Андрей Воронин - Большая игра Слепого
Тамара хохотала, уворачиваясь от объятий Павла Шелковникова. Неизвестно, чем бы кончились эти заигрывания, если бы в экспозиционный зал не вбежала длинноногая девушка в короткой кожаной юбке. Под сводами зала гулким эхом разнесся ее возглас:
– Павел Павлович, вас срочно к телефону!
– Меня к телефону? У вас? – отстраняясь от Тамары, удивленно переспросил Шелковников.
– Да, да, вас, срочно!
– И кто? – не выпуская женщину из объятий, воскликнул Шелковников.
– Мужчина. Но он не назвался, сказал лишь, что ваш старый знакомый, по важному делу.
– Старый знакомый? – Шелковников поморщился.
Он не любил звонков своих старых знакомых, те, как правило, обращались к Павлу Павловичу с одной просьбой – ссудить денег. А давать в долг Шелковников не любил.
– Ладно, иду. Томочка, извини, потом договорим, – Шелковников провел гладко выбритой щекой по сверкающему мехом плечу. – У вас замечательная шуба. Тома.
– Да, ничего, канадская, – улыбнулась Тамара Васильева и тут же принялась отдавать распоряжения двум рабочим в грязных синих халатах, которые разбирали экспозицию. – Это в угол, а вот эти картины – к стене.
Графику пока не трогать. Оставьте в покое стекло и делайте все быстрее, я вам плачу, а вы ходите и курите.
Шелковников вошел в небольшую комнату, стены которой занимали стеллажи с картинами. Телефонная трубка лежала на журнальном столике, под ней – каталог аукциона «Кристи» конца прошлого года. На этом аукционе Шелковников присутствовал.
Он небрежно взял трубку и уселся на изящный вертящийся стул – тоже в своем роде произведение искусства.
– Алло, слушаю, – немного недовольным голосом бросил он в микрофон.
– Павел Павлович, добрый день! – услышал он из трубки густой бас.
– Здравствуйте. С кем имею честь говорить?
– Ты что, не узнал меня? Старых друзей не узнаешь, так сказать, однополчан?
– Извините, что-то не узнаю.
Голос звонившего был ему смутно знаком, но Шелковников не мог припомнить, кому он принадлежал.
– А ты подумай, напряги серое вещество.
Шелковников все не отвечал, и невидимому абоненту, скорее всего, надоело играть в молчанку.
– Хохлов беспокоит, помнишь такого?
– Ба, – воскликнул Шелковников, – Владимир Адамович! Сколько лет, сколько зим! Куда ты вообще пропал?
– Я-то никуда не пропадал, все там же. Это ты пропал, исчез из поля зрения наших органов.
– Ну, так уж и исчез, – криво усмехнувшись, произнес Шелковников, – от вас разве скроешься.
– Это точно, не скроешься. Но знаешь, сколько времени я потратил, пока тебя отыскал?
– Минут десять, наверное.
– А вот и ошибаешься, Павел Павлович, целых полчаса потребовалось. Конспирируешься?
«На хрена я им нужен?» – мелькнуло в голове у Шелковникова.
– Ага, по сравнению со мной Штирлиц – мальчишка-дилетант, – хмыкнул Шелковников. – И что ты мне хорошего скажешь, Владимир Адамович?
– Хорошего ничего не скажу.
– Тогда зачем беспокоишь? – со сдавленным смешком проговорил Шелковников. – Плохого-то своего хватает.
– Дело к тебе есть. Может, ты чем-нибудь сможешь мне помочь?
– Может, и смогу, если объяснишь суть дела, – Не телефонный разговор, Павел Павлович, давай-ка встретимся. Делов-пирогов на час, не больше, да и не виделись мы с тобой уже…
– С 1991 года, – подсказал Шелковников.
– Да. Как ты уволился, так мы с тобой больше и не встречались. А ведь когда-то были у нас славные денечки. Помнишь?
– Были, были, как забыть, – согласился Шелковников, морщась все более и более недовольно.
Если бы сейчас кто-нибудь увидел его выражение лица, то наверняка подумал бы, что Шелковников разговаривает со своим врачом, и тот ему зачитывает самый неутешительный диагноз.
– Ты сейчас где, откуда звонишь?
– Звоню я тебе из машины. Если ты свободен, могу сейчас подскочить.
– Так значит ты, Владимир Адамович, все еще в конторе служишь? Не подался на вольные хлеба?
– Нет, Павел Павлович, я не так смел, как ты. Не могу я все бросить и заняться вольным промыслом.
Это ты у нас смельчак и умелец.
– Не скромничай, Владимир Адамович, ты тоже малый не промах. Небось, уже подполковник?
– Бери выше, полковник. Три звездочки имею.
– Полковник? Ну, я тебя поздравляю, тогда действительно есть повод встретиться.
– Я за тобой заеду. Минут через двадцать-тридцать буду у тебя.
– Не за мной, а ко мне.
– Брось к словам придираться.
– Адрес хоть знаешь?
– Раз звоню, стало быть, знаю. До встречи, – бросил полковник Хохлов, и в трубке раздались короткие гудки.
А Шелковников еще полминуты сидел, держа в руках трубку телефона. На душе у него стало нехорошо.
«Что за черт? Что за дьявольщина? Вот не было печали… Зачем я понадобился Хохлову, что он из-под меня хочет? Ох, не нравится мне это…»
В экспозиционный зал Павел Шелковников вышел с озабоченным лицом, и Тамара это заметила:
– Что-нибудь стряслось, Павел Павлович, у вас такой вид?..
– Ничего особенного, старый приятель позвонил.
Ох, уж эти старые приятели, как они меня достают, вы бы только знали! Всем что-нибудь надо: помочь, похлопотать, устроить…
– Меня тоже одолевают, но приятельницы, к мужчинам у меня претензий нет.
– Вы же, наверное, знаете, Томочка, если человек разбогатеет, у него становится мало друзей, зато слишком много родственников, старых знакомых.
– Еще бы, по себе знаю.
– Вот, сейчас он ко мне и заедет.
– Кто?
– Один начальник из ФСБ.
– Из ФСБ?
– Да, да, Тома, полковник. А когда я служил, он был капитаном.
– Значит, сделал карьеру.
– Да разве это карьера, Тома, о чем вы говорите! – Шелковников так покачал головой, словно ФСБ было сборищем бездельников и лежебок, способных только вымогать деньги из честных предпринимателей, к коим Тамара Васильева и Шелковников себя относили. Хотя в их честности можно было усомниться даже после беглого знакомства…
Шелковников прохаживался по залу, задерживался у окна и сквозь планки жалюзи смотрел на улицу, на спешащих, гуляющих людей, на весеннюю Москву, и на душе у него вновь сделалось погано, словно туда наплевали. Еще, собственно, ничего не произошло, но шкурой Шелковников чувствовал, что этот визит ничего хорошего ему не сулит. «Не к добру это, ох не к добру…» – повторял он про себя.
Владимир Адамович Хохлов появился через двадцать шесть минут. Он вошел со служебного входа, и та же длинноногая девица, которая звала Шелковникова к телефону, провела гостя в экспозиционный зал. Выглядел полковник по сравнению с Шелковниковым бледно.
Костюм на нем был старый, неопрятный, ботинки обшарпанные, лицо помятое, нездоровое: понятно, что пил он чаще не коньяк, а дешевую водку.
– Ты что, Владимир Адамович, неделю не спал? – после рукопожатия спросил Шелковников.
– Да уж, и не говори, мать ., с их работой! Какую неделю, уже две недели на ногах, бегаю, как гончий пес за зайцем с батарейкой «энерджайзер».
– Что, послать больше некого за бутылкой, сам бегаешь?
– Хорошо тебе, Паша, шутить, с тебя никто не спросит, никто тебя не накажет. А мы по-прежнему люди подневольные, сам ходил в нашей шкуре, знаешь.
– Знаю, знаю, ходил, потому искренне сочувствую.
Пойдем, коньячку тяпнем, чего на сухую разговаривать.
– Да, да, пойдем.
– Томочка, я воспользуюсь вашим кабинетом, поговорю с человеком? Кстати, наша Тамара – главный менеджер картинной галереи. Томочка, это Владимир Адамович, мой старый приятель.
– Очень приятно, – неуклюже поклонился Хохлов и сделал столь же неуклюжую попытку поцеловать руку в перстнях.
Тамаре, знавшей, что перед ней полковник ФСБ, было немного не по себе, но от его неловкого жеста она развеселилась.
– Не надо, к чему эти любезности, очень рада познакомиться. Да-да, Павел Павлович, располагайтесь, я еще час пробуду здесь. Надо все собрать, рассортировать, чтобы завтра начать упаковывать и готовить экспозицию к вывозу.
– Что, за границу? – сощурил глаза Хохлов.
– Черт его знает, у меня своих проблем хватает, – покачал головой Шелковников. – Пойдем, Владимир Адамович, пойдем. Поздравляю тебя со звездой, вернее, даже с двумя; когда я уходил, тебя еще только к майору представили.
– Да, было дело.
– Так ты быстро… За пять лет две звезды, еще годика четыре-пять – и в генералы выйдешь?
– Может быть, может быть, если не сдохну. Заездили уже, Паша, как скаковую лошадь – бьют, погоняют и все время новые барьеры передо мной ставят и ставят. Дух перевести некогда, грязь с боков, пену с морды смыть не успеваю…
– Красиво говоришь.
– Да уж, говорить мы все научились, а вот дело делать некому.
– Что, молодежь не идет?
– Какая это молодежь – выскочки! Все толковые ушли – кто в банки, кто в частные сыскные агентства.
Кто к бандитам… В общем, разбрелись, разлетелись по свету.
