Эльмира Нетесова - Последняя охота
Смирнов предложил ей присесть, но баба отказалась, сказав, что времени в обрез. А сама пошла к Власу. Убирала у него, что-то мыла, стирала. Михаил задумался: «Ну почему даже здесь местные охотнее общаются с Власом, хотя наверняка знают, кто он? Может, мы неверно себя ведем?» Услышал стук в дверь.
— Письма вам привез. Всем троим, будто их разом, по свистку отправили с материка. Кто-то и там всех помнит и ждет, — сказал Федор и добавил тише: — Да и мы к вам привыкаем. Собственно, я, помимо харчей, принес и плохую новость. Всех наших уже предупредили. Вас хочу от беды предостеречь. В километре от завода следы медвежьи увидел. Подранок иль шатун объявился, хрен его знает, но дядя могутный! По лапам — не моложе шестилетки. Этот, если дербалызнет, враз ваши души на волю отпустит. Так вы того, с завода никуда не суйтесь. В сопки не ходите. Поняли? Теперь даже в поселок осторожно ездить надо. В одиночку с медведем не справиться. — Он тяжело вздохнул и позвал во двор за продуктами.
Михаил, читая письмо от матери, забыл о предупреждении Федора. Да и что им с Дамиром медведь? Не вломится же он в дом. Вряд ли, даже появившись здесь, заинтересуется условниками. Не одни они тут живут, а вот местным и впрямь задуматься стоит. Им детей в школу возить надо, и другие дела есть. Пусть их головы болят, как избавиться от медведя.
Дамир о нем словно не слышал. Читает письмо от сына. Лицо в улыбке расцвело до самой задницы. Что ему завод с его мальками и медведями? Читает письмо и Смирнов. Душа разрывается от тоски по матери. Как далеко сегодня условники от Сахалина! Пришли письма. Как это здорово почувствовать себя хоть на минуту дома…
Глава 4. Испытание
Влас читал письмо Шкворня, смакуя каждое слово. Как он ждал эту весточку, живя в сахалинской глухомани, кляня ее на чем свет стоит. Ох и ненавидел мужик этот завод, материл по-черному того, кто додумался впихнуть сюда на условку самого Меченого: «Чтоб тебе яйцы в дверях зажали и дали их собакам грызть! Чтоб тебе с лягавыми на одних нарах до конца дней дышать! Какой мудило лохмоногий допер до такого? Тут не то что фартовый, зверь с тоски взбесится! Подыскали место для фуфловки, мать вашу блохи манали. Ни одной телки! Только плесневая мандашня! Единственная Лидка прикипелась, да и та не по кайфу. Не метелка, а туфта! Морда — козья! Сама что горелая головешка: ни сзади, ни спереди ничего бабьего не завелось! А может, в науке отсохло? Трандела мне про мальков до темна. Ну и завела! Я ее хвать там, где у баб сиськи водятся, чуть пальцы не сломал на чирьях. А она мне в мурло кулаком саданула и как завоняла: «Негодяй! Подонок! Кретин!» Ну что за херня? Даже базлать не умеет путево! Да и было б за что? Ее чирьи никому не нужны. Даже мне, недавнему зэку. А она брызгается. Цену себе набивает. Видал я таких мандавошек! Думал, что не без понта про мальков раздухарилась, на что-то намякивает. А эта дура, оказалось, просвещала меня! Кому нужны те сраные мальки вместе с той Лидкой? Да она магарыч зажала, а должна! За то, что лапнул. Кто, кроме меня, на нее глянет без бутылки? Лягавый иль стукач? Так им хоть на нос транду повесь, не будут знать, что с нею делать и куда применить. Так и сдохнет дура в переспелках…»
Влас морщится, вспоминая тот случай. Ему хотелось вышвырнуть Лидку в окно вместе с ее пробирками и колбами. Ох и разозлила она мужика своей интеллигентной бранью, но вовремя спохватился и вспомнил, кто он здесь. Мигом руки сунул в карманы и заговорил иначе:
— Не хотел обидеть, прости. Ты о жизни говорила. О рыбьей… Видишь, она тоже застоя не терпит. Знает свой срок и про любовь помнит. А я человек! Живой, можно сказать! И у меня молоки водятся. Да куда их дену? Вот и сорвался. Поспешил, наверное? Ты прости…
— Иди отсюда вон! — услышал резкое.
Влас не оглядываясь поплелся в дизельную.
«Наверное, вякнет участковому или директору. Скажет, что приставал. Те шухер поднимут на весь свет, раздуют, будто обесчестил. Эх, жизнь треклятая! На воле я на ту Лидку и не оглянулся б, а тут приспичит, так хоть к медведице беги, — думал мужик и невольно позавидовал Шкворню: — Тот на воле! Пусть в бегах, ну да что с того? У фартового в каждом городе хаза сыщется. А пахан — мужик не промах. У него за ночь по три девки менялись. Всех гонял до пота. Тут же хоть бы одну!» Меченый оглядел унылую окрестность.
«Пять лет канать в этом заповеднике! Во жуть! Сам шерстью обрасту. Иль чешуей. Зато лягавые отцепятся. Ну как тут дышать?»
Снова взялся за письмо пахана: «Я всюду шмонал тебя, но ни один кент не сек, куда упекли?»
«Не гони темнуху! Не хотел грев прислать. Кубышку зажал, а там и моя доля! Ворочусь — вытряхну свой положняк. Попробуй рыпнись у меня, старый козел!»
«…Трехаешь, что в условке канаешь вместе со стукачом и мусорягой Смирновым? Так вот лягавого я насадил. Наколол так, что не сорвался. За все наше разом проглотил. Не хотел дышать кайфово, пусть сохнет, как последний пидер! Я ему свое век не прощу! А стукача оприходуют сявки! Этого пока не урою, сам не откинусь…»
«Тут не то что стукач, я не знаю, додышу ль до воли?» — крутнул головой Влас и оглянулся на звук шагов.
Полина робко заглянула в двери:
— Влас! Нынче у меня корова должна отелиться.
— А я при чем?
— Ну, ты ж у нас самый главный!
— Чего? Да не трогал я твою корову!
— Да я не о том! Свет нужен будет. По темну тяжко телка принять. Может, побудешь тут, покуда мы управимся?
— Мне-то что? — вытер Меченый вспотевший от испуга лоб. — Ты Золотаревой скажи, чтоб разрешила.
— Она согласилась, лишь бы ты не отказал.
— Успокойся, мне что тут, что дома — один хрен. Хоть до утра, если надо…
— Федя принесет тебе поесть, а я пойду.
Влас выругался вслед бабе и подумал, как хорошо, что он живет без семьи. «Не смог бы дышать до погоста с одной кикиморой. Обязательно потянуло б на блядей. С ними весело. Ни одна хайло не отворит, а то вон эта Галка! Сама хуже пугала, хоть и молодая, а мужика доканала вконец. Как он терпит ее? И воняет на него всякий день, впрягла в заботы — не продохнуть, да еще обзывается, срамит! Во сучонка облезлая! А Сашка молчит, все терпит. Подсказал ему, чтобы он своей бабе косорыловку устроил, так вот стебанутый, ответил, что она беременная. И что с того?» «У всех беременных характер меняется. Такой уж сложный этот период. Переждать его нужно», — вспомнил Влас и сплюнул от досады. Сам себя по голове погладил.
Меченый выглянул в окно. За ним начиналась пурга. Ветер гнал снежные тучи, выл в голых ветвях деревьев. Стеганул по окнам и взмыл вверх, к самым макушкам сопок. Там, набрав силу, загудел, закрыл небо черными крыльями и обрушился на горсть домов, вжавшихся в ночь, в сугробы.
Влас закрыл поплотнее двери. В дизельной от этого не стало теплее, зато завывания ветра глуше, не рвут душу на куски.
«Что ж кенту черкну в ответ? Как прикипел в дизельной? Ох и порегочет гад! А если узнает про мою получку? Так и вякну пахану: мол, на такие бабки приличную блядь не сфаловать. Не уломается… Пойду к Полькиной корове! Нет, какую-нибудь бабу нужно приловить. — Услышал, что движок теряет обороты, и взялся за ведро. — Сейчас подзаправлю тебя и схожу домой. Хоть чаю попью! Федьку, видно, не дождусь. Ему не до меня. Наверное, сидит пеньком возле коровы!»
Влас вышел из будки. Цистерна с соляркой стояла в двух шагах от дизельной, он даже шапку не надел. К чему она? Набрать солярку дело минутное. Подошел к цистерне и замер. На Власа двинулось что-то громадное, черное. Оно отвалило от деревьев и перло на него.
Меченый не сразу понял, не разглядел, лишь дыхание услышал, рык. Внезапно черный ком рявкнул, и Влас увидел огромного медведя. Он швырнул ведро и, забыв обо всем на свете, побежал к дому, крича во всю глотку: «Помогите!»
Он мчался, не разбирая дороги, не видя под ногами тропинки, не замечая кустов и деревьев. Влас слышал и чувствовал, что зверь бежит за ним, уже наступая на пятки.
Влас никогда еще не видел медведя вблизи, но ужас перед зверем, страх быть разорванным, изломанным гнали человека быстрее ветра. Ему, только что ругавшему свою судьбу, вдруг нестерпимо захотелось жить.
— Люди! Спасите! Помогите! — кричал, охрипнув от горя, понимая, что в следующий миг он может оказаться в когтях и на клыках зверя. — Помогите! — До дома всего пара шагов. Для медведя они — ничто.
Вот кто-то выскочил навстречу, в руках лом. Грубо оттолкнул Власа на крыльцо. Меченый упал, но страх сорвал его, поставил на ноги. Дрожа от ужаса, он увидел громадную глыбу, которая готова была накрыть его. Но путь ей преградил какой-то мужик. Резко ударил ломом в голову зверя и мигом отскочил к крыльцу.
— Лежи! Не вставай, твою мать! — услышал обращенное то ли к себе, то ли к медведю, но на всякий случай упал рядом с крыльцом.
В это время погас свет, кончился в движке запас солярки. Влас чертыхнулся. Темнота вокруг, хоть глаза коли. Даже дышать страшно. Так жутко бывает лишь на погосте, когда человек начинает понимать, сколь ничтожен перед вечностью.
