Фридрих Незнанский - Штрафной удар
— Небось нечасто на глухариной охоте бываете?
— Первый раз, — отвечает он.
Собственно, ради него и была организована эта поездка в заповедник, его страсть к охоте решил потешить хозяин Мордатых (только вот сам не смог присутствовать — дела, знаете ли, государственной важности). Хотя этот ельник, и снег, и тулупы больно напомнили Эдуарду Антоновичу о том, что он хотел бы забыть навсегда.
Напомнили о городе, городке… хотя какой это городок — так, избы среди гор. Правда, много лет прошло, может, уже и город, а может, наоборот — и того, что было, не осталось. Узкая долина, быстрая речка петляет среди хребтов, тайга начинается за забором.
Стоит зайти в авиакассу, пять часов в кресле, потом — на местный рейс, еще три часа в воздухе. Сопки становятся все выше, приходится набирать высоту. Хрупкий самолетик болтается в небе среди гор вверх-вниз, как мячик на резинке, а ты внутри…
Хотя это все так — фантазии мазохиста. Ни за что на свете не согласился бы он снова попасть за те сопки, за тот забор…
— Начинается. — Мордатый № 2 осторожно потряс его за рукав, отвлекая от воспоминаний. — Начинается, Эдуард Антонович.
В принципе по положению, по негласной табели о рангах, все трое Мордатых как минимум на ступеньку стоят выше него, Эдуарда Антоновича. Но это в принципе. Поскольку сегодня не ему от них что-то потребовалось, а им от него, — субординация задвинута на верхнюю полку. Вот когда они его уговорят, уломают, добьются своего, тогда снова, может, вспомнят, кто есть кто. А пока Мордатый № 3 подает ему карабин:
— Первый выстрел за вами.
Егерь уже взвел оба курка своей двустволки. Таким людям негоже возвращаться с охоты без добычи. Даже если сами ничего не подстрелят, все равно надо по глухарю на брата.
Первая птица уселась на самом верху одинокой сосны, повернулась к востоку, распустила и сложила снова крылья. Когда она прилетела, откуда — Эдуард Антонович не видел. Но вслед за первой из серой морозной пелены вдруг вынырнули один за другим еще три глухаря — здоровые, упитанные, уселись чуть пониже, запыхтели, закудахтали.
Мордатый № 1 вскинул винтовку, но егерь жестом остановил:
— Не все еще.
А Эдуард Антонович смотрел в прицел и видел не сосну с темными пятнами глухарей, а серые крыши зоны, высокий деревянный частокол с рядами колючей проволоки, проходную, выпускающую на волю, украшенную выгоревшим плакатом «Честный труд — путь к досрочному освобождению!», огромный плац, где проводились дневные и вечерние поверки спецконтингента, и вокруг — девять двухэтажных бараков.
Был 1988 год. Прокурор Стернин обиду и унижение не забыл. И, став как раз к тому времени большой шишкой в Генпрокуратуре, нашел возможность поквитаться — состряпал дельце. Эдуарда Антоновича обвинили в вымогательстве, получении взяток, подкупе народных заседателей, и на фоне перестройки и гласности, в струе борьбы за социализм с человеческим лицом, загремел Эдуард Антонович на пять лет общего режима. Само собой, с лишением прав заниматься адвокатской практикой, с конфискацией имущества и прочими прелестями.
И не было никакой возможности оправдаться и откупиться. На этот раз Стернин постарался, и с процессуальной точки зрения все было грамотно, и свидетелями запасся неподкупными. Ни связи самого Эдуарда Антоновича, ни «тяги» дражайшего тестя не сработали. Змеев сказал:
— Значит, сядешь. Только на пользу пойдет.
И покатился Эдуард Антонович по этапу. От Москвы до самых до окраин. Десять дней в холодной теплушке, а потом еще девятьсот одиннадцать долгих, бесконечно долгих дней среди тайги и отребья. Пять лет он, конечно, не мотал, вышел по амнистии, и на зоне особо не бедствовал — Змеев позаботился. Но ощущение несвободы, сознание собственной беспомощности чудовищно угнетало.
Сколько раз потом снились ему зловонная столовая-клуб, склизкая плесень бани, штрафной изолятор — ШИЗО — и сытая, наглая морда начальника колонии под портретом Горбачева. Утоптанная подшитыми валенками зэков дорога на лесоповал, охрипшие овчарки и тонкие иголочки инея, сверкающим дождем осыпающиеся с сосен…
А тетерева все подлетали, и вскоре на сосне их собралось не менее десятка.
Первые лучи вырвались из-за горизонта. Гребешки на головах птиц, казавшихся до того сплошь черными, заалели, сине-зеленым вспыхнули перья на груди. И, приветствуя солнце, птицы подпрыгивали, хлопали крыльями, распускали радужные хвосты и фыркали наперебой. Так продолжалось, наверное, с минуту. Потом фырканье стихло — и с сосны полилась многоголосая, похожая на журчание воды песня.
Егерь дал отмашку. Загрохотали выстрелы. Тетерева в ужасе рванули в высь. Но спаслись, конечно, не все. Три птицы камнем рухнули в снег.
Эдуард Антонович тоже выстрелил дважды. Не целясь. Куда-то в бледное небо. А Мордатый № 3 уже восхищенно прицокивал языком:
— Вот это выстрел! Сразу видно профессионала!
Конечно, у Мордатых были имена, и отчества, само собой, тоже были. Но Мордатые, как их ни называй, — они и есть мордатые. Каста бывших партийных номенклатурщиков, только и способных, что надувать щеки, раскормленные на спецпайках. И никто ведь из них не затонул, не бедствует, не пошел по миру — все осели при новых хозяевах. А поскольку в голове ни бум-бум — подвизаются на ниве «работы с нужными людьми»: охота, банька, девочки, выпить-закусить — что еще нужно «нужному человеку» для принятия нужного решения? Ну разве что энная сумма. Это они тоже умеют.
— Ну что, в баньку или позавтракать? — интересуется Мордатый № 1.
Егерь уже подобрал добычу. Подстрелили-таки четырех, один — подранок — упал уже в ельнике. Егерь свернул ему голову, чтоб не мучился.
— В баньку, — отвечает Эдуард Антонович.
Назад возвращаются уже не таясь, громко скрипя снегом. Во весь голос хвалясь собственной меткостью. Только Эдуард Антонович шагает молча. А Мордатые с жаром решают, кто же из них промазал. По их мнению, Эдуард Антонович подстрелил двух птиц, а всего — четыре, значит, кто-то из них промахнулся. Хотя на самом деле Эдуард Антонович не убил никого, зато егерь наверняка оба заряда отправил в цель. Но Эдуарду Антоновичу даже невесело наблюдать за перебранкой. Он принял решение и теперь раздумывал, не слишком ли скоропалительно? Нет, менять он его не собирался. Но чуть ли не впервые в жизни продиктовано оно было не трезвым расчетом, а исключительно чувствами.
Эдуард Антонович был классным юристом. Когда-то только экспертом по уголовному праву, но давно уже поднаторел и в экономических вопросах, и иметь дело с международным арбитражем было ему не в новинку. Таких специалистов, как он, в России можно пересчитать по пальцам, и, естественно, они пользуются большим спросом и в структурах государственных, и у так называемых олигархов. У него даже появилось прозвище, что для юриста в общем-то редкость. В узких кругах его прозвали Присяжным, и это, надо признать, было удачным определением. Эдуард Антонович вполне в состоянии был предвидеть логический ряд дюжины противников и соратников одновременно.
Последние два года Эдуард Антонович весьма эффективно консультировал двух крупнейших предпринимателей. Пока господа олигархи существовали в параллельных пространствах, это всех устраивало. Но в какой-то момент их интересы пересеклись, и Эдуард Антонович оказался перед выбором: кому-то нужно было сказать до свидания. Естественно, этот кто-то мгновенно переходил из разряда друзей и покровителей Эдуарда Антоновича в разряд его заклятых врагов, однако выбор все равно нужно было сделать. И он его сделал.
Пока охотники парились в баньке, подъехал и олигарх, хозяин Мордатых, освободившийся ненадолго от дел государственной важности. А после обильного завтрака состоялась у Эдуарда Антоновича с ним конфиденциальная беседа. И Эдуард Антонович отказался от дальнейшего сотрудничества с ним решительно и без предисловий. А когда олигарх потребовал хотя бы объяснить такое решение Эдуарда Антоновича, тот ничего объяснять не стал. И, уезжая из заповедника, Эдуард Антонович зарекся впредь охотиться зимой в тайге. Как выясняется, это еще хуже, чем ходить на футбол.
28 февраля (Продолжение)— Но кто мне объяснит, почему был убит Рябов? — ворчал начальник МУРа. — И почему после этого Раптор наезжал на Дениса?!
— Тут как раз все тривиально, — заверил Турецкий. — Тренер Рябов был еще и вице-президентом «Буревестника», ему принадлежали акции клуба, и без его согласия продать куда бы то ни было Комарова было нереально. Не исключено, что Присяжный вступил с ним в контакт по этому поводу и получил решительный отказ. Рыбак же — человек аритмичный, и можно было предположить, что рано или поздно его удастся склонить к продаже футболиста, а вот Рябов, который нашел Комарова в дремучей провинции и, можно сказать, выпестовал, не расстался бы с ним ни за какие коврижки. А Денис представлял опасность, потому что Рябов успел побывать у него в офисе, и кто знает, что он там наболтал. Только мы и знаем, что ничего, — ухмыльнулся Турецкий.
