Андрей Молчанов - Побег обреченных
– В поезде, как я понял, едет еще один человек, – сказал Астатти. – Парень лет тридцати; из купе практически не выходит, но я видел, как он садился в вагон, а до того заметил его еще в московском аэропорту, так что…
– Ничего, прорвемся, – сказал Ракитин. – Главное, поддержать недееспособность основного конвоя. А затем вывести из строя тех, кто будет искать с этим конвоем контакты.
– Лично для меня главное заключено в ином, – сказал Астатти. – В рациональности моего нахождения здесь.
– Какой вы скучный, – вздохнул Градов. – Послушайте, Пол, а вы не задавались вопросом: чего вы касаетесь в принципе? Кто создал эти носители информации? Кто сумел вычислить то, что не поддается никакому прогнозу в принципе, как схема броуновского движения? И, наконец, не стоит ли за этой информацией нечто большее?..
– Большее? Что именно?
– Знание о мироздании как таковом.
– Неконкретно.
– Хорошо. – Градов вопросительно посмотрел на Ракитина, рассеянно кивнувшего ему. – Уточню. Я говорю о знании, касающемся дверей, ведущих в иные миры. В те миры, которые рядом, но которые одновременно и бесконечно далеки…
– Если вы хотели поразить меня данной информацией, – рассудительно молвил Астатти, – вам это не удалось.
– Вот как? – озадаченно сказал Градов.
– Я имею в виду сам факт существования таких миров, – уточнил Астатти. – И их близость к Земле, представляющей собой своеобразную «матрешку». Кроме того, я совершенно уверен: одним из самых глупейших занятий является устремление к иным звездным системам с помощью всяких ракет и прочих механизмов, что противоречит как возможностям человеческой природы, так и элементарной экономической целесообразности. Лобовая схватка с пространством и временем – самоуверенный, тупой идиотизм. Вы, не сомневаюсь, сторонник той же концепции?
– Вы поняли меня верно, – согласился профессор.
– А вы меня, приходится сознаться, заинтриговали.
– Тогда нам остается пожать друг другу руки, – заключил Ракитин.
– Не возражаю. Однако – в какую же я влез аферу! – Астатти сокрушенно мотнул головой. – Впрочем, будет о чем вспомнить, если удастся из нее выкарабкаться…
В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Проснулся Рудольф Ахундович озабоченным, словно всю ночь его терзали неотвязные думы.
Хмуря брови, соорудил из оставшихся продуктов завтрак, затем отлучился на минуту, приведя за руку заспанную, потускневшую Жанну.
После, усадив честную компанию на нижние полати, объявил торжественно и запальчиво:
– Машина меня на вокзал встречат, вместе все едем. Ты, – он указал на помаргивающую артистку, – концерт обещала? Давай концерт, держи слова.
– Видите ли… – начала Жанна уклончиво, но он ее перебил:
– Обидеть хочешь – обижай, пожал ста! Но нехорошо делать станешь, знай! Лучше гюрза укусит пусть, здоровьем клянусь!
– Ладно, будет концерт, – изнуренно согласилась Жанна и дунула осторожно на дымящийся в тонком стекле стакана чай.
– Так – замычательно говоришь! – одобрил Рудольф Ахундович. – А-а-ммм… Саш-Миш тож со мной. Што глядеть друг в друг, зеркало есть! Со мной надо!
Ракитин, следуя совету, посмотрел в зеркало, обнаружив там человека с ввалившимися щеками, заросшими щетиной, потрескавшимися губами и взъерошенной шевелюрой. Пригладил волосы.
– Ас вертолетом… действительно серьезно? – спросил, кашлянув. – Если да, мы отблагодарим, имейте ввиду…
– Зачэм благодарим?! – возмутился Рудольф Ахундович. – Разве ты не друг? Так сидели, а теперь, как дипломат, слова нехороший…
– Пилота! – поправился Александр. – Что вы, честное слово! Пилота!
– Пилот?.. – смягчился Рудольф Ахундович, задумавшись. – Зачэм пилот благодарить? Работа есть, зарплат большой.
– Первый тост при первой же возможности, – сказал ему Ракитин, – я подниму за вас, Рудольф. Только налейте.
– И тост будит, и баран-шашлык. И плов, – посулил взволнованно хлебосольный попутчик.
– Но тут еще одна проблема, – сказал Александр.
– Какой проблем?
– В поезде едет один американец. Его переводчик запил и остался в Уральске. Так вот. Вчера он нас просил помочь ему с обустройством в городе…
– Амэриканэц? – удивился Рудольф Ахундович. – Живой, правда?
– Пока – да… Бизнесмен.
– Па-азнакомь, слюшай! Может, бизнес будет путем совместный усилий, а? Амэриканца бэрем!
Внезапно поезд провалился в темноту, тревожно вспыхнул свет. Жанна ахнула, но тут же и рассмеялась своему испугу – состав шел через туннель.
Уже были горы, и железные нити рельсов тянулись по разломанным коридорам их державных хором, и другое небо виднелось в окне – небо настоящей Азии, седой и солнечной, с ее шафранными соколами в синеве над снегом вершин, с ее весной в бело-розовом цветении абрикосов, айвы и гранатов, с черно-желтой землей ее животворной и мертвыми песками пустынь.
Ракитин приник к окну.
Незнакомый мир, менявшийся в квадрате рамы обрывочно и ежесекундно, вдруг остро напомнил то, что поведал ему Градов, описывая картины своих путешествий в Зазеркалье: те же чередующиеся пейзажи, дикие, со следами запустении или же реконструкций, зачинаний нового; люди, возникающие и сразу же уходящие в никуда, их навсегда чужая, непознанная жизнь. И так же, как тогда, в момент слияния их сознаний, мир и сейчас поверял ему чудовищно огромную в своем пространстве и раздробленную в человеческих судьбах суть, но тайный ее знак, знак творения, отличал все и всех.
За час до прибытия по вагону зашелестела суета сборов, парадоксально преждевременная, но и традиционная.
В Душанбе прибыли под вечер.
Распахнулись двери, и публика лихорадочно повалила на свободу.
Ракитин вышел из вагона одним из последних пассажиров. Проводница, стоявшая в тамбуре, неожиданно окликнула его:
– Слушай, Саш, возьми! – И торопливо сунула ему в карман куртки скомканную купюру.
– Да зачем ты… – начал Александр грубовато.
– Ладно! – отрезала она. – Знаю зачем. Бери.
– Да мы тебе сами заплатим! Мы же деньги нашли, представляешь! В рюкзаке бумажник затерялся…
– Ну, ладно тогда… А вообще ты… – Она замялась, подбирая непривычные слова. – Ничего… мужик. Я чувствую. Только делом займись. Вот я – работа, семья, дом… Понял? А ты?
– Э-эх! – неопределенно произнес Ракитин, почесав затылок, и отправился вслед уходящей по платформе троице.
– Может, и свидимся на обратном пути! – крикнула ему вслед проводница.
Он обернулся, кивнув. Боковым зрением отметил догоняющего его Астатти.
– Они спят, – шепотом доложил Пол. – А этот тип… ну, пометался там, в вагоне… Но с ним – порядок, я решил проблему… Однако, думаю, надо поторапливаться, скоро тревогу объявят…
– Надеюсь, ты его не убил? – проронил Ракитин в ответ.
– Я – гуманист, – сказал Астатти. – Хотя, наверное, не столько гуманист, сколько трус…
– Если ты трусишь перед богом, это не страшно, – откликнулся Александр.
Продвигаясь к вокзальной площади, увидели Веронику Степановну, выяснявшую отношения с носильщиком, – видимо, случился прецедент с завышением тарифа по оплате услуг. Носильщик тяжело отдувался, с усталой мольбой взирая на небеса.
– Доллары ему нужны, скажите пожалуйста! – возмущалась Вероника Степановна. – По-моему, этот город называется не Чикаго! Вообще обнаглели!
– Чэстный жэнщин, – сказал Рудольф Ахундович скорбно. – Кристалл. Как чэкист в кино революция. Помочь хочется, с машина счас плохо… – Он подумал. – Жал, голова болит, а разговор с ней всегда много, совсэм плох будит в мозгу!
– Обойдется, – уцепив его под локоть, поддакнула бессердечная Жанна.
У Рудольфа Ахундовича наверняка было прочное реноме человека слова: на площади, как и планировалось, его встречал новенький «уазик».
Шофер – молодой худощавый парень, что-то долго объяснял прибывшему начальнику, затем передал ключи, потертое кожаное портмоне с путевым листом и скрылся в толпе.
– Отпуск у него, – объявил Рудольф Ахундович компании. – Мене встретил, теперь гулять, Кипр завтра. А мы сами едем, не хуж будит. – Он с удовольствием уселся за руль. По всему чувствовалось, что он на своей земле, дышит родным воздухом и счастлив сознанием возвращения сюда безмерно.
Ракитин представил Рудольфу Ахундовичу Астатти.
– Американский дрюг… Будем езжать совместно, – степенно заключил благодетель, раскрывая перед новым знакомым дверь машины.
– Сит даун, жопен плиз, – перевел Ракитин.
Жанна уселась впереди, Ракитин, Астатти и Градов разместились на заднем сиденье.
На дверях «уазика» значилась надпись «изотопы», а в полу грузового отсека существовало гнездо для контейнера, однако свинцовая кубышка с радиоактивным веществом отсутствовала. Из слов Рудольфа Ахундовича следовало, что «уазик» как таковой комбинату не предоставляли и заслуга в наличии машины исключительно его, предложившего срочно включить в список требуемых материалов изотопы. То есть автомобиль был выделен в качестве приложения к контейнеру. Бесполезный радиоактивный груз удалось обменять на соседнем заводе на запасной двигатель и мосты к тому же «уазику».
