Фридрих Незнанский - Одержимость
— Давайте покатаемся на моей.
— Ладно.
Гордеев влез внутрь, стряхнув с плеч и волос тяжелые капли: туман гадкой моросью оседал не только на крышах и стеклах машин, но и на головах несчастных прохожих — пока дошагал от своей машины до джипа, уже намок. Керубино, не дожидаясь, пока Гордеев усядется поудобнее и как следует захлопнет дверцу, газанул и резко вывернул влево, чудом не задев припаркованную впереди „Волгу“. Дверцу пришлось захлопывать уже на ходу.
— Куда едем? — поинтересовался Гордеев, глядя, как Рубинов, выскочив со Звездного бульвара, не ушел к центру, а выехал на Ярославское шоссе.
Керубино ткнул пальцем вперед:
— Туда.
— И что там?
— Все.
На минуту, а может, и больше повисла пауза. Рубинов, такой счастливый еще вчера, был откровенно зол. Он то и дело бросал короткие хмурые взгляды на Гордеева, но тут же отводил глаза, под бледными скулами бегали желваки. Гордеев включил лазерный проигрыватель, но не успел он завестись, как Матвей взвизгнул:
— Выключите!
— Почему?
Из колонок полетели первые аккорды заунывной гитарной композиции.
— Выключите, пожалуйста.
— Ладно, поставим что-то повеселее… — Гордеев потянулся к бардачку, где лежала целая стопка дисков.
— Нет! — Керубино шарахнул по кнопке, выковырял диск и вышвырнул в окно.
— Что-то случилось?
— Нет.
— Ладно.
Проехали „Ярославский тракт“, Бабушкинское кладбище, церковь Андриана и Натальи. Рубинов молчал, Гордеев тоже молчал. Почти у самой Кольцевой адвокат не выдержал и поинтересовался:
— Они вернулись? Снова зеленые… Эй! Осторожно!
Прямо на них неслись, увеличиваясь в размерах, фары встречной машины. Большие, высоко стоящие фары грузовика. Гордеев и не заметил, как Керубино выскочил на встречную полосу. Он и сам этого не заметил и не успел испугаться, но резко вывернул руль, и огромный мерседесовский фургон пронесся буквально в считанных сантиметрах слева, справа другая машина взвизгнула тормозами, впуская их обратно на свою полосу.
Гордеев перевел дыхание:
— Какого черта?!
— Что вы от меня хотите?!
— Это я чего-то хочу?!
— Да.
— Хорошо, я хочу знать, куда и зачем мы едем?
Рубинов даже не взглянул в его сторону.
— В задницу твои знания! — Керубино вдруг перешел на „ты“. — Что изменится оттого, что ты будешь знать?!
— Не знаю.
— Вот!
— Что вот?
— Ты сел в машину по доброй воле?
— И что? Что вы, черт возьми, делаете?!
Рубинов с мрачной ухмылкой медленно, но уверенно, теперь уверенно, сознательно съезжал на встречную полосу. Встречные машины, отчаянно сигналя, сворачивали в сторону.
— Прекратите! — потребовал Гордеев.
— Нет.
Гордеев рванулся к рулю, но было слишком поздно. Джип несся по середине встречной полосы, и его с двух сторон обтекал встречный поток. Перекошенные лица водителей встречных машин, застывшие в немом вопле, проносились справа и слева, на спидометре стрелка тихо подползала к 120, а Керубино, держа руль все время чуть вывернутым, продолжал под очень острым углом пересекать трассу. На обочине мелькнула мигалка гаишников, далеко сзади взвыла сирена.
— Ты хотел знать, что происходит? — убийственно спокойным тоном сказал он.
— Да!
— Мне предложили поставить эксперимент.
— Какой, на фиг, эксперимент?!
— Обыкновенный. Я должен проверить.
— Что?
— Проверить и убедиться.
Колеса зашуршали по гравию обочины. Слева мелькали мокрые деревья. Кажется, это еще Лосиный остров или уже нет, Гордеев не мог видеть указателей, их на этой половине дороги полагалось читать с другой стороны.
— Останови! — адвокат и сам помимо воли начал „тыкать“, тут, черт возьми, уже не до вежливости.
Керубино даже не снизил скорости. Сзади по обочине же за ними летела патрульная машина.
— Останови, я сказал!
Тот упрямо мотнул головой:
— Нет, эксперимент еще не закончен.
— К черту твои эксперименты! — взбесился Гордеев. — И ты тоже иди к черту! Ты меня достал! Понял?!
— Нет. Ты прикасался к рулю, а это неправильно.
— Дебил! Останови или я выпрыгну!
— Прыгай.
Прыгать было некуда. Только под колеса другой машины.
— Нужно повторить. Они мне обещали. — Его слова как бы зависали в воздухе. — Обещали, и я должен проверить.
— Но тогда при чем здесь я?
— Ты сам этого хотел.
— Я?!
— Ты был со мной в коме.
— Останови, Матвей. Прошу по-хорошему. — Гордеев потянул ногу к педали тормоза, но Керубино начал отчаянно лягаться.
Не сбавляя скорость, он направил машину обратно на трассу под таким же острым углом. Гордеев пристегнулся ремнем и вжался в сиденье. Все повторялось, как в дурном сне: свет в глаза, визг тормозов, перекошенные рожи, налетающие с обеих сторон и тут же уносящиеся прочь.
— Ты задумывался о смерти? — ухмыльнулся рубинов.
— Нет.
— Не ври!
— Ладно, да!
— И ты уже готов?
— Нет! Нет, не готов! У меня еще много планов!
— Зря. Нельзя строить планы, они, как правило, не сбываются.
Они добрались-таки до разделительной полосы, до невысокого бордюра, за которым полметра в ширину грязи, и на каждые пятьдесят метров ее длины — один серый фонарный столб. „Субару“, загребая всеми четырьмя колесами, легко вскарабкался на возвышение и так же легко спрыгнул с другой стороны, четко вписавшись между столбами.
— Теперь все? Теперь я тебе не мешал?
— Все, — кивнул Керубино. — Я попробовал. Ты свидетель. — Он выключил дворники и отпустил руль.
— Эй! Может, хватит уже!
— Нет. — Одну руку он положил на колено, другой, согнутой в локте, отгородился от Гордеева, блокируя его попытки прорваться к рулю.
— Пристегнись хоть!
— Нет.
— Пристегнись, дурак!
— Нет.
Асфальт весело зашелестел под колесами, маленькие камешки дробью бились о днище. Рубинов медленно вдавливал газ. 120… 130… 140… стрелка спидометра сползала к максимальной отметке. На выбоинах чуть подбрасывало, и колеса сами собой меняли направление. Руль, как живой, чуть поворачивался туда-сюда.
— Это автопилот, — твердил про себя Гордеев, — это просто автопилот…
Каким-то чудом их все-таки сносило к обочине. Сбили несколько столбиков ограждения. Правее широкая полоса то ли поля, то ли болота, дальше сплошной строй елей. Лобовик мгновенно покрылся капельками мороси, и встречные огни распадались в них на тысячи мелких огоньков, ослепляя, но и сквозь эту мерцающую пленку Гордеев увидел впереди прямо по курсу габариты припаркованной на обочине машины. Керубино повернул голову. Он тоже заметил. Он улыбался. Он был не просто доволен собой, он был счастлив.
Они летели прямо в задницу выраставшего из тумана автомобиля. Уже прорисовалась сверкающая поверхность заднего бампера. Рубинов пожирал его глазами, бормоча что-то себе под нос.
Гордеев в последний момент рванул руль на себя, видя, как проминается от удара багажник черного „опеля“, как взлетает левый бок джипа, взбираясь колесом на этот смятый багажник, как вырываются откуда-то из-под днища искры от соприкосновения металла с металлом, как их начинает заваливать налево, а колеса бешено вращаются в пустоте.
Они пролетели метров двадцать, дважды перевернулись в полете и врезались в мягкие податливые стволы нестарых еще елей. Ввинтились в них, как кабан, продирающийся сквозь подлесок. Обломанные ветки застучали по крыше, скрипнули примятые, придавленные деревья. Джип замер с задранным к небу носом, упершись в землю задними колесами и бампером.
В глазах Гордеева мелькали тысячи огненных мячиков, но зрение медленно возвращалось. Его разобрал истерический хохот. Он смеялся и икал, глядя на окровавленную морду Рубинова.
— Мы живы, Матвей! Мы живы, да?
Керубино был, слава богу, не только жив, но кажется, даже особо не пострадал, если не считать ссадин на руках и на лбу.
— Ты счастливчик, Рубинов! Твою мать! И придурок!..
Гордееву хотелось немедленно выбраться из кабины, он вывалился в подмерзшую грязь, обежал вокруг, с трудом отодрал заклиненную водительскую дверцу, потащил Рубинова на себя:
— Вылезай, не дай бог, рванет.
Рубинов отмахнулся и, завалившись головой на руль, заревел в полный голос:
— Почему?! Ну почему ты так со мной?! Я тебя ненавижу! Я думал, ты не как все! Я думал, ты со мной. Я думал, ты настоящий! А ты такой же жирный, трусливый, как остальные! Я тебя ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Он вопил сквозь слезы, повторяя одно и то же. Гордеев услышал нарастающий вой сирены и заметил приближающиеся мигалки. Через минуту к ним уже неслись два гаишника с пистолетами и в унисон орали:
— Стоять! Не двигаться!!!
При попытке вытащить Рубинова из машины он забился в натуральном эпилептическом припадке, глаза закатились, на губах выступила пена. Испугавшись, гаишники оставили его в покое, бросились к Гордееву:
