Фридрих Незнанский - Бубновый валет
А Славский и не желал привлекать к себе внимание. Пользуясь удаленностью города от центра и начальственного надзора, Игорь Валерианович ездил по всему Советскому Союзу, собирая картины таких классиков авангардизма, как Любовь Попова, Роберт Фальк, Давид Штернберг, Александр Куприн, и свозил их в нукусский Музей искусств, который сам же и основал. Некоторые картины он скупал, другие поступали к нему даром, потому что хозяева, не представляя истинной ценности, плохо их хранили: такие приходилось реставрировать, что потребовало собственной школы высококлассных специалистов… Музей рос и мужал. Постепенно по всей стране поползли слухи, что в захолустье родилась высококлассная коллекция. Поехать в Париж советские ценители искусства не могли, а Нукус был вполне доступен.
Вот так Игорь Славский совершил два добрых дела: во-первых, сохранил для потомков произведения, которые без него погибли бы или пополнили за бесценок западные коллекции, а во-вторых, прославил Нукус. Сам же, устав от постоянных попыток примирить дело жизни с официальной идеологией, умер, едва успев полюбоваться плодами посаженного им дерева. Однако оставил учеников…
Ученицей Славского называла себя нынешняя руководительница нукусского Музея искусств, которая показывала Турецкому экспозицию и запасники. От нее он и услышал историю музея.
Директор показалась ценителю женской красоты Саше не менее ценным произведением искусства, чем все хранимые здесь полотна, вместе взятые. Настоящая пери из «Тысячи и одной ночи»! Мелко вьющиеся черные волосы, собранные в косу, доходящую до крестца, сладкие темно-карие глаза и вишневые губы, полные бедра в сочетании с необычно тонкой талией… Впервые увидев ее на пороге музея, Турецкий попытался угадать, как зовут этот экзотический цветок. Будур? Фатима? Зейнаб? Гюльчатай? Что-нибудь еще менее привычное для русского слуха?
— Марина Ивановна Бабанова, — представилась орхидея Востока. Рассмеявшись жемчужным обольстительным смехом, добавила: — Для вас — просто Мариника.
Мариника была местной уроженкой и при этом ребенком разных кровей и культур. Нукус в сталинские времена был местом ссылки: сюда отправляли иногда целыми семьями. Так вот и получилось, что потомственный донской казак и цыганистый брюнет Иван Бабанов, чья семья попала в Нукус, когда Ване было всего семь лет, вступил в законный советский брак с такой же ссыльнопоселенкой, молдаванкой Вероникой Пэурару. Если ее родители еще помнили пейзажи родных мест, то плод их союза, Мариника, никогда не видела ни излучины тихого Дона, ни молдавских садов и, выезжая за пределы республики, привыкла ощущать себя скорее узбечкой, чем молдаванкой или казачкой. И в казаках, и в молдаванах течет примесь турецкой крови: должно быть, отсюда ее восточная внешность? Но по образованию она была настоящей европейской женщиной: искусствоведом, доктором наук с приличной репутацией в соответствующих кругах.
— Александр Борисович Турецкий, — представился следователь на отдыхе. — Для вас — просто Саша. Судя по фамилии, среди моих предков тоже затесались турки. И при виде вас, прямо скажу, во мне взыграл восточный человек. Признайтесь, Мариника: неужели ваш неосторожный муж выпускает вас из дому без паранджи? Не боится, что умыкнут?
— Мужа нет, — спокойно пожала плечами Мариника. — Есть дочери. А муж… Он на протяжении всего нашего брака жалел, что не может надеть паранджу на мои принципы и поступки. Ежедневно гудел мне в уши, что женщина годится только на то, чтобы ублажать мужа, печь лепешки, ежегодно рожать…
— Простите, я не хотел…
— Нет-нет, для меня это далекое прошлое. После развода я вернула девичью фамилию.
Пока длилось бесконечное перемещение по темным крашеным полам нукусского музея, сопровождаемое лекцией о русском авангарде, Саша не мог не поддаться обаянию глубокого Мариникиного голоса и накатывавшего от нее волнами запаха особых восточных мускусных духов. Или так пахло ее постоянно разгоряченное тело? Это роскошное женское тело было облачено в свободное полупрозрачное платье. Восточная красавица, доктор наук. Хотелось бы испробовать, каковы ее принципы в отношении свободного секса — азиатские или европейские?
Турецкий поймал себя на том, что вместе с освежением чувств, наступившим после депрессии, вернулись прежние мужские привычки, от которых, расставаясь с Ириной, он обещал себе избавиться. «Хватит, Саша! — прикрикнул он на себя. — Пора остепениться. Ты уже созерцал и ад, и ангелов, а все на старое тянет?» И, вопреки благонамеренным мыслям, едва удерживался, чтобы не погладить ладошкой эту плотную и гладкую, точно у породистой лошади, ягодицу, с просвечивающими сквозь ткань платья эфемерными трусиками. Тут и самый верный муж из кожи выскочит. Нельзя же так искушать человека!
Но ощущения ощущениями, а о деле следователь Турецкий не забывал. И его поразило, что при всем богатстве коллекции, хранимой даже в запасниках, в ней отсутствовали полотна Бруно Шермана. Нукус — город небольшой и, наверное, был еще меньше в те времена, когда Игорь Валерианович Славский составлял ядро своей коллекции. Он, разумеется, не мог пройти мимо картин гениального авангардиста, проживавшего здесь в ссылке, если они остались. Значит, Шерман в последние годы жизни ничего не писал? Или…
— Мариника, мне рассказывали, что ваш музей располагает обширным собранием полотен Бруно Шермана. Могу я их увидеть?
Дрогнули вишневые губы, в глазах промелькнуло сложное и настороженное выражение. Мариника, до сих пор такая радушная, радующаяся возможности показать заезжему гостю нукусское богатство, замкнулась.
— Картины Шермана на реставрации, — с непонятным ожесточением ответила она.
— А когда они вернутся с реставрации?
— Нескоро. Вы ведь приехали всего на неделю, не так ли?
— Так, и мне не хотелось бы задерживаться. Могу я увидеться с реставратором?
— Нет, не можете. Технология требует особого режима. Реставрируемой картине человек со стороны, со всеми своими микробами, так же опасен, как новорожденному ребенку.
— А я в марлевой маске… — Турецкий прикидывался дурачком.
— Нет-нет, я не могу вам позволить. С моей стороны это было бы должностным преступлением.
При словах «должностное преступление» в глазах Мариники снова промелькнула та же непонятная тень. Следователь по особо важным делам Турецкий привык подмечать подобные вещи. Но в то же время опыт подсказывал, что не нужно настаивать на своем, когда не имеешь достаточно доказательств, иначе человек уйдет в глухую несознанку, а ты останешься ни с чем.
Тем более Турецкий не хотел давить на Маринику. С очаровательными женщинами он привык действовать лаской. «В том заключается бесспорная истина, что каплей меда поймаешь больше мух, чем ведром желчи», — мысленно произнес он восточную, как ему думалось, мудрость и приготовился действовать в соответствии с этой полезной поговоркой.
— Мариника-апа, к нам пришло письмо из Швеции. Шведы спрашивают, когда они могут приехать на экскурсию. После обеда ответите, хоп?
Среда влияет! Интернациональный коллектив высококвалифицированных сотрудниц Мариники Бабановой — узбечка Саида, грузинка Кетеван и русская Наташа — одинаково пользуется хлопающим словечком «хоп» в значении «хорошо» и уважительно обращается к своей начальнице «апа»: как к старшей в роду, как к матери. Она и старалась быть для них матерью: заботливо опекала и служила примером для подражания. Не только безукоризненно грамотная и эрудированная, но, кроме того, всегда приветливая, вежливая, подтянутая, красиво одетая и причесанная — не директор музея, а воплощенная мечта художников, которые были бы рады отдать такой волшебнице на хранение свои гениальные полотна.
Как она их подвела! Если бы девочки узнали, что она натворила, — смогли бы доверять ей, как прежде?
— Мариника-апа!
У Наташеньки, кандидата наук, глаза были круглыми, все примечающими. Директор музея сидела, закрыв лицо ладонями, а на столе перед ней в вазе красовался букет, с фантазией составленный из разных цветов, стоящий в Нукусе, на который наступает пустыня, баснословную сумму.
— Да, Наташенька, — не оборачиваясь, ответила Мариника. — Положи письмо на стол, будь добра. У меня голова что-то разболелась.
Если Мариника, вопреки всем правилам, говорила даже не обернувшись — значит, действительно произошло что-то серьезное. Наташа на цыпочках подошла к столу и положила на него конверт со штемпелем международной авиапочты. Ей показалось, что из-под плотно прижатых к лицу ладоней Мариники капают слезы, и она на секунду замерла, чтобы проверить это впечатление, но, устыдясь своего любопытства, быстро покинула кабинет начальницы. Когда Наташа вышла, Мариника встала и заперла дверь на ключ. Она поступала так очень редко, но сейчас ей срочно требовалось собраться с мыслями. Смуглое, не увядшее с годами лицо Мариники было искажено страданием.
