Сергей Анисимов - Кома
Никаких подозрительных людей за ним не следовало, никаких машин не ехало по Каменноостровскому со скоростью пешехода. Это, конечно, ничего не значило: в том, как можно засечь профессионально следящих за кем-то людей Николай ориентировался всего лишь на книги, а это не самое лучшее подспорье. Шагая, он минут пять подкидывал на ладони мелкую монетку, и как раз у пересечения проспекта с набережной реки Карповки, где серела громада недостроенной и законсервированной гостиницы, уронил её на асфальт. Вместо того, чтобы подпрыгнуть и звякнуть, монетка встала на ребро и покатилась вперёд. Прыгать за ней Николаю пришлось метра три, напугав при этом какую-то симпатичную петербургскую бабульку в беретике. Неожиданно получившийся юмористическим инцидент позволил без помех и с извинениями оглядеться, после чего, перейдя мостик, он свернул на изгибающуюся дугой набережную уже более спокойным. Улицу, где по дороге домой на него напали, Николай обошёл, выйдя к родному дому совершенно извращенческим маршрутом, – мимо бывшего ОВИРа и «Дворца Молодёжи» с многометровым красно-белым метеорологическим шаром на крыше.
Даже дойдя до дома, он сначала обошёл его с тыльной стороны, догадавшись сперва поглядеть под ведущую во двор арку аж с другой стороны улицы. Окна родительской квартиры на верхнем этаже старого дома светились жёлтым и серым, в гостиной мигал синий отсвет работающего телевизора. Прислонившись к приятно холодной даже сквозь куртку стене, Николай, задрав голову, разглядывал их окна минут пять, пока не увидел мелькнувший в кухне мамин силуэт на фоне тюля: она что-то поставила на подоконник. Ну что, решаться или нет? Поколебавшись ещё с минуту, он всё-таки решился и осторожно пошёл по направлению к своей парадной, внимательно прислушиваясь к окружающим звукам. Сердце бу́хало и дёргалось, требуя уйти обратно в темноту. В результате то, что Николай, колеблясь, всё-таки не стал поворачивать назад, неожиданно потребовало от него достаточно много усилий. Подъезд закрывался на кодовый замок, но за пять или шесть лет с момента его установки соответствующие коду «рабочие» цифры на кнопках замка стёрлись до такой степени, что не войти в эту дверь теперь мог разве что ребёнок в возрасте лет до шести, причём со склонностью к аутизму.
Поднимался по лестнице он пешком, на каждом пролёте останавливаясь и заглядывая чуть дальше, – не сидит ли кто на подоконнике. Этажу к третьему это живо напомнило Николаю сцену из «Белоснежки и семи гномов», где гномы, трясясь от страха, точно так же поднимались к себе домой. Это его пристыдило, и дальше он поднимался уже почти нормально, пусть и с выражением «Ну, кто первый на меня?» на лице.
На той лестничной площадке, на которой, по словам мамы, несколько дней назад сидел кто-то подозрительный, никого не было. В подоконник было небрежно вмято несколько смятых окурков, вплавившихся в краску, а пол был засыпан пеплом. Это тоже не имело никакого значения – курить здесь мог тот самый парень, которого ловил военкоматовец, если тот был всё-таки настоящим. Задерживаться и приглядываться дольше нескольких секунд Николай не стал – ему не нравилось, что на площадке было светло, а снаружи темно. Если сейчас кто-то смотрит на это окно так же, как он четыре минуты назад смотрел на родительские окна, то его должно быть хорошо видно.
– Кто? – спросила мама из-за двери.
– Я…
Мама открыла сразу, втащила Николая в прихожую и крепко обняла. С удовольствием обняв её в ответ, он выждал несколько секунд, и, освободившись, сразу же начал запирать дверь, гремя замками. Дверь была хорошая, металлическая, поставленная тогда, когда отец начал сравнительно неплохо зарабатывать. По принятой в Петроградском районе системе, она закрывалась и «на крюк» (обычно это делали на ночь), и Николай запер и на него тоже.
– Как ты? – спросила мама, глядя на него с беспокойством.
– Нормально…
Николаю хотелось устало и облегчённо прислониться к стене, но тогда бы мама точно испугалась, поэтому он просто сел на стул и начал стаскивать обувь.
– На коврике! – скомандовала мама, и Николай улыбнулся. Есть вещи, которые никогда не меняются.
– Олег, Коля пришёл!
В прихожую вышел отец, и Николай встал, обнявшись и с ним тоже. Было такое ощущение, будто он вернулся на побывку с войны.
– Мама, есть хочу, помираю… – сказал он извиняющимся тоном. – И мыться тоже…
Он поднял с пола сумку и выложил на батарею пакет с нетронутой ещё бритвой и смятый «второй» халат, который так до сих пор там и лежал. Саму сумку Николай отдал отцу.
– Мы звонили Алексею Степановичу, – сказал отец, приоткрыв на мгновение дверь и кинув сумку куда-то вглубь своей комнаты. – Там второй день никто не берёт трубку, а телефона его сына, как его… Паши, – у нас нет. У них всё в порядке?
– Да как вам сказать…
Николаю очень надоело, что весь сегодняшний день он врёт, – с утра до вечера. Ему хотелось сказать хоть что-то от души. Но, к сожалению, это было или то, что говорить родителям было никак нельзя, или просто мат.
– Их попытались ограбить, – всё же сказал он, сочтя это компромиссом. – Сдуру. Алексей Степанович долго не церемонился, положил бандюков на месте. Когда я прибежал, там уже вовсю милиция работала, пули из стен выковыривала: он промахнулся пару раз.
– У него что, есть оружие? – с ужасом спросила мама.
Николай поднял голову и посмотрел на неё, стараясь, чтобы его взгляд выглядел ласково, а не иронично.
– Алексей Степанович две войны прошёл: Отечественную от звонка до звонка, и Корею{20}, – негромко сказал он. – У него оружия на половину Госдумы хватило бы, если бы его туда пустили.
– А что ты там так долго делал?
Это спросил уже отец, и Николай повернулся к нему, облокотившись об спинку стула, чтобы сэкономить хотя бы кроху энергии.
– А я уже не там. До середины ночи просидел, а потом пошёл, – были всякие причины не возвращаться сразу же домой. И вчера тоже. Знаете, – он поднялся с места и подошёл к напрягшимся родителям вплотную, так, чтобы они видели его глаза. – Я не могу и не стану вам всё рассказывать, но у меня одна просьба. Не открывайте сейчас никому дверь вообще. Ни если принесут телеграмму, ни если соседи снизу начнут кричать, что вы их затопили. Даже не подходите к двери, к глазку. И если будет возможность, то перед тем как выходить из дома на работу или по магазинам, звоните Александру Ивановичу и просите его подняться к вам с собакой и посмотреть, – не стоит ли кто лишний на площадке.
Николая позавчера поразило то, как легко вошли к деду Лёше. А Александр Иванович, – это был тот самый отставной спортсмен-лыжник со старой овчаркой, регулярно общающийся с родителями по делу и без. Положиться на него было можно. Помимо этого, с недавнего времени Николай начал уважать собак значительно больше, чем раньше, а его зверюга действительно выглядела серьёзно, – даже лучше, чем выручивший его в драке вельштерьер.
– Я бы и сам выходил, но я теперь снова нескоро сюда приду, наверное. Завтра дежурство, а потом – будет видно. Жизнь покажет.
Мылся Николай долго и с удовольствием. Царапал себя по спине, сковыривая бугорки ороговевшей кожи, намыливал голову самым пахучим шампунем, который мог найти в маминых батареях. Только закончив, он сообразил, что кажется стонал от удовольствия. Это было бы забавно, не возникни при этом риск, что постучавший на звук отец, – пришедший потереть спинку, мог увидеть его бок. Рана заживала по-прежнему отлично, и даже достаточно горячая вода её не беспокоила. Николай вспомнил, что обещал Игнату пиво, а потом начисто об этом забыл. К выходному, кажется, – то есть для него – к воскресенью. Хотя кто его знает, конечно, что с ним будет к выходному.
Довытиравшись и переодевшись в чистое – старые тренировочные штаны с проплавленной дыркой на голени и растянутую «домашнюю» футболку с изображением дымящего паровоза, Николай прошёл на кухню, и робко присел на табуретку, с вожделением оглядывая то, что мама наметала на стол. Родители, похоже, тоже ощущали что-то вроде «сын вернулся», и сели рядом. Отец вынул из холодильника уже открытую и на две трети пустую бутылку чего-то молдавского, и разлил по капельке.
– За удачу, – попросил Николай.
– Давай.
Они звякнули стеклом. Отец поставил рюмку и спросил: «Рассказывать будешь?».
– Нет.
– Коля, ну может мы помочь сумеем чем-то? Может, деньги нужны, или поговорить с кем-то? Коль, ну мы же твои родители, ну как же можно так?..
Три года назад в такой ситуации Николай почувствовал бы раздражение. Теперь – нет, ни на минуту. Родители были совершенно правы, но говорить им всё равно было нельзя ничего. История пачкала окружающих опасностью как флуоресцентная краска. Он и так рисковал, придя сюда, но если родители не будут знать ничего лишнего, это может сыграть свою роль в том случае, если его всё-таки убьют: это он осознал совершенно хладнокровно. Сутки назад Николай сделал оставшийся безответным звонок по вызубренному в своё время номеру, со свежекупленной и немедленно после звонка выкинутой телефонной карточки. Он надеялся на то, что ему дадут другой, более «прямой» телефонный номер, но звонок был принят автоответчиком, приятным женским голосом предложившим ему «оставить сообщение после сигнала». Говорил он минут пять, слушая, как шуршит проволока в аппарате. Если ему не суждено выйти из всего этого живым, звонок останется его завещанием. Может быть, какую-то роль это и сыграет.
