Ксеноцид - Кард Орсон Скотт
Девушка вздрогнула. Разве древние греки не считали Луну холодной девственницей, охотницей? И я, разве, не такая? Шестнадцать лет, и меня еще не касался.
Я прислушиваюсь, только не слышу мелодии чьих-либо шагов…
Ничего. Только лишь отзвуки подготовки к трапезе: бряцание тарелок и ложек, смешки из кухни. Выйдя из задумчивости, Цинь-цзяо отерла ладонью непрошеные слезы. Как могла я думать, что одинока, раз живу в этом заполненном людьми доме, и все они всю мою жизнь заботились обо мне? Вот я сижу здесь и повторяю старинные стихи, а меня ждет работа.
Девушка вызвала на терминал все рапорты следствия по делу отождествления Демосфена.
На какое-то мгновение ей показалось, что и здесь она попала в тупик. Почти на четырех десятках планет кого-нибудь арестовывали за публикацию бунтовщических документов, подписанных этим именем. Звездный Конгресс сделал очевидные выводы: Демосфен – это всего лишь псевдоним, используемый всяким мятежником, желающим обратить к себе всеобщее внимание. Настоящего Демосфена не существует, нет никакой организованной группы под таким именем.
Относительно этого у Цинь-цзяо имелись некоторые сомнения. Демосфен имел потрясающие успехи, поднимая замешательства во всех мирах. Разве мог найтись на каждой из планет изменник, обладающий такими талантами? Мало правдоподобно.
А кроме того, вспоминая свое собственное чтение текстов Демосфена, Цинь-цзяо осознала, что замечает в них непоколебимую последовательность. Необычный сплав видений… отчасти, именно они становились причиной того, что демагог был столь убедителен. Все согласовывалось, создавая новый смысл.
Разве не Демосфен создал Иерархию Чуждости? Утланнинг, фрамлинг, рамен, варельсе. Нет. Это было написано давным-давно. Автором должен был быть совершенно другой Демосфен. Может, современные изменники считали себя наследниками давнего Демосфена? И они писали, чтобы поддержать независимость Лузитании, единственной планеты, где была обнаружена разумная раса инопланетян. Тогда они по праву подписывались именем первого человека, который дал понять человечеству, что Вселенная не делится между людьми и не-людьми, даже между разумными и не-разумными расами.
Некоторые из инопланетян, утверждал давний Демосфен, являются фрамлингами – людьми из других миров. Другие – это рамены – из чужого разумного вида, все же способные к взаимопониманию; мы можем сообща решить проблемы и предпринимать какие-то решения. Но имеются еще и варельсе: «разумные чудовища», разумные, но совершенно неспособные на контакт с людьми. Только лишь с варельсе война оправдана; с раменами же люди способны жить в мире и делить готовые к заселению миры. Так подсказывал непредубежденный, открытый разум, наполненный надеждами, что даже чужие могут стать друзьями. Размышляющие подобным образом люди никогда бы не выслали флот с Малым Доктором против планеты, населенной разумной расой.
Это была весьма неприятная мысль: что Демосфен – творец Иерархии – тоже осудил бы высылку Лузитанского Флота. И тут же Цинь-цзяо поправила себя. Ведь неважно, что считал давний Демосфен. Новый Демосфен, мятежный, это не тот мудрый философ, что пытается привести к согласию. Вместо этого он пробуждает склоки и недовольство среди миров, а может – даже и войны между фрамлингами.
Но этот мятежный Демосфен не был общим псевдонимом множества бунтовщиков на различных планетах. И компьютерный анализ это подтверждал. Действительно, многие изменники использовали имя Демосфена, только всегда это было связано с мелкими, малоэффективными, ничего не стоящими публикациями – никогда они не были теми по-настоящему опасными документами, которые появлялись, казалось, одновременно на половине миров. И все же местная полиция с радостью объявляла, что их фальшивый Демосфен является автором всех текстов, собирала награды и закрывала дело.
Звездный Конгресс, особо не задумываясь, поступил точно так же. Обследовали несколько десятков местных случаев арестов и осуждения бунтовщиков, которые, что было доказано, что-то публиковали под именем Демосфена. Чиновники облегченно вздохнули и объявили, что это вовсе не конкретная личность, а только повсеместно используемый псевдоним. И на этом следствие закончили.
Короче говоря, они пошли по линии наименьшего сопротивления. Какие же они эгоистичные и нелояльные… Цинь-цзяо охватил гнев из-за того, что подобные люди до сих пор еще находятся на очень высоких постах. Их следовало наказать, причем сурово, ибо по причине собственной лени или желания незаслуженных наград они допустили прекращение следствия по делу Демосфена. Неужто они не понимали, насколько он опасен? Что его тексты известны каждому по меньшей мере в одном мире, а уж если на одном, то и, наверняка, во многих? Это же сколько людей и на скольких планетах, именно по его причине, радовалось бы, узнав, что Лузитанский Флот исчез? И неважно, сколько людей арестовано полицией как подозреваемых в качестве Демосфена – работы его появлялись все время, написанные в том же тоне льстивой рассудительности. Нет… Чем дольше Цинь-цзяо читала рапорты, тем более была она уверена, что Демосфен – это один человек, до сих пор неидентифицированный. Всего лишь один человек, который невероятно эффективно хранит свою тайну.
От кухни пришел звук флейты – призыв на ужин. Цинь-цзяо глянула на пространство экрана, на котором все еще оставался последний рапорт. В нем неоднократно повторялось слово «Демосфен».
– Я знаю, что ты существуешь, Демосфен, – шепнула девушка. – И я знаю, что ты весьма хитер. Но я найду тебя. И вот тогда ты прекратишь свою войну с владыками и скажешь мне, что же случилось с Лузитанским Флотом. А я покончу с тобой. Конгресс накажет тебя, а отец сделается богом Дао и вечно будет жить на Безграничном Западе. Вот цель моей жизни; это боги избрали меня для решения этой задачи. Поэтому, ты можешь открыться мне уже сейчас, поскольку, в конце концов, все мужчины и женщины преклонят свои головы у божьих стоп.
До нее все так же долетала летучая, тихая мелодия флейты. Сладостные звуки отрывали Цинь-цзяо от мучительных размышлений и манили в компанию домашних. Для нее эта наполовину шепотом напеваемая мелодия была песнью глубины души, едва слышимой беседой деревьев над гладью пруда, звуком непрошеных воспоминаний, пробуждающихся в душе погруженной в молитвы женщины. Именно так созывали на трапезу в доме благородного Хань Фей-цы.
Так вот каков вкус предсмертного страха, размышляла Джейн, слыша вызов Цинь-цзяо. Люди испытывают его все время, но, тем не менее, как-то живут изо дня в день, зная, что в любой миг могут прекратить существование. Но все это потому, что они могут о чем-то знать и не помнить. Я же все помню. Я знаю, что Хань Цинь-цзяо близка к тому, чтобы открыть факты, что оставались тайной лишь потому, что никто не разыскивал их слишком настойчиво. Когда же они станут известными, я погибну.
– Эндер, – шепнула она.
Что там на Лузитании: день или ночь? Спит или бодрствует Эндер? Для Джейн задать вопрос означало: «знать» или «не знать». Поэтому она сразу же знала, что на Лузитании ночь. Эндер спал, но сразу же проснулся. Он все еще был настроен на ее голос, поняла Джейн, хотя, в течение последних трех десятков лет меж ними неоднократно царила тишина.
– Джейн, – шепнул он.
Его жена, Новинья, пошевелилась во сне. Джейн слышала ее, чувствовала вибрации ее движения, благодаря сенсору в ухе Эндера, она видела изменчивые тени. Хорошо еще, что она не научилась ревновать, ибо могла бы возненавидеть Новинью за то, что она там лежит: теплое тело рядом с Эндером. Зато сама Новинья, как женщина, была талантливейшей ревнивицей. Джейн знала, как та бесится, зная, что Эндер разговаривает с женщиной, проживающей в драгоценном камне, который ее муж носит в ухе.
