Вячеслав Денисов - Презумпция виновности
Мацуков качал головой, сетуя на чудовищное недоразумение, но на Кряжина это не производило никакого впечатления.
– Есть еще кое-что, и это окончательно разрушило мои сомнения относительно вашей причастности к происходящему в городе. Слишком тяжко обвинение, предъявляемое мною вам, я ждал этого момента, а потому готовился основательно.
Кто напомнит мне тот день, когда майор Желябин рассказывал нам о странном событии, произошедшем в одной из квартир на улице Дзержинского?
– Неизвестные… – уставясь в пол, Георгиев демонстрировал чудеса памяти, – …проникли в квартиру… перевернули все вверх дном и сломали все подоконники… Хозяева этой квартиры, возвратясь из путешествия по Черноморью, будут очень удивлены. Потом вы, кажется, пошутили – не тринадцатая ли квартира, а я ответил, что двадцать шестая. Все правильно?
– Все, – советник посмотрел на него с благодарностью. – Только не по Черноморью, а по Средиземноморью. А вы знаете, почему странные преступники сломали все подоконники? – Распахнув портмоне, Кряжин вынул небольшой листок бумаги и развернул. – Это записка, которую я писал Пикулину, передавая ее через алкоголика Петракова в присутствии следователя прокуратуры Мацукова. Вас тогда, наверное, покоробило, что я удалил для разговора с Петраковым всех, за исключением Мацукова? На самом деле это было моим признанием вашей порядочности, потому что проверка следователя продолжалась.
Подлинник записки отправился в путь вместе с Петраковым, а это ее точная копия под копирку, и Мацуков, которого я усадил у окна, не мог, конечно, видеть, что письмо пишется в двух экземплярах. Прочитайте, Георгиев, коль скоро вы у нас за статиста.
Взволнованный несколькими ударами подряд, сыщик непослушной рукой принял от советника листок и прочел:
Пикулин А.Н.!
Я знаю о вашей невиновности. В данный момент вашей жизни угрожает опасность. Под подоконником в кухне кв. 2, д. 17 по ул. Дзержинского вы найдете инструкции, как выехать из города и добраться до Генеральной прокуратуры, а также данные человека, верить которому в Холмске вы не должны ни при каких обстоятельствах. Ключ от квартиры находится в почтовом ящике указанной квартиры.
Ст. следователь Генеральной прокуратуры РФ Кряжин И.Д.– Свою однокомнатную благоустроенную квартиру любезно предоставил слесарь машиностроительного завода вашего города, изготовивший мне дубликат контейнера, под 100 тысяч рублей компенсационных из резервного фонда Генеральной прокуратуры, – добавил Кряжин. – Я попросил дежурного по области переслать информацию в кабинет Желябина, если поступит заявление о вторжении. Человека, вошедшего в квартиру, интересовала, понятно, не схема исчезновения из города, а имя человека, которому Пикулин не должен доверять. Не будем забывать, что преступник, убивший Петракова и забравший эту записку, носит черную кожаную куртку с воротником из меха норки.
– А что было под подоконником? – спросил Георгиев.
– Ничего не было.
– И на этом строится ваше обвинение в отношении меня? – удивился Мацуков.
– Не только, – возразил Кряжин.
Вынув из кармана диктофон, он немного отмотал пленку назад и включил воспроизведение.
«…– Да-да-да! – с десяти до семи утра сегодняшнего дня он был у меня… Он просил быть с вами откровенной, и я, как понимаете… Я вас очень прошу, жене его только ничего…
– Нет-нет-нет! – как договорились… – Еще один вопрос…»
По лицу следователя районной прокуратуры Мацукова пошли красные пятна.
«– …и я уеду. Поймите нас правильно, речь идет о моральном облике нашего сотрудника… Хотелось бы узнать в общих чертах, так сказать… Вы любите друг друга? У него семья, и это нас настораживает…
– Он разведется! – жарко отвечает женщина. – Он давно хотел это сделать, просто у него сейчас тяжелый период в службе. Но он сказал, что через месяц, быть может, меньше, он оставит службу и мы уедем.
– Значит, он вас любит? Цветы, наверное, дарит?.. Вы помните, что он просил вас говорить мне правду? Когда в последний раз дарил?..»
– Ах, вы… – Мацуков, бросая взгляды на Кряжина и Сидельникова, не договаривает, однако чувствуется, что он хочет сказать.
«– День вспомнить? – Она смеется. – Но тогда придется вспомнить ночь… Да, это было в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое января. Женщина помнит каждый миг, когда мужчина дарит ей цветы! Он тогда провожал меня до дома…
– До Приморской?
– Ну, конечно, я же на Приморской живу. Он торопился на работу и сел в такси у самого моего подъезда.
– Господи! Уж не вас ли я видел, проезжая мимо?! Маленький букетик синих цветов, он – в кожаной куртке с воротником из норки?
– Верно! – Она смеется.
– Спасибо вам. Теперь мы спокойны. Он и вправду славный человек…»
Наступившая тишина длилась недолго. Первым ее нарушил Мацуков:
– Надеюсь, вы понимаете, что все это вам придется доказать?
– Я хочу, чтобы вы знали одну вещь, Мацуков. Я приехал сюда не за субстанцией Головацкого. Образец продукта исследований профессора давно находится в моем сейфе в Генеральной прокуратуре на Большой Дмитровке. Заказчики из-за рубежа, инициировавшие душевные сомнения ученого, мне известны. Группа лиц в России, преследующая те же цели, но в своих интересах, мною установлена. Единственная задача, которая осталась неразрешенной на двадцать девятое января и для решения которой я прибыл в Холмск, – поиск предателя среди нас. Это было последнее звено в расследовании, начавшемся два месяца и одну неделю назад.
И теперь я могу с уверенностью сказать, что расследование завершено полностью.
И напрасно вы, следователь районной прокуратуры, с иронией вопрошаете у меня, старшего следователя Генеральной, как я это буду доказывать. Боюсь огорчить вас, бывший следователь, но поиск доказательств невозможного – это моя слабость. В смысле – хобби.
– Я все пытаюсь объяснить тебе суть нашей работы, Игорь. – Кряжин сидел за рулем «Волги», давая возможность Сидельникову, не выпускавшему руль из рук все эти дни, отдохнуть. – Да то времени не хватает, то спать хочется. Возьми мою папку. – Выждав, пока муровец перегнется и заберет с заднего сиденья раздутую, как саквояж, хранительницу секретов, он кивнул на нее головой. – Открой. Там, у самой стенки… Нет, с другой стороны… Да, здесь. Найди целлофановую папочку, в которой один-единственный лист. Нашел?… Прочитай.
Сидельников положил лист на колени и впился в текст глазами.
«Любите справедливость, судьи земли, право мыслить о Господе, и в простоте сердца ищите его. Неправые умствования отдаляют от Бога, и испытание силы Его обличает безумных. В лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху. Ибо святой Дух премудрости удалится от лукавства, и уклонится от неразумных умствований, и стыдится приближающейся неправды.
Человеколюбивый дух – премудрость, но не оставит безнаказанным богохульствующего устами, потому что Бог есть свидетель внутренних чувств его и истинный зритель сердца его.
И так хранитесь от бесполезного ропота и берегитесь от злоречия языка, ибо и тайное слово не пройдет даром, а клевещущие уста убивают душу.
Упражнение в нечестии помрачает доброе, и волнение похоти развращает ум незлобивый.
Подлинно суетны по природе все люди. Пленяясь красотою, вы должны познать, сколько лучше вас Господь, ибо Он, Виновник красоты, создал вас».
– Это завещание Соломона судьям из его Книги Премудрости. – Перед МКАД советник начал сбрасывать скорость. – Представляешь, каково должно приходиться судьям? А про нас в книге Соломона места не нашлось. Мы – что?..
Посмотрев на Сидельникова усталым взглядом, он сказал:
– Нам всего лишь нужно найти его, с неправыми умствованиями, и отдать тем, кто, пленяясь красотой, должен познать, насколько господь лучше их. Найти… Среди ста сорока пяти миллионов у нас и пяти миллиардов на планете. Вот и вся суть, капитан.
Больше они не разговаривали. Лишь у ворот пятнадцатиэтажного дома с литерой «а» на Большой Дмитровке советник вынул ключ из замка зажигания и сказал хриплым от долгого молчания голосом:
– Когда я подошел к Кириллу и взял его за руку, в ней отсчитывал ход времени секундомер. Отрезок его жизни и смерти, длиною в один час сорок минут и пятьдесят две секунды. Я отключил его и посмотрел на свои часы. Отнял от имеющегося времени отрезок времени Желябина и получил четыре часа и тридцать две минуты. Еще во время первого посещения вашей дежурной части ГУВД я заметил, что часы на стене отстают на одну минуту. Значит, в тот момент, когда Кирилл стал испытывать тревогу и машинально включил отцовский секундомер, эти часы, совмещенные с камерой слежения, установленной на улице, показывали четыре часа и тридцать одну минуту.
Когда я просматривал пленку, я увидел, что, когда Мацуков входил в здание управления, часы в углу кадра, а значит, и на стене дежурного помещения, показывали 16:27:12. От входа до двери кабинета Георгиева – полторы минуты пешего хода. Еще полторы минуты у Мацукова ушло на открывание замка. И ровно в 16:31 с секундами майор Желябин услышал за стенкой шум, который вызвал у него страх. Он нажал на кнопку секундомера, с которым никогда не расставался, и пошел навстречу своей смерти.
