Андрей Константинов - Арестант
— Абсолютно убежден, — ответил подполковник. — Ничего не нужно.
— Понятно. А не может ли быть источником угрозы сам звонивший?
— Нет. Он безобиден. За это я ручаюсь.
— Ну что ж, хорошо.
На этом тему закрыли. До выстрела осталось тринадцать часов.
Меньше суток провел в камере Смольнинского РУВД Владимир Батонов. Меньше суток… Но и этого ему хватило за глаза. Слабоват оказался журналист, жидковат. Когда поздним вечером в мрачное помещение камеры вошел майор Чайковский, Батон был уже готов на все. Лишь бы вырваться отсюда.
Ему хотелось курить, ему хотелось жрать, ему хотелось в душ. Все эти радости остались в другой жизни. Вернется ли он в ту, другую жизнь — зависело от Чайковского. Это Батонов уже усвоил.
Выбритый, в белоснежной сорочке и при галстуке, в хорошем костюме явился перед ним Виктор Чайковский. А у Вовы галстук отобрали. И штаны ему приходилось поддерживать руками, потому что ремень отобрали тоже. И часов у него не было…
— Ну, как настроение, Владимир Николаевич? — весело спросил майор.
— Какое же тут настроение, Виктор Федорович? — Батонов пожал плечами.
— Э-э… да вы, молодой человек, счастья своего не понимаете. Вот когда вас в Кресты переведут — тогда поймете. Там в камерах по пятнадцать человек сидят. Атмосфера, доложу я вам… Так что наслаждайтесь комфортом, пока вы еще здесь. А уж как переведут в Кресты…
— Виктор Федорыч! — почти крикнул Батонов. — Виктор Федорыч, я вас умоляю: не надо в Кресты! Скажите, что нужно сделать?
— Как что, голубчик? Вы меня удивляете… Чайковский брезгливо осмотрел краешек лежака и садиться не стал. Достал из кармана пачку «Мальборо». Закурил. Но Батонову предлагать не стал, а сам Вова попросить постеснялся.
— Вы меня удивляете… Сотрудничать надо, помогать правоохранительным органам.
— Так я же все, что хотите, я же…
— Здрасьте, я ваша тетя! Как же вы, гражданин Батонов, помогаете? Я вам русским языком объясняю: в редакцию вашей газеты затесался наркоман Обнорский-Серегин. Он употребляет наркотики. Мало того, он их еще и продает. Я обращаюсь к вам за помощью в разоблачении этого подонка. А вы заявляете, что вам об этом ничего не известно. Фактически вы его покрываете. Так?
— Но я действительно ничего…— начал было Батонов. Но осекся, замолчал. Понял наконец-то, чего от него ждут.
— А если я Серегина вам сдам…
— Послушайте, Батонов, что у вас за жаргон такой? Сдам!… Сдают бутылки пустые в приемный пункт. Со стороны послушать — мрак. Можно подумать, что я вам предлагаю дать ложные показания на невинного человека. Если вы знаете что-то про преступные деяния Серегина — помогите следствию, уголовному розыску и себе, разумеется… ну, а не знаете…
— Я знаю! Знаю! Что я буду этого бандюшонка покрывать? — заторопился Батонов. — Но вы мне можете пообещать?… Если я солью информацию…
— Сливают говно в унитаз, а информацией делятся. Торг здесь неуместен, — строго сказал Чайковский, но тут же гораздо более мягко добавил: — Я всегда помогал и помогаю людям, которые помогают мне. Если человек осознал свой гражданский долг — зачем же его держать здесь? Тем более в Крестах? Если человек, даже и оступившийся, помогает раскрытию преступления, значит, это наш человек. Делать ему в этих стенах нечего.
Чайковский произносил свой монолог с откровенной иронией в голосе. При этом он даже не смотрел на Батонова. Скучно ему было и неприятно смотреть на этого продажного и трусливого индюшонка. Все реакции Батона он предвидел. Мотивы тоже были ясны. Чайковский, собственно, и не собирался к Вове сегодня, хотел подержать в камере еще денек. Но в середине дня ему позвонил полковник Тихорецкий и намекнул про интерес к делу Серегина. Намекнул, что нужно поторопиться…
Когда Чайковский закончил свою речугу, Батонов почти торжественно произнес:
— Виктор Федорович, я хочу дать чистосердечные показания о наркоторговце Серегине Андрее.
— Чистосердечные, значит?
— Так точно! — неожиданно по-военному доложил Батонов. Одной рукой он поддерживал спадающие штаны.
— Чистосердечные — это хорошо. На-ка, Володя, закури…
Утром Никита и Наталья завтракали в небольшой и неуютной кухне квартиры Кудасова. Все здесь было по-холостяцки, сразу видно — не жилье, а жилплощадь. И только присутствие женщины как-то скрадывало чисто утилитарное назначение квартиры. Для подполковника квартира была всего лишь местом, куда он приезжал ночевать. До тех пор, пока не появилась Наташа. Капитан милиции Наталья Карелина.
Их роман (ах, словцо-то какое пошлое! Отдает бархатным сезоном в Гудауте или Сухуми, Мариной из Обнинска или Жанной из Конотопа да скучными брошюрками «Венерические заболевания» в приемной КВД)… Итак, их отношения начались недавно. И для Никиты совершенно неожиданно. А для Натальи — нет… Личная жизнь оперативника — это отдельная тема. Говорить о ней походя, с наскоку, нет смысла. Семейная жизнь опера — тема еще более драматичная. Часто, ох как часто разваливаются семьи у настоящих ментов. В противостоянии семья — работа чаще почему-то проигрывает семья. Тут много нюансов, очень много… И занятость, загруженность мента отнюдь не всегда становится определяющим фактором. Чаще семьи оперативников рассыпаются из-за психологической несовместимости. Мир, в котором живет опер, очень сильно отличается от мира нормального человека. У него постепенно вырабатываются совершенно непонятные для обывателя критерии оценки человека, у него складывается вообще иная шкала ценностей. Зачастую оперу бывает элементарно скучно в нементовской компании. Но в какую-то компанию ты можешь пойти, можешь не пойти. А в свою семью, в свой дом ты обязан возвращаться. И ты возвращаешься… вечером, ночью или под утро. Или спустя сутки-двое с того момента, как вышел из дому. Ты возвращаешься… Возможно, тебя ждут. Хотя с каждым годом твоей проклятой службы ждут все меньше. Но если даже и ждут… рад ли ты вернуться к женщине, с которой тебя связывает только общая постель и штамп в паспорте?
В какой-то момент почти каждый опер задает себе этот вопрос. Счастливы те, перед кем нет такой проблемы… но их мало. Их очень мало. Вот и Никита Никитич Кудасов в один прекрасный день осознал вдруг, что за десять лет брака с Татьяной они нисколько не стали ближе, напротив — они удалились друг от друга. Значительную роль здесь сыграла работа Кудасова.
Он честно посмотрел правде в глаза… и увидел в случившемся беду свою и вину свою. Объективно ему не в чем было себя упрекнуть. Тогда что же, виновата Татьяна, которая все эти годы одна растила и воспитывала Димку? Татьяна, которая ни разу не упрекнула его постоянной занятостью, хмуростью, погруженностью в свои мысли?
Никита признал виноватым во всем одного себя. Однажды, в восемьдесят шестом году, уголовник Сомов по кличке Беда, взятый на разбое, сказал Кудасову на допросе:
— Люди, они тогда хорошо жить будут, когда научатся за все с самих себя спрашивать… В своих бедах только ты сам виноват.
Никита тяжело переживал крах семейной жизни. Понимал, что и себя-то винить не за что… Но чем виноват сын? При живом отце растет в неполной семье. Чем виновата Татьяна? Замуж-то она выходила за веселого студента-пятикурсника… а оказалась женой опера. И ведь все равно не роптала. И он был благодарен ей за это глубоко и искренне…
Продолжалась счастливая семейная жизнь. А в восемьдесят седьмом случилась у опера разбойного отдела УР Никиты Кудасова большая любовь. Началось все в классическом жанре адюльтера: в служебной командировке. Да еще с актрисой. Вот уж действительно — роман (так и выпирает это слово проклятое! Куда ж от него деться?). Странная это была любовь — тревожная… в ней было больше разлук, чем встреч. И, пожалуй, больше горечи, чем счастья. Но ведь он любил Дашу. Любил. Влюбился так, как бывает это разве что в семнадцать… А завершилось все худо. Болью надолго… чувством вины. Запомнившимся навсегда запахом накрахмаленных гостиничных простыней.
Последняя их встреча произошла в гостинице «Ленинград», в номере двести семьдесят два. Все было, как быть тому положено — страсть, ворох одежды на полу гостиничного номера. Белеющее в полумраке мраморное тело любимой женщины. Он тогда счастливый был… Счастливый, расслабленный и доверчиво-открытый.
Но опер — это не профессия, это судьба. И она напомнила о себе Никите Кудасову в двести семьдесят втором номере гостиницы «Ленинград». Напомнила в тот момент, когда он совсем этого не ждал.
…У Даши тогда были трудности. Судьба актерская — она тоже не сахар, по-разному человека прикладывает: то к славе, то к нищете и безвестности. Вот и у Даши были в тот момент проблемы. А Никита мог ей помочь. Без особого, кстати, труда… Всего-то и делов было — вытащить из Крестов человечка. Бизнесмена и мецената Всеволода Петровича Мухина. В этом случае Даша получала главную роль в фильме известного режиссера. Роль, о которой она мечтала всю жизнь… Возможно, самую главную в своей жизни роль. Бизнесмена и мецената Мухина, согласного профинансировать фильм, в Кресты упаковал старший опер Кудасов. Он знал его как бандита по кликухе Муха… Дилемма перед Никитой стояла простая, как и все дилеммы на свете: помочь с освобождением Мухи и спасти таким образом любимую женщину. Не только как актрису, но и как человека. Или выполнить свой профессиональный долг, но потерять раз и навсегда любимую женщину. Кстати, подтолкнуть ее к алкоголизму, к кокаину и судьбе валютной столичной проститутки…
