Сергей Зверев - Разборки дезертиров
А потом таращился недоверчиво на мелко подрагивающего под ногами красавца. Коснулся осторожно носком, словно он мог ударить меня током, как электрический скат.
– Интересный способ диагностики, – не удержалась от подколки Маша. – Знаю, что мухи пробуют еду ногами, получая информацию о съедобности продукта, но никогда не думала, что этому подвержены и некоторые прокуроры…
Солнце стремилось к закату, когда мы вышли на Стремянку. Речушка, окруженная камышами, просевшими размытыми обрывами и шишками обнаженных пород, бурно несла воды. Несколько километров по течению – и поселок Кургуз, где имелся некто Демьян, а у Демьяна – информация интересного свойства. «В светлое время двигаться не будем, – распорядился я. – Ищем убежище, зарываемся, жрем глухаря и спим. Поднимаемся часа за три до рассвета и вторгаемся в поселок».
У Ульяны носом шла кровь. И вообще, у нее был очень нехороший вид. Бледная, как сырая штукатурка, приторможенная, вялая. Маша держалась, даже выразила желание постирать свое белье. И пока мы с Балабанюком наспех чинили костер, как-то умудрилась, не снимая всего остального, стянуть волнительные женские штучки и забраться в камыши. Периодически оттуда доносились мученические стоны и старческое кряхтение.
– Послушайте, Мария, – не выдержал я, – хотите, я принесу вам немного золы? Отличный чистящий материал из числа природных. Отстирывает до тридцати пяти процентов лучше.
– А то и вообще не надо материалов, – добавил дрогнувшим голосом Балабанюк. – Берете удочку, веревку, забрасываете ваши… вещи на перекат и спокойно ждете. Отстирает непременно, отличный пузырьковый эффект, заодно и прополощет… А что означает «до тридцати пяти процентов лучше», Михаил Андреевич? Это как-то соотносится с русским языком?
– Понятия не имею, Сашок, – пожал я плечами. – В телевизоре так говорят. Это, наверное, то же самое, что в салоне красоты сделать женщину привлекательнее на триста граммов водки…
Глухаря мы сильно недожарили и загрызли вместе с костями. Курица как курица. Спать от нее охота. И как не помянуть добрым словом спрессованный в кирпич порошок из питательных веществ, которым подкармливают бойцов засекреченных спецподразделений на дальних подступах к Родине? Вкуса никакого, но эффект – фонтаном… Как назло, опять разболелся коренной зуб, о наличии которого я в последние часы забыл. Видно, физиономия у меня была предельно несчастной.
– Вам нужен Архиген, Миша… – прошептала обложенная хворостом Ульяна. Ее лицо сильно обострилось, глаза оделись в мелкие морщины, затянулись поволокой. Она смотрела на меня, как на последнее в этом мире существо, на которое хочется смотреть без тошноты.
– Это тоже черный стоматолог? – пробормотал Балабанюк, разгрызая молодыми зубами горлышко глухого тетерева.
– Это римский врач, – бесцветно улыбнулась Ульяна. – Придворный эскулап императора Траяна. Первым изобрел специальное сверло для лечения пульпита. Вскрывал полость зуба и пломбировал ее золотом…
Девушку лихорадило. Мы укрыли ее ветками, бросили в костер кучку трутовиков – древесных губок, которые тлеют, не сгорают, не гаснут на ветру, выкопали себе убежища в рыхлой глине, закопались поглубже.
– Кто храпит, засыпает последним, – пошутил Балабанюк.
Я очнулся, когда совсем стемнело, от прикосновения женского тела. Жаром обдало, который, как известно, костей не ломит. Вторая серия? – недоуменно подумал я. В ее-то состоянии? Она соображает, что делает?
Быстрые пальчики поползли по многочисленным застежкам и клапанам. Женщина с надрывом задышала.
– Ульяна, девочка… – пробормотал я, обуянный противоречивыми чувствами. – Это очень мило с твоей стороны, я чрезвычайно польщен, но ты же больная, тебе необходимы строжайший покой и поменьше двигаться…
– Хорошо, я буду меньше двигаться… – с запинкой ответствовала женщина. – Двигаться будешь ты… А что, я похожа на Ульяну?
Вопрос ребром, от которого я чуть не подпрыгнул. Не похожа, плечи шире. Экие же сложности нам подбрасывает темное время суток… Впрочем… почему бы нет?
– Ульяна спит, – прерывисто шептала женщина. – И Сашка Балабанюк спит, храпит, как трактор… А мне хреново на душе, кошки черные грызут, спасай же скорее, прокурор, или ты не мужик?..
Эрекция, как ни странно, оставалась при мне. Давило, теснило – не только в груди… Я закопался куда-то в зону бикини, а дальше ватным облаком накрыло – похоть, страсть, стыдобушка, аромат отмытого в илистой реке тела…
А потом лежали, обнявшись, тихо слушая, как шелестит костер, как бурлит вода на дальнем перекате, филин протяжно ухает в лесу.
– Спасибо, прокурор, – прошептала Маша и потерлась о мою щетину, давно уже ставшую бородой.
– Тебе спасибо, Маша, – отозвался я, ища губами краешек ее рта. – Приятно осознавать, что в этой жизни осталось еще что-то человеческое…
– Тебе хорошо было?
– Несравненно.
– Лучше, чем… вчера?
На провокационные вопросы лучше не отвечать. Я и не стал. Отозвался действием. Она не стала обижаться, поскольку девушкой была умной и должна была чувствовать, что с ней мне лучше, чем… вчера. А слова – не самое главное.
Помурлыкав, она отвернулась, съежилась, дыхание у нее стало неглубоким, почти неслышным.
– Мутирую, прокурор… – встрепенулась она, когда я к ней прикоснулся. – Обратно в лягушку… Полежу еще немного с тобой – хорошо? – и пойду дрыхнуть в свою норку… Ты не представляешь, как мне это надоело… Ума не приложу, где была моя голова? Какие-то нелепые амбиции, страсть выделиться, утереть нос окружающим… Зачем?.. Ведь все, что мы имеем в этом мире, – огромная, бесперспективная суета… В любой момент нас могут растоптать, убить… О боже… – Она повернулась ко мне, обняла за шею. – Как же так, прокурор? Разве можно жить без мыла, шампуня, молочка для кожи, любимого эпилятора?.. Ладно, не шути. – Она закрыла мне рот. – А то сейчас наговоришь. Хорошо, дойдем до деревни – сделаю эпиляцию паяльной лампой…
Мы вылезли из нор за несколько часов до рассвета. Блуждали неприкаянно по клочку суши, опухшие от ночных фантазий, приходили в себя, ополаскивались, повизгивая от холода. Затаптывали тлеющий трутовик. Тоска рвалась наружу – яростными матерками сквозь зубы, молитвенными стонами. Зыбкими привидениями потянулись мы вдоль берега и примерно через час ощутили первые признаки чужой жизни. Разваленный сарай с останками малогабаритного ялика на прибрежном песке. Гниющие снасти. Еще метров триста – и показались скученные крыши вросших в землю домишек…
Мы лежали на пригорке, укрытые с тыла отвесной скалой, тоскливо рассматривали одно из немногих мест Каратая, где проживали вольные люди. На востоке уже слегка алело, темнота становилась не сплошной, редела. Деревенька была не из карликовых, разбросана по карнизам и уступам над речушкой. Дворов с полсотни, а то и побольше, чахлые огородики, разгороженные плетнями из жердин, понурые рябинки, сараи из строительных отходов. Дома сбиты из чего попало, прилеплены к обрывам, нередко крыши одних становились завалинками других, кривые улочки соединялись узкими переулками, заборы чисто символические… Тихо было в деревне. В заливчике, снабженном дощатыми мостками, на привязи покачивалось несколько лодок. Пара перевернутых – на берегу…
Обход деревни мы начали с верхних строений. Перебежали, пригнувшись, через заросшую бурьяном околицу и погрузились в лабиринты улочек.
Держать собак в деревне, похоже, запрещалось – ни одна не лаяла. Редкое мычание из коровника, или курица во сне загремит с насеста, забив крыльями… В гнусном молчании мы дважды прошли из конца в конец, остановившись на обрыве, когда Балабанюк возбужденно ткнул куда-то пальцем:
– Смотрите, большой дом и чердак, как было сказано, нависает над крыльцом…
До дома нужно было спускаться. Но, похоже, это был именно он. Аналогичных строений в округе не наблюдалось.
А дальше произошло событие, заставившее нас сильно понервничать. Из стылого предутреннего воздуха материализовались три неясные фигуры – выросли в переулке под нашими ногами и, крадучись, начали спускаться. Мы присели от неожиданности. Ойкнула Ульяна – пришлось ей срочно зажать рот.
– А это что за кексы, Михаил Андреевич? – зашипел Балабанюк, хватаясь за меня, как за мамку.
Даже в полном непредсказуемостей Каратае эти фигуры выглядели как-то странно. Похоже, они отсиживались под обрывом – на свободном пятачке между домами, заросшем полынью и крапивой. А теперь вот выбрались и куда-то намылились. Походка, безусловно, мужская, балахоны до пят, головы закрывали остроконечные капюшоны – что опять же в непростых условиях Каратая смотрелось как-то наигранно.
– Мне кажется, мы столкнулись с доселе неведомыми проявлениями здешней жизни, – прошептала мне на ухо заинтригованная Маша.
