сторону трубу гранатомета, стянул с рук беспалые перчатки и спрятал их в карман куртки. Повсюду слышались возбужденные голоса. Разбуженные взрывами жильцы высовывались из своих разбитых окон и живо обсуждали происшествие. Слышимость была отличная – прямо как на Суэцком канале. Кто-то высказал предположение, что это какой-то натовский самолет в потемках проскочил мимо Белграда и влепил две ракеты в соседний дом, так что теперь, сказал этот умник, жди третьей мировой… Званцев сплюнул через парапет, вытер губы тыльной стороной ладони и пошел к лифтовой шахте. «Быдло», – подумал он о жильцах.
Он почти не прятался, спускаясь вниз с технического этажа: в таких случаях умнее всего вести себя как ни в чем ни бывало. И ему действительно никто не встретился – ни на лестнице, ни в лифте, ни в парадном. Сумка осталась лежать на крыше – ему было наплевать на сумку, она могла принадлежать кому угодно.
Он спокойно, не скрываясь, вышел из подъезда, сел в «Мерседес», запустил двигатель и медленно поехал по дорожке между двумя девятиэтажными пластинами, краем глаза наблюдая за бившим из окон седьмого этажа пламенем. Он всегда любил смотреть на огонь, особенно ночью, а этот огонь был особенным: он воскрешал в душе давно забытое чувство триумфа, возникавшее, когда, оглянувшись через плечо на крутой каменистой тропе, он окидывал прощальным взглядом полыхающий неприятельский лагерь или склад ГСМ. Он любил ходить в ночные рейды, и мало кто справлялся с этим лучше него – разве что Забродов. «Черт возьми, – подумал он, – неужели мне и вправду удалось завалить Аса? Наконец-то…»
Он свернул за угол и увеличил скорость: смотреть стало не на что. Через минуту мимо него, хрипло завывая сиренами, пролетели одна за другой три пожарные машины, джип спасателей и микроавтобус «скорой помощи».
Он проводил взглядом удаляющиеся синие мигалки, посмотрел на дорогу и резко затормозил, заставив ехавший следом автомобиль вильнуть влево, чтобы избежать столкновения.
На противоположной стороне улицы у бровки тротуара стоял красный «Мицубиси», как две капли воды похожий на машину пропавшего без вести Сивцова. Званцев напряг зрение, вглядываясь в передний номерной знак: да, это был джип Санька, на котором Санек черт знает когда уехал с работы, чтобы отвезти мальчишку на дачу.
Званцев вышел из машины, перешел дорогу и заглянул в салон джипа. Он увидел грязное водительское сиденье и лежавший за приборной доской мобильник – целый и невредимый. «Эх, Василек, – подумал он довольно равнодушно. – Значит, поделом тебе награда.»
Он еще раз посмотрел на перепачканное какой-то засохшей дрянью сиденье и вспомнил, что Забродов тоже был с головы до ног заляпан чем-то очень похожим. «Где же это они барахтались? – подумал он, имея в виду Забродова и Сивцова. – Если они барахтались вместе, то Санька я больше не увижу.»
Впрочем, теперь это уже не имело значения – это дело можно было считать закрытым.
Званцев вернулся к своей машине и уехал, ни разу не оглянувшись на оставшийся сиротливо стоять у обочины красный джип. Он уже наполовину выбросил все это из головы. Он умел быстро забывать то, в чем не нуждался.
Теперь перед ним во весь рост встала новая проблема: в каком ночном кабаке отметить это радостное событие?
Домой ехать не хотелось: в таком возбужденном состоянии о сне нечего было и думать, а что еще делать дома посреди ночи?
Глава 19
Илларион Забродов медленно подтянул под себя руки, тяжело отжался от пола и с трудом принял сидячее положение. При этом с его волос и одежды потоками хлынули мусор и битое стекло. Под руку подвернулось что-то твердое и скользкое. Надсадно кашляя от тротилового дыма и известковой пыли, он всмотрелся в этот предмет и обнаружил, что перед ним женская ступня – босая, с любовно ухоженными ногтями. Глаза слезились от дыма, в ушах звенели пасхальные колокола, и Илларион некоторое время с тупым упорством пытался сообразить, какая именно это ступня: правая или левая? Это ему так и не удалось, потому что почти сразу вслед за первым взрывом раздался второй – в кухне. Илларион его почти не услышал – звон в ушах глушил все остальные звуки, но почувствовал: пол зло подпрыгнул, Илларион тяжело повалился на бок и так, лежа на боку, смотрел, как из прихожей в гостиную, клубясь, вползают новые облака дыма и пыли. Свет погас, но в комнате было не совсем темно: на том месте, где стоял диван, что-то лениво и чадно горело, словно не в силах решить, вспыхнуть ли в полную силу или погаснуть. Знакомо и резко пахло горелым тротилом и жареной свининой. Илларион не сразу сообразил, откуда взялся этот запах. Голова вообще работала медленно, со скрипом, словно взрывная волна взбила ее содержимое, как яичницу-болтунью. К горлу все время подкатывала тошнота, и мир медленно вращался перед глазами – маленький, темный, утонувший в дыму мирок, обреченный на скорое исчезновение.
Потом взорвался газ. По квартире прокатилась волна пламени, и сразу стало светло: вспыхнули наконец остатки дивана, языки пламени поползли по обоям, задымилась, потекла и загорелась краска на дверных косяках.
