Эльмира Нетесова - Дикая стая
— Подкинь к соседу. Пешком далековато, а с тобой мигом, — сказал громко.
— Зачем тебе к нему?
— Морду на жопу сверну гаду! Вздумал козел озоровать у меня. Я три года растил своих ребят. С малышни, с сосунков их выходил, а он, туды его мать, стрелять в них вздумал. Ногу пропорол, переднюю. Хромой вернулся мой Орлик! Я тому паскуде, Торшину, яйцы вырву вместе с ногами! — грозил Егор.
— Погоди, ты о каких малышах гундишь? — не понял Гошка.
— О каких? Про своих говорю!
— А при чем тут передняя нога? Иль у твоей детворы еще и задние копыта есть? — удивлялся поселенец.
— Я ж — про оленей! Обоих в лесу нашел. Сиротами остались. Олениху медведь завалил. Оленятам всего по неделе было. Я их домой взял. Выпоил,
выкормил, на ножки поставил, ведь померли б без матери. Даже на шеи им нашил ошейники, пометив, что домашние, нельзя стрелять. Они людей не боялись. Так Торшин и воспользовался. В упор стрелял, шелупень треклятая! Будь он неладен, таежная вонючка, клоп проклятый! Самого урою! — грозил Егор, задыхаясь от злости. — Это хорошо, что Орлик сильный, сумел убежать и домой воротиться. Я ему ногу живицей обмазал. Должна скоро зажить. Теперь он в зимовье лежит. Мои волчата сторожат обоих. Никого не подпустят к ним! — глянул на берег и заорал, — да вот он сам! Сворачивай! Навешаю гаду пиздюлей, чтоб до гроба помнил! — выскочил из лодки и бросился следом за убегающим соседом.
Гоша слышал, как поймал Егор Яшку, как швырял его, вдавливая в коряги и кочки, как вопил тот на всю тайгу, моля о пощаде и прощении.
Егор не скоро успокоился и долго не давал соседу отдохнуть:
— Зверюга поганая! За что хотел моего пацана урыть?! Иль хавать нечего? Иль зависть засушила
змея? Знай, кабанья твоя шкура, никогда не прощу и не забуду твоего паскудства!
— Я ошейник не приметил! Не нарочно! Если б узнал и пальцем бы не тронул! — оправдывался Торшин.
— Брехун! Ошейник Орлика сдалеку виден. Краска на нем особая, в темноте и в тумане светится! Мало того, я рога ему покрасил. Все про это знали и не трогали, а ты — хряк немытый! — влепил Егор хлестко. Торшин снова улетел под какую-то корягу, взвыл от боли.
Как узнал Егор, что в его оленя стрелял именно сосед-лесник, Гоша даже спрашивать не стал. Знал, по мху в копыте оленя определил. У самого на участке мох не рос, а олень, наступив ногой на мох, так и принес его в копытце раненой ноги. Наступить на нее не мог, а потому не потерял по пути.
Гоша знал, когда-нибудь соседи помирятся меж собой. Сама жизнь заставит их, но, даже помирившись, не простит Егор Якова. Все оттого, что участок свой таежный любил больше всего на свете, жил с ним одной душою.
Может, потому его зимовье обходили ураганы, пожары и наводнения. Тайга отвечала леснику взаимностью и ограждала его от бед.
Даже самые наглые жители Усть-Большерецка боялись злословить о Егоре, помня, что даже сплошной пожар, двигавшийся на их поселок, внезапно погас на границе участка Егора. Все в районе назвали этот случай чудом.
Сам лесник редко появлялся в поселке. Если приходил, то только в магазин, никуда больше не сворачивал. Он всегда торопился вернуться к себе в зимовье.
Гоша в душе восторгался этим человеком. Так уж случилось, что даже враги у них были общие.
И инспектор не доверял Яшке Торшину, хотя жил и работал тот рядом с Егором почти два десятка лет. Хитрый, скользкий человек с бегающими мышиными глазами, он никогда не смотрел в глаза встречному. Пегие сальные волосы свисали ему на лоб, лезли за воротник рубашки, которая всегда моталась поверх брюк. Он никогда не чистил сапоги, редко брился и стриг ногти. От него всегда несло потом, плесенью, хлевом.
Яшка постоянно жаловался на нехватку, малую зарплату. Когда его обрывали, говоря, что у них еще хуже, Торшин начинал жаловаться на болезни. Их у него было миллион. Любая старуха позавидовала бы ему. У Яшки болело все, от корней до макушки. Когда он начинал рассказывать о своих хворобах, даже бабки не выдерживали, уходили. Гошка как-то и вовсе разозлился:
— Че ты, блин, рассопливился? Мужик иль кто есть? Зачем мне на уши свое говно вешаешь? Тебе, козел, только менструации не хватает! Все другое получил! Даже знаешь, сколько у тебя полипе® в заднице. Как там их посчитал, да потом еще и голову отмыл? Как баба с тобой мается? Отморозок! Пошел вон! Из тебя лесник — как с меня мусоряга! — познакомился с Торшиным на берегу Широкой и после той встречи никогда больше не останавливал лодку, торопливо проскакивал мимо Яшки.
Он чувствовал, что тот ловит рыбу, но никак не мог поймать его. И только сегодня увидел сеть в реке. Здесь поселковые не ловили рыбу. Лесники не пускали пугать зверей на участках: выкидывали сети и самих браконьеров. В милицию не заявляли, справлялись сами. Вламывали поселковым так, что мало не казалось. Бывало, резали, сжигали сети. Особо назойливым пробивали днища лодок. Попробуй, пожалуйся! Милиция лишь добавит. Да и отомстить не получалось. У Егора возле дома целая стая прирученных волков. Попробуй, сунься кто чужой. Кому жить надоело?
У Яшки Торшина и того не легче: медведь в доме живет. Из пожара вынес малыша. Теперь он вдесятеро от хозяина вымахал. Торшину зверюга всех друзей заменил. Яшка ему про болезни и нужду сутками рассказывал. Медведь слушал молча, ни разу не рявкнул, не обругал. Исправно ел печеную картошку, а все лето до самой осени уплетал рыбу и спал всю зиму под теплой печкой.
Медведь чувствовал себя хозяином в избе и на участке, а потому чужих не терпел. Как-то по незнанию забрели поселковые, решили счеты свести с Яшкой за сети и лодку. Избить вздумали лесника, а напоролись на медведя. Ох, и погонял он их по участку! Все кочки обваляли. Когда к реке выскочили, забыли, зачем появились здесь. С неделю заикались от восторга после встречи с Яшкиным выкормышем.
Не любил медведь и Гошу. Чуть завидел, враз на дыбы вскакивал. Самого Яшку мшено было бы и послать, мишка такого не прощал.
Вот и теперь сунулся инспектор к сетке, хотел ее вытащить, забыл о зверю и только наклонило! к сетке, почувствовал, что его ноги оторвались от земли, и сам он повис в воздухе. В лодке жалобно скулила Динка, боясь брехнуть, на дно легла. С любым человеком схватилась бы, не испугавшись оружия, с медведем— кишка тонка. Знала, тот шутя хребет переломит.
Медведь долго мотал Гошку в лапах, словно раздумывал, что с ним делать, куда всунуть? Вроде плохого пока не сделал, но зачем к сетке лез? Стукнул Гошу об корягу со всей силы — у мужика из глаз черные искры посыпались, дыхание перехватило. И уже не до сетки стало. Заорал из последних сил, но поблизости никого не оказалось, кто мог услышать и помочь.
Медведь обнюхал Гошку. Мужик с жизнью прощался, а зверюга бросил его в реку и пошел к избе, даже не оглянувшись.
Динка бросилась к хозяину Поднырнув, помогла добраться до лодки, а когда Гошка вылез, заскочила и сама.
— Ну, что подруга? Пока худшего не стряслось, вертаемся домой! — сказал собаке, придя в себя. Та радостно взвизгнула.
Поселенец на обратном пути часто отдыхал: болело все. Ему так хотелось перевести дух где-нибудь на берегу, спрятавшись от чужих глаз, но прийти в себя лучше дома. Вот только как туда добраться? Как длинна и трудна к нему дорога.
Гошку стало мутить. Он перегнулся через борт, плеснул в лицо несколько пригоршней воды. Полегчало, прояснилось в глазах, но свинцовая тяжесть в теле осталась.
Гошка вспомнил случившееся. «А ведь и урыть мог зверюга! В натуре, заломал бы как чмо! Что делать? Всяк свое стремячит, иначе самому кислород перекроют!» — подумал инспектор и посетовал, что не смог добраться до браконьеров, помешал медведь, заодно и Яшку защитил. Не пустил, не дал снять сети. Вот и приди к нему в другой раз, а он выпустит для разговора медведя. Он и душу вытряхнет. Попробуй возьми с него штраф? Сам не будешь знать, как от него откупиться!
Гошка свернул к своему берегу и удивился. Его никто не ждет и не встречает. Хотя до вечера еще далеко, но все ж обидно. Голос моторки домашние слышали всегда, а тут либо прозевали, либо слишком заняты. Георгий вышел из лодки и увидел, как из дома выскочила Аннушка, бежит навстречу, улыбается. Подойдя вплотную, оглядела и спросила с тревогой:
