Илья Рясной - Цеховики
Вот и офис. Как положено, у входа под бронзовой вывеской стоит бугай в пятнистой форме и с милицейской дубинкой, в кобуре у него пистолет.
— Эй, сюда нельзя! — грубо орет он собровцам, заслоняет проход, взмахивая резиновой дубинкой, и тут же понимает свою ошибку. Его бьют кованым сапогом в живот, тыкают отъевшейся мордой в стену. Ничего не попишешь. Сопротивление работникам милиции… Ох, люблю захваты…
В коридоре еще двое охранников. На окрик: «Милиция! К стене!» — они реагируют довольно быстро и выполняют требования. Теперь дальше. Вот и наполненная компьютерами комната, где сидят длинноногие девахи и еще два охранника, а также сам Григорян.
— Милиция. Оставаться на местах!
Здоровенный бугай в кожанке вскакивает и тянется рукой куда-то за стол. Тут же получает автоматом в плечо и ногой в грудь. Падая, он врезается локтем в компьютерг его экран взрывается. Отлично! Еще секунда — и на руках защелкиваются наручники. За столом, куда он ткнулся, был спрятан пистолет «вальтер». Башмаки собровцев немножко прогуливаются по ребрам бугая. Пашка смотрит на него и говорит:
— Пыря Бешеный, мы же тебя по всему Союзу ищем, а ты у Григоряна обитаешь…
— Больно-о, — ноет Пыря и зарабатывает еще один удар по ребрам.
Ох и люблю захваты!..
Григорян поднимается из-за стола, но собровец в маске опрокидывает его назад:
— Сиди, обезьяна носатая!
Люблю работать с собровцами. Отличные ребята. Совсем лишены дипломатичности.
Начинаем обыск. Распахиваем сейфы. Складываем в угол документацию. Постепенно атмосфера становится сухой и деловой. Девчонки, служащие фирмы, начинают скулить и всхлипывать, Григорян буравит меня жесткими глазами. Наконец не выдерживает.
— Э, Завгородин, это опять ты.
— Опять я.
— Обиделся за телевизор?
— Смеешься? Мне плевать, что ты лапшу на уши моим землякам вешаешь.
— Все никак не угомонишься. Все бегаешь, кусаешься. Все такой же голодный и такой же злой.
— Ага.
— Э, не видишь, что ты уже никто.
— Не вижу.
— Жалко мне тебя.
— Почему это?
— Э, я тебе еще тогда говорил, что приходит время, когда мы будем хозяевами. Пришло… Тогда ты меня посадил. Теперь не сможешь. Шею свернешь. И никто о тебе не вспомнит. Потому что ты дурак. Не понимаешь, миром правят деньги, а не твои глупые мыслишки о том, что хорошо, а что плохо.
— Может, не только деньги… Ричард, я еще жив. И готов подраться. И Пашка готов. И многие такие, как мы… Рано ты нас хоронишь. Рано радуешься… И до конца я буду честным следователем и государственным человеком. А ты будешь вором, татем. И я буду тебя душить, в какие бы кабинеты ты ни был вхож и сколько бы денег ни наворовал.
— Жалко. Молодой. Жить бы и жить, — вздохнул Григорян и, зевнув, отвернулся.
— Не боись, Ричи, я прорвусь.
Я приблизил разгоряченное лицо к вентилятору. На улице плавился асфальт, и люди искали тень и холодную воду. Жаркое лето девяносто пятого продолжалось.
