Иван Сербин - Троянский конь
— Владимир Андреевич, здравствуйте. — Пятидесятилетний шагнул к нему первым, протянул руку. Улыбнулся приветливо. — Я рад вас видеть. Вы меня не помните? Мы встречались несколько раз на аукционах и художественных выставках. Я — Григорьев. Алексей Алексеевич Григорьев.
— Ах да, — кивнул Козельцев. — Я… Да, помню. — Его сейчас занимало совсем другое. — Я выставил на вашу фамилию депозит. Деньги можно будет получить в любой день. Начиная с завтрашнего.
Он полез в карман за документами, достал их, протянул Григорьеву. Тот покачал головой.
— Ну зачем вы так сразу, Владимир Андреевич.
— Вы деньги привезли?
— Конечно, — кивнул Алексей Алексеевич. — Кстати, познакомьтесь. Это Николай. Тот самый знакомый.
«Бык» тяжело подошел, протянул руку.
— Очень приятно.
— Мне тоже. — Козельцев вяло пожал протянутую руку, взглянул на часы. — Прошу вас… — напомнил он.
— Депозит в порядке?
Николай взглянул на Алексея Алексеевича. Тот поспешно кивнул:
— Николай, что за вопрос? Я же говорил тебе, Владимир Андреевич очень серьезный и авторитетный человек…
— Деньги, умоляю! — простонал Козельцев и снова посмотрел на часы.
До назначенного времени оставалось чуть больше пятнадцати минут.
— Пойдемте. — Алексей Алексеевич сделал приглашающий жест. — Деньги в машине. Простите Николая, — понизив голос, сказал он. — Человек молодой, неопытный. Не обтесался еще.
— Да наплевать мне, какой он! — прошипел Козельцев. — Наплевать! Я отдал вам депозит, отдайте мне мои деньги!
— Хорошо, хорошо, — торопливо сказал Григорьев. — Не волнуйтесь вы так. — Он поднял дверцу «Файрберда». — Вон ваши деньги. В сумке, на заднем сиденье.
Козельцев схватил сумку, рванул «молнию». Груда банковских бандеролек, сваленных кучей. Сразу видно, «бычара» складывал. Серьезные люди носят денежки в чемоданах. Пересчитывать времени не было. Оставалось надеяться, что Алексей Алексеевич и его приятель не собирались его кинуть. Козельцев взвалил сумку на плечо, потрусил, сгибаясь под тяжестью ноши, к вокзалу.
— Всего доброго, Владимир Андреевич! — крикнул ему вслед Григорьев.
Козельцев только махнул рукой. В камеру хранения он влетел со скоростью сверхзвукового истребителя. Открыл нужную ячейку, достал чемоданы. Времени оставалось меньше десяти минут. Владимир Андреевич вывалил деньги из сумки, стараясь разместить их более или менее равномерно, стал складывать кое-как, лишь бы соблюсти некий порядок. Сложил, захлопнул крышку, щелкнул замками. Хорошо, что никто не застал его за работой, не стал лезть с вопросами. Сейчас Козельцев пребывал в таком состоянии, что мог запросто убить. Когда он поставил чемоданы в ячейку, часы показывали три минуты пятого.
Владимир Андреевич опрометью ринулся к эскалатору. В пять минут пятого он, взмыленный, потный, перепачканный, подбежал к табло. Мало-старший и Вадим уже ждали его. Увидев Козельцева, Вячеслав Аркадьевич поджал губы, взглянул на часы, кивнул:
— Пойдемте.
— Простите, — задыхаясь, проговорил на ходу тот. — В пробку попал. Такие пробки на дорогах…
Мало-старший снова промолчал. Для солидных людей дорожная пробка — не оправдание опозданию. Надо было раньше выехать.
Они спустились в камеру хранения. Владимир Андреевич подвел Мало-старшего и его спутника к нужной ячейке, сам набрал код, достал папку, раскрыл:
— Пожалуйста.
Вячеслав Аркадьевич водрузил на нос очки, стал читать. Он прочел оба заявления от корки до корки, перевернул, зачем-то заглянул в ячейку. Протянул бумаги Вадиму:
— Посмотри.
Тот взял заявления в руки, кивнул:
— Это они.
Мало-старший повернулся к Вадиму.
— Ты деньги не забирал?
— «Папа», некогда было, — ответил тот.
— Забери.
Вадим скрылся в соседнем ряду ячеек, вернулся с двумя чемоданами. Козельцев посмотрел на них тоскливым взглядом.
— Завтра я жду от вас пять миллионов, — напомнил Мало-старший Владимиру Андреевичу.
— Да, я… Обязательно, — послушно кивнул Владимир Андреевич.
Он чувствовал себя капитаном Куком в дружественной компании аборигенов-людоедов. Вячеслав Аркадьевич покосился на советника.
— Все в порядке?
— Да, все нормально. Я проверил.
— Тогда пойдем.
Даже не попрощавшись, они двинулись к выходу из камер хранения. А Владимир Андреевич остался стоять, глядя в пол. Несчастный и раздавленный.
* * *Смольный почувствовал себя в безопасности, лишь когда оказался на своей территории. Год назад его структура владела внушительной частью города, сравнимой с Крохиной. А теперь? Две трети выгодных точек держит Кроха. Или оголец? Это уже неважно. Огольца завалили. Теперь либо Кроха должен будет ответить, либо его сомнут другие бригады. Тот, кто не может постоять за себя, никогда не будет пользоваться уважением. Пусть Кроха попробует ответить. Ему придется сначала разобраться в той структуре, которую выстроил оголец. На это уйдет два-три дня. Вагон времени.
На троллейбусе Смольный добрался до одной из «своих» точек — ресторана «Погребок». Здесь обычно собирались пехотинцы из его бригады. Сидели, гужбанили, как водится. Для отдыха у них была пара местечек поуютнее, но «Погребок», помимо прочего, являлся еще и «тревожной» точкой. Здесь постоянно дежурила пара «посыльных». Если случалось что-то экстраординарное, можно было кинуть клич, и через двадцать минут большая часть бойцов, прихватив стволы, собралась бы у «Погребка». Именно этим способом оповещения Смольный и намеревался воспользоваться. Он оглянулся, проверяя, нет ли за ним «хвоста», и толкнул дверь ресторанчика.
В зале было малолюдно и тихо. Несколько обычных посетителей, компания каких-то пэтэушников, пьющих пиво, и трое пехотинцев в самом дальнем углу, негромко болтающих между собой.
Заметив Смольного, пехотинцы переглянулись. На лицах их отразилось недоумение. «Ну да, — подумал Смольный. — Они же еще не знают, что я соскочил».
Он прошел к своему столу, присел.
— Здорово, братва.
— Смольный? — Пехотинец оглянулся за плечо. — Ты это… А мы думали, что ты срыл из города.
— Я? — Смольный усмехнулся. Он любил эффектные появления. — С чего это я брошу свою бригаду?
— Так ведь… — подал голос второй пехотинец, — базар катался, объявили тебя.
Смольный словно с размаха на стену налетел.
— Кто объявил? Как объявил? Мне даже предъяв никто не двигал. Ответа моего не слушал. Как меня могут объявить? Кто решение такое принял?
— Седой, — вновь подал голос первый пехотинец. — Кроха вызвал Юаня на разбор, перетерли базар реально, и Седой тебя объявил. Иначе, сказал, война будет. Все структуры против нас встанут.
Смольный нахмурился. Кроха обратился к судье? Это плохо. Не думал Смольный, что все так повернется. Слово «смотрящего» — закон для всех. Смольный понимал, что не продержится в городе и суток. Его станут искать все. Каждая собака будет знать, что Смольный теперь не «папа». Он — объявленный. Смертник.
— А повод? — спросил он мрачно.
— До Крохи звон докатился, что это ты его сына завалил. Там честная стрелка была с чистым базаром. Его пацан без ствола приехал и даже ответить не мог.
— Это западло, Смольный, — вдруг подал голос третий пехотинец.
— Чего?
Смольный почувствовал, как его лицо от гнева становится горячим, словно жаровня.
— Да того, что беспредел это. Ты же и позавчера на стрелке хотел мочилово устроить. У тебя свои дела с пацаном, незачем было в это бригаду втягивать. Нужно было решать вопрос чисто баш на баш. Теперь вся структура под стволами ходит. Нас всех могут перемочить из-за тебя.
— Это кто тут тявкает? Ты меня понятиям будешь учить, обсос сопливый? — Глаза Смольного налились кровью. — Или, может, ты ссучился? Или это Кроха тебе за лаве такие песни реально заказывает?
Пехотинец мрачно уставился на Смольного.
— Да сам ты сука, понял? — вдруг зло сказал он. — Всю бригаду подставил. Так только ссученные и поступают.
Кровь ударила Смольному в голову. Он и сам не понял, как получилось, что у него в руках оказался пистолет. Только и почувствовал, что мощную отдачу, от которой руку подкидывало, словно по ней лупили палкой, да услышал громкие хлопки. Полетели осколки от разбитых пивных бутылок, щепа, сколотая пулями с черной столешницы. Заметил еще чью-то кроссовку, мелькнувшую в воздухе.
Очнулся Смольный от сухих щелчков курка. В ушах звенело пронзительно и тонко, словно туча комарья вилась над самой башкой. Над маленьким зальчиком висел густой полог порохового дыма, играя в лучах цветных фонариков. Пехотинец, тот, что самый борзый, лежал в углу без движения. Двое других тоже валялись на полу. Правда, Смольный так и не понял, замочил он их или только ранил. Того-то, щенка оборзевшего, завалил. «Маслин» пять ему в «душу» извел. Или даже шесть. Нет, один из пехотинцев был жив. Смотрел белыми от ужаса и боли глазами, зажимая простреленный живот. Вся рука в крови.
