Андрей Дышев - Инструктор по экстриму
Пузырьков оставил этот вопрос без ответа, ступил на истоптанный донельзя пятачок пляжа, стал прохаживаться по нему… Где же он видел нечто похожее? Кажется, в семьдесят пятом, когда отец работал начальником геологической партии в Муйнаке. Ровные как стол, пустые до горизонта солончаки, шлифуемые жестокими ветрами. Белая, похожая на иней, соль тонкими струями летела над землей. И жуткие остовы кораблей. Огромные, дырявые, красные от ржавчины. Те, что помельче, лежали на боку, как слоны в иле. Длинные танкеры не сдавались и боролись с креном, хотя уже давно намертво вросли в жесткий грунт, как памятники. Песок и соль засыпали многие корабли по клюзы. В огромных пробоинах завывал ветер. Камень, брошенный в борт, создавал звук, напоминающий удар колокола. Все эти железные чудовища когда-то были кораблями, носили красивые и гордые имена и скользили по водной глади. Потом море постепенно и незаметно ушло из-под них. Они еще долгое время думали, что плывут, хотя под килем уже свистел степной ветер. Потом они стали ждать возвращения моря, а с ним и крика чаек над палубой, белой пены на форштевне. Немые, бездушные, глупые куски железа…
– Что вы на меня так смотрите? – спросила Элла, искоса глядя на Пузырькова.
Что она с собой сделала! Она еще не поняла до конца, какой пустыней выстлала свою жизнь, и ничего на ней уже не взойдет, как ни бейся… Да что ж это? Пузырьков вздумал морализировать? Следователь, который разговаривает с людьми, словно священник с исповедующимися, – пошлый образ отечественного кинодетектива. Следователь грехов не снимает, самому бы отмыться да покаяться. Он может только внутренне содрогнуться, услышав свист, с которым кто-то свалился в яму, собственноручно вырытую. Не повезло, да-с…
Он подошел к реке, присел, зачерпнул здоровой рукой и умыл лицо. Настолько холодная, что, кажется, мозги сжимаются. Еще недавно река была голубым ледником, свисающим со скалы на заоблачной высоте, твердым, статичным, стерильным. Леденец бога. А сейчас весело несется по порогам к морю, теплея с каждым метром, вбирая в себя запахи трав и цветов. Потом форель и ужи наполнят ее жизнью, и река будет рассыпать алмазные брызги, обтачивать камни, нести прохладу и цветение в знойные долины. И наконец, она вольется в город, где ее затолкают в бетонное русло, щедро разбавят канализационными стоками, закидают дно автомобильными покрышками, консервными банками, дырявыми сапогами. Станет речка мутной, илистой, заросшей тиной. И по вечерам в ней будут надрываться лягушки. Захочется повернуться вспять, к ледникам – ан нет, этот фокус не пройдет. Вот так и человеческая жизнь.
Пузырьков подошел к Гере, который по-прежнему неподвижно сидел на валуне, встал рядом и уставился на ту же точку, куда был обращен взгляд парня. Там поток воды, ударяясь о донный камень, превращался в фонтанчик.
– Не знаю, лучше было бы или хуже, останься она жива, – произнес Пузырьков достаточно тихо, чтобы никто, кроме Геры, его не услышал.
Он посмотрел на Геру. То ли ожидая ответа, то ли для того, чтобы убедиться, что парень понимает, о чем речь.
– Лет семь, как соучастница, она получила бы точно… Если судить по тому, как глубоко она запала тебе в душу, ты стал бы ее ждать. Но на свободу вышла бы уже не та Мира, которую ты знал и любил, а сломанный человек. Она сломала бы и твою жизнь. Ты потерял бы молодость, надежду, любовь – все, что сейчас есть у тебя.
Пузырьков сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул оттуда портмоне и раскрыл его. Там лежала фотография Миры – тот самый портрет, который Лена хранила под подушкой.
– Возьми, – сказал Пузырьков, протянув фотографию Гере.
Тот взял снимок, внимательно рассмотрел, потом перевернул и прочитал короткую надпись на обратной стороне: «Любимой от Миры».
– Не надо, – сказала Гера и вернул фото следователю.
Тот понимающе кивнул, вздохнул и спрятал фотографию.
– Эта «любимая» будет отвечать, как минимум, за три убийства, – желая утешить, сказал он Гере. – Была бы мужиком, тянула бы на высшую меру.
– Разве утопленник тоже на ее совести? – с безразличием спросил Гера.
– М-м-м… Я имею в виду Миру, Ломсадзе и Журавлева.
– Какого Журавлева?
Пузырьков настороженно взглянул на Геру.
– Разве ты его не знал? Слава Журавлев. Работал в твоем спасательном отряде. Альпинист…
9
– А почему вы не хотите нам рассказать про убийцу Талдыкина? – задал Брагин вопрос с молчаливого согласия общественности.
Пузырьков не сразу понял, что вопрос относится к нему, и огляделся с таким видом, словно в приличном месте кто-то сказал непристойность.
– А вам это надо?
Закачались головы на шеях:
– Надо!
– Снимите с нас бремя подозрений!
– Очень вас просим!
У Брагина одна проблема – снять бремя. С него оно снимается столь же просто, как седло с лошади. Скажи «ты не виновен», и он начнет прыгать от радости, как нахлебавшийся бражки козел. И в душе его не останется никаких сомнений, никаких пятнышек. Полная стерильность.
Шубин хочет гармонировать. Соответствовать своему галстуку. Пусть товарищ следователь, такое ответственное, такое официальное, такое киношно-законное лицо, при всех скажет, что он, Шубин, законопослушный и безвинный гражданин. Это для него все равно что орден на грудь или еще один галстук на шею. А если бы товарищ следователь по этому поводу еще бы бумагу выдал, то ее можно бы и людям показывать. Наравне с удостоверением ветерана Афгана. Тогда все без лишних слов поняли бы, что перед ними герой. Обыкновенный герой.
А вот Вера Авдеевна обо всем давно догадалась и в официальной индульгенции не нуждалась. Ей хоть вешай обвинения, хоть снимай – она как плавала сереньким облачком, так и будет плавать. Главное – ни с кем не конфликтовать, пропускать всех через себя: пусть натопчут в душе, лишь бы никого не задеть и не обидеть.
Пузырьков посмотрел на Марину, девушку с бесцветным восковым личиком, на Шубина, захватившего инициативу, на Брагина… Лгать не хотелось. Лжи на этом берегу разлилось уже достаточно.
В молчании следователя Брагин услышал то, что хотел.
– Ну какая дрянь, а? – воскликнул он.
– Да, женщина очень жестокая, – подтвердил Пузырьков.
– Но зачем она это сделала? – спросила Элла.
– Впереди еще допросы, очные ставки, – устало ответил Пузырьков. – Надеюсь, все выяснится.
– Она маньячка, – предположил Шубин. – Она стреляла в каждого, кто попадался на ее пути. Талдыкин попался – его убила. Мира попалась – ее прикончила. Следствие придет к выводу, что она маньячка.
– Могу вам всем признаться, – разоткровенничался Брагин, – что я здорово сдрейфил. Надо мной сгустились такие тучи! Ведь все вы меня подозревали, правда? Ну скажите, кто не подозревал?
– Я, – ответила Вера Авдеевна.
– Так я вам и поверил, дорогая моя! Вы же всем объявили про то, как я с ним дрался.
– А что? В самом деле дрался? – спросил Шубин.
– Было дело, – кивнул Брагин. – Теперь можно и признаться… Надеюсь, товарищ следователь меня за это не осудит?
– Нет, – пообещал Пузырьков.
– Я просто хотел по рогам этому Талдыкину надавать, чтобы не шпионил за мной, – сказал Брагин, опустившись на корточки. – Пришел к нему в палатку, вытащил за шкирку и дал в лобешник.
– Но он оказался тебя сильнее, – вставила Элла, рассматривая ногти.
– Да ладно тебе! – махнул рукой Брагин. – У него просто масса больше. Не моя весовая категория.
– Вообще-то, – произнес Шубин, глядя на булыжники, которые он разложил по окружности, – я тоже боялся, что вы будете меня подозревать. Именно в эту проклятую ночь я уходил в лес. У меня там бутылочка была припрятана для снятия стрессов. Я всего-то пару глотков сделал, а все сразу заметили, что меня некоторое время не было у костра… Значит, у нас сегодня два события. Одно радостное, а другое грустное. Может, по стольнику скинемся, чтоб лишний раз за водкой не бежать?
– А у меня никакой радости на душе, – печально сказала Вера Авдеевна. – Мне Мирочку жалко.
– Мамуля! – с дурацкой радостью произнес Брагин и обнял женщину, как собутыльника. – Все утрясется! Все будет зер гут!
– Не могу понять, чему ты так радуешься, – пожала плечами Элла. – Сняли с тебя подозрение? Так, может быть, следствие не подтвердит, что Талдыкина убила эта женщина.
Брагин повернулся к Элле, подбоченился и покачал головой:
– Какая же ты змея, Блинова! Уже не знаешь, куда еще меня укусить. Могу подсказать. Есть еще одно место. Только штаны сниму…
– Быдло, – беззлобно отбивалась Элла.
– Господа, господа, – забормотал Шубин, в очередной раз пересчитывая булыжники. – Ну зачем же так? У нас сегодня радостное событие… Стоп! А горячее мы будем готовить? Шашлычок или сосиски в фольге?.. Вера Авдеевна, вы говорили, что умеете как-то особенно готовить мясо.
– Рулеты, – кивнула женщина. Ее заглушала перебранка между Брагиным и Эллой. Она морщилась, но голос повысить не могла. – Мясо нарезается тонкими ломтиками и в него, как в блин, заворачивается соломка из соленых огурцов…
