Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох
При слове «челобитная» Ираклий Зямович почувствовал себя ничтожным смердом и взвыл от жалости к собственной персоне. Ему захотелось прижаться щекой к лакированному кайзеровскому сапогу и молить даровать прощение и остроконечную железную каску. Но в каске, с моноклем в глазу и с большими седыми усами почему-то оказался сторож, всем своим видом олицетворявший мечту о принятии подданства. На груди сторожа висела золотая табличка: «По протекции полковника Федорина».
Икнув от зависти, Ценципер вскочил и со словами «Челобитная! Челобитную не побрезгуйте!», шатаясь, поплелся по шпалам вдаль. Один из красноармейцев прицелился фотографу в спину, намереваясь шлепнуть, но другой отвел ствол рукой: «Не трать патрон, сам сдохнет».
После неудачного идиотического побега из лазарета, закончившегося поимкой, Ираклия Зямовича закатали в смирительную рубашку и заперли на ключ. Поначалу Алешка, Серега и Шурка охраняли его, сменяя друг друга.
Для Лиходедова это был настоящий подарок судьбы. Теперь он мог видеть Ульяну постоянно, а девушка использовала каждую свободную минутку, чтобы заглянуть к своему герою. Она поила его чаем и пыталась подсовывать что-нибудь съестное. Алексей поначалу отчитывал ее за излишнюю заботу, за то, что отрывает от себя, но Ульяна упорно стояла на своем. Пришлось сдаться. Улиного чаю иногда перепадало и Мельникову с Пичугиным, и даже плененному Ценциперу.
Однажды в сумрачном коридоре Лиходедов встретил Пичугина. Алексей отметил, что тот медленно передвигает ноги, безвольно опустив голову. Подойдя ближе, Шурка всхлипнул.
– Шурка, что?
– Журавлева убили. И студентов почти всех. Барашков ранен…
Пичугин сорвал очки и ткнулся мокрым лицом в плечо друга.
– Как убили? – У Лиходедова подкосились ноги.
– Они все там, – Шурка неопределенно махнул рукой.
Оставив плачущего Пичугина на посту, Алексей и Уля побежали на улицу. Перед лазаретом стояли подводы с убитыми и ранеными партизанами. Вокруг суетились медики. Возле одной, прислонившись спиной к колесу, с папиросой в зубах сидел Барашков. Голова Вениамина была забинтована так, что повязка закрывала левый глаз.
– Не знаю, зачем курю, – устало сказал Вениамин, заметив подошедших друзей. – Просто увидел, как другие дымят, и попросил.
Студент снова замолчал, часто затягиваясь и пуская едкие клубы.
– Как же это? – растерянно спросил Лиходедов. Краем глаза он видел тело лежавшего поверх других Журавлева.
– Мы у Бурасовского рудника были. С ходу пошли на красных. Разбили их. Новочеркасский полк в атаку сам полковник Фицхелауров повел. Пробовали закрепиться, но части Семилетова опоздали. От северных поддержки не было. Красные очухались, и давай ломить. Так поперли, что наши на правом фланге драпанули. Нас в клещи взяли, ну и… – Барашков кивнул в сторону убитых. – Меня и Толика снарядом… Я жив, и, говорят, видеть буду, а он…
По правой щеке Вениамина покатилась слеза.
Алешка сжал Улину руку в своей, и они подошли к мертвым партизанам. Журавлев лежал на спине, ближе к краю подводы, и ноги его свисали. На гимнастерке под распахнутой шинелью расплылось кровавое пятно. Уля тихонько плакала, и Алешка чувствовал, что вот-вот разрыдается сам.
Подошли санитары. Двое пожилых мужчин из гражданских стали переносить тела с подводы на землю, укладывая рядком. Мертвые выглядели неестественно и сиротливо, словно жизнь бросила их, как кукушка своих птенцов.
Внезапно Ульяна нагнулась к Анатолию:
– Да он же живой!
Алексей подумал, что у девушки просто сдали нервы, что она упрямо не хочет верить в смерть, но заметил, как у Журавлева шевельнулись пальцы на руке. Уля уже во весь голос звала своего отца.
Доктор Захаров приказал санитарам срочно нести студента в операционную, а Барашков, пошатываясь, пошел рядом, требуя от начальника лазарета сделать все возможное.
– Понимаете, это же мой друг, – повторял он, точно это могло многое изменить.
Улин отец согласно кивал и заверял, что попытается. В этот момент подбежал Мельников. Серега ничего не знал и всех расспрашивал, что случилось. Барашков принялся рассказывать вновь, уже живее, вспоминая подробности. Мельников хмурился и качал головой.
– А Толик? Он будет жить? – вдруг перебил Серега, с надеждой посмотрев на Улю. – Твой отец его вылечит?
Ульяна растерялась, не зная, что ответить.
– Нам остается только молиться, – уверенно заявил Вениамин, считавшийся упертым материалистом.
Лиходедов понял буквально и принялся вслух читать то, что пришло на ум, – «Отче наш». Все затихли, повторяя про себя заученные с детства слова. После того как Алешка молитву прочел, друзья произнесли: «Аминь!» – и вновь замолчали. Каждый задумался о своем.
– Ну все, – Мельников поправил на плече винтовку, – пора Пичугу менять, он утром просил за него постоять.
Серега ушел, а чуть погодя на крыльце появился доктор Захаров, вытирая платком вспотевший лоб.
– Чуть не помер ваш друг. Обычно, насколько я знаю, с такими ранениями не живут. У него клиническая смерть была.
Ульяна бросилась на шею к отцу:
– Папочка, нас Боженька услыхал! Мы все молились за Анатоля!
Доктор только развел руками, всем видом подтверждая, что другого объяснения столь уникальный медицинский случай не имеет, и вручил Барашкову задевший журавлевское серце осколок.
– Вот, держите! Ну ладно, Уленька, пошли, больные ждать не могут.
Но, вспомнив, что Вениамин тоже ранен, спросил:
– Кто перевязывал? Пойдемте, я вас тоже осмотрю.
Оставшись один, Лиходедов растерянно оглянулся по сторонам. Вокруг все куда-то торопились, и только он не знал, куда податься. Словно позабыл о важном деле, и теперь никак не вспомнить, о каком именно.
«Пойду, Тихого проведаю», – решил он.
Коня Алексей недавно кормил, но сейчас подумал, что против небольшой прогулки тот возражать не станет.
Проезжая по станице, Лиходедов увидев двух офицеров, рассматривающих газету. Тут Алешка спохватился. Ведь в подсумке седла, завернутая в кусок холщовой ткани, давно дожидалась тетрадь покойного археолога! Как же он мог забыть! Проскакав версты две по степи в сторону Раздорской, юноша остановился, бросил шинель на землю у одинокого дерева, лег на живот и, подперев голову кулаками, принялся читать. Солнце приятно грело спину, а Тихий неторопливо щипал по соседству молодую траву.
В тетради говорилось, что археолог Громичук руководил раскопками по поручению Русского географического общества в Крыму. Сначала в Херсонесе, а затем под Керчью. Его археологическая партия сделала ряд интересных находок в Севастополе. Обнаруженные среди прочих предметов в одном из захоронений пергаментные свитки дали возможность предположить, что их владелец, вернее, владелица была одной из жриц богини Гекаты – персонажа не самого приятного в древнегреческой мифологии. У эллинов эта богиня отвечала за лунный свет, потусторонний мир, безумие, защиту от демонов, по совместительству являясь богиней порогов, перекрестков и переделов. Только она вытребовала у Зевса право перемещаться по любым мирам.
«Однако! – Алешка отложил тетрадь. – Вредная тетка была. Революции, видимо, тоже по ее части. Чем не массовое безумие и помешательство? Ну-с, продолжим, господин археолог».
Далее выходило, что культовые записи привели историка в Керчь. Именно там некогда находился основной храм и центр поклонения богине, в хранилище которого и были найдены свитки, являвшиеся ключом к тайным молитвам. Громичук искал их два года. Сам храм, по всем признакам, уничтожил сильный пожар. Археолог писал, что увиденное превзошло бы мечты любого искателя Трои. Но главное заключалось не в золотых предметах, которых было в изобилии, а в древних манускриптах, сохранившихся в подземелье, служившем в свое время библиотекой.
«Как обидно и как жутко становится, – писал Громичук, – когда начинаешь понимать, что модель нашего мироустройства со всеми благами кажущейся цивилизации, со всеми аэропланами и паровозами, телеграфами и пулеметами, атеизмом и капитализмом, лишь устойчивая галлюцинация, похожая на реальные законы устройства вселенной, как плесень в банке на саму банку. Наша хваленая цивилизация просто сборище себялюбивых муравьев, которые воображают, что на них некому наступить. Древние были умнее, скромнее и ближе к энергетическому взаимодействию с окружающей средой. То что мне удалось расшифровать, поражает примитивностью привода в действие и мощью достигаемого эффекта. Можно называть это колдовством, а можно сказать, что это лишь схема некого смещения, такая же простая, как удар по футбольному мячу. Просто способ лежит не в плоскости примитивных ньютоновских законов. Я только начал знакомство с первой партией манускриптов, располагавшихся в описи библиотеки по порядку – как если бы поступил на первый курс. Но уже хорошо понял, с чем имею дело. Пока речь идет о механизме „ближнего смещения”, назовем это так. Результат эксперимента потрясает. Человека, пережившего клиническую смерть, мне удалось найти в Ростове. Это маляр, сорвавшийся с лесов при окраске дома Парамонова. Дал ему пять рублей вперед и столько же пообещал после, на водку. Приготовил несколько вопросов к своей жене, а затем попросил маляра лечь, закрыть глаза и прочитал ему на греческом необходимый текст, потом задал вопросы. В общем, рабочий, впав в транс, почти в точности передал мне ответы моей жены, с которой я говорил ровно через пятнадцать минут после этого!
