Энди Макнаб - Русский
— Можно начинать?
Хейн сложил руки:
— Валяйте.
Блэк ожидал увидеть ноутбук или по крайней мере блокнот, но Хейн просто откинулся на спинку стула со спокойным видом, словно покупатель, которому перечисляют технические характеристики «бьюика».
Блэкберн рассказал все подробности происшедшего в подвале, какие только смог вспомнить, начиная с того момента, когда увидел Диму. Он дословно повторил их разговор, рассказал, как они обменялись сведениями о Соломоне, упомянул о впечатлении, которое произвели на Диму его слова. Блэкберн описал падение бетонной балки, то, как Дима пытался его спасти, и то, что оружие вылетело у него из рук. Потом он перешел к появлению Коула. Блэк передал Хейну все, начиная с реакции его командира на смерть Харкера, рассказал о хранилище, о смерти Башира.
— Я считаю, что Коул меня провоцировал, сэр. Он пытался мне доказать, что я слабак, который не в состоянии казнить врага.
Блэкберну показалось, что все идет неплохо. Хейн слушал его очень внимательно. Все это время он не отводил взгляда и не менял позы. Казалось, его окружало некое силовое поле, которое втягивало в себя слова Блэкберна быстрее, чем он успевал осмыслить их. Но Блэк уже не задумывался над тем, что говорил. Ему все равно конец. Лучшее, на что он мог надеяться, — это то, что его добровольное признание учтут.
Когда Блэкберн смолк, Хейн еще несколько секунд смотрел на него.
— Спасибо вам за откровенность, Генри. — Он вздохнул. — Но дело в том, что у нас возникли две проблемы. Одна из них — бомба. Мы исследовали ее. Оказалось, что это нечто вроде «куклы». В ней нет расщепляющегося вещества. Тот, кто продал ее иранцам, — мошенник.
Хейн смолк, пока Блэкберн обдумывал это сообщение. Затем наклонился вперед, сложив руки, как будто собрался молиться:
— Вторая проблема заключается в том, что власти Российской Федерации только что объявили в международный розыск некоего Дмитрия Маяковского, который обвиняется в краже оружия у Российской армии.
Он поднялся и направился к двери:
— Вы застрелили не того парня, Генри.
68
Москва
Уже стемнело, когда Кролль вышел со станции метро «Серпуховская» с огромным букетом и направился к многоквартирному дому, расположенному в двух кварталах от станции. Во времена Брежнева квартиры здесь были доступны лишь избранным. Получение жилья в этом месте свидетельствовало об успешной карьере в спецслужбе. Сегодня, подобно многим своим стареющим обитателям, квартал потерял вид и сильно нуждался в услугах пластического хирурга.
Прежде чем войти, Кролль тщательно осмотрел здание. Оказавшись внутри, он махнул перед носом консьержа пропуском ГРУ, которым обзавелся после спасения дочери Булганова. С головорезами Палева этот фокус не прошел бы, но в здание Кролль проник. Затем он отправился доставлять цветы некой Ксении Мороновой. Поскольку Ксенией Мороновой звали его тринадцатилетнюю дочь, которую он видел всего несколько раз в жизни, он знал, что вряд ли добьется здесь успеха, но, позвонив во множество дверей и предложив букет многочисленным обитателям, примерно ознакомился с расположением охраны Палева и планом дома.
Двадцать минут спустя Дима, в новой одежде, подъехал к дому на «мерсе» и забрал Кролля.
— Там есть вентиляционная шахта, куда выходят кухонные окна. Можно приставить лестницу из окна Каспаровых. Они очень старые и почти глухие…
Дима прервал его, погрозив пальцем:
— Ты же сказал, что у двери всего два охранника. Я не собираюсь тут ползать, как мышь. Я им предложу убираться к чертовой матери, а не уйдут — пристрелю.
Кролль вздохнул:
— Ну как хочешь.
Дима сердито посмотрел на него:
— Сейчас надо действовать быстро, нам еще нужно успеть в Париж.
— Кстати, насчет Парижа. Как мы туда доберемся?
Дима не ответил. Он думал о другом.
Они поднялись по лестнице на нужный этаж и подошли к охранникам. Кроме одежды, Дима обзавелся новеньким бесшумным ПСС, который раздобыла для него Оморова. Охранники, только взглянув на оружие, сразу подняли руки вверх. «Могли бы посопротивляться для приличия», — подумал Дима, приказав лечь на пол, чтобы Кролль мог их связать. Дима забрал у охранников пистолеты ХР-9, сунул один Кроллю, второй взял себе. Запасное оружие всегда пригодится. Кролль отвел связанных охранников к служебному лифту, затолкал их внутрь и застопорил кабину.
Палев спал в кресле. За последние несколько дней он состарился лет на десять.
Он словно почувствовал присутствие Димы и поднял веки — медленно, как будто они были налиты свинцом. Посмотрел на незваного гостя:
— Я думал, ты мертв.
— Ага, я это тоже слышал.
— Об этом говорили по телевизору.
— Значит, это правда.
Палев снова начал закрывать глаза. Дима похлопал его по щекам:
— Они что, накачали вас наркотой?
— Наверное. Сам не знаю почему, но мне кажется, что я уже мертвец.
— Тимофеев?
Бывший начальник кивнул:
— Похоже, я впал в немилость.
— Не волнуйтесь, в этом вы не одиноки. Вы знали, что операция по спасению Кафарова опиралась на ложные данные и провалилась еще до того, как мы вылетели из Рязани?
На мгновение Палев вернулся к жизни, словно клокотавший где-то глубоко внутри гнев прорвался на поверхность.
— Тимофееву нужны были пустышки — никчемные люди, расходный материал. Я твердо решил дать тебе все, что нужно. Но он хотел, чтобы вы погибли.
Гнев утих. Палев покачал головой:
— И зачем ему этот Кафаров… эта бомба…
— Кафаров мертв.
Лицо Палева прояснилось.
— Рано радоваться. Угадайте, кто забрал бомбы?
Дима сказал. Палев опустил голову. Соломон — этот совершенный агент, одаренный, безжалостный, без прошлого, без привязанностей — был также и созданием Палева.
Последовала долгая пауза. Старик переваривал это сообщение.
— Я столько работал ради страны, и вот теперь это…
— Мы заключили сделку, не забывайте. Я еду в Париж.
— Ах, Париж. Твой любимый город.
На губах Палева возникла бессмысленная улыбка. Веки его снова опустились.
— Фотографии, помните?
Палев нахмурился. Дима ощутил непреодолимое желание его придушить, но удовлетворился очередной сильной пощечиной.
— Мой сын, помнишь? На фотографиях. Ты обещал мне имя и адрес.
Взгляд Палева снова стал осмысленным, обмякшее лицо напряглось. Но оно выражало не внимание — на нем был написан ужас.
— Твой сын?
Дима схватил его за плечи:
— Те гребаные фотографии. Ты мне их показал. Из-за них я согласился участвовать в вашей поганой операции.
Палев поднес руку к лицу:
— Мне опять плохо. — Он закатил глаза.
Дима видел перед собой снимки, четко, в мельчайших деталях. Кое-что от Камиллы, кое-что от него. Красивый мальчик. «Мой сын».
— Прости, это… — В водянистых глазах старика мелькнуло недоумение. — Их дал мне Тимофеев. Это его люди поработали. Он не рассказал мне, кто этот мальчик.
Дима смотрел на Палева со смесью ярости и отчаяния. Когда-то этот человек был гениальным разведчиком, хранителем всех секретов, бичом западных контрразведок. Дима его так уважал, так восхищался им. Он проклял дряхлость Палева, проклял себя за то, что не вытянул информацию из этих людей, пока у него была такая возможность. На миг он почувствовал, что энергия, двигавшая им в эти последние несколько дней, покидает его.
Пора идти. Ему нужно ехать в Париж, и не важно, получит он информацию или нет.
— До свидания, Палев.
— Дима, — голос Палева немного окреп, — у меня к тебе последняя просьба.
— Хватит с меня твоих просьб.
Пленник указал на пистолет охранника, торчавший из кармана Димы:
— Ты не одолжишь мне эту штуку? Мне кажется, мое время пришло. Я бы попросил тебя об этой услуге, но из-за меня тебе и так пришлось пройти через ад.
Дима замер. Он мог любить или ненавидеть этого человека, но начальник присутствовал в его жизни дольше, чем кто-либо другой.
Он протянул ему руку. Палев сжал ее. Затем Дима отдал ему пистолет, повернулся и направился к двери.
— Дима.
Он оглянулся. Глаза Палева блеснули.
— Твой сын. Он работает на Бирже.
69
Выйдя за дверь, он услышал выстрел. Для Димы этот выстрел означал не просто смерть одного человека — он знаменовал конец целой эпохи. Палев воплощал для него набор ценностей и принципов, борьбе за которые они оба посвятили свою жизнь. Эти принципы были у них в крови. Несмотря на все горе, которое причинил ему Палев, несмотря на ложь, провалы и напрасно потраченные годы, гибель множества людей в лагере иранских боевиков, Дима ощутил печаль.
Но сейчас не было времени на сентиментальности. Пока он ехал на лифте вниз, в ушах у него звучали последние слова Палева.
