Андрей Воронин - Высокое напряжение
Это оказалось не так уж сложно, когда он понял, какой находкой оказался Палач. Его дурацкая кличка и отталкивающая внешность не имели ровным счетом никакого значения. Это был профессионал высшего класса, работавший эффективно и чисто. С его помощью Андрей Михайлович в считанные недели устранил со своего пути множество препятствий, на самостоятельное преодоление которых ему потребовались бы годы.
А потом возник Бекешин со своей идеей. Идея была в духе новых времен: не быстрый грабеж, но рассчитанный на долгие годы вперед солидный проект, законный, как дыхание, и сулящий в отдаленной перспективе огромные прибыли. На какое-то мгновение Андрей Михайлович внутренне дрогнул, но сразу же взял себя в руки: в отличие от Бекешина, он не располагал десятилетиями, нужными для того, чтобы этот проект дал по-настоящему ощутимый эффект. Зато он навел Горечаева на кое-какие свежие мысли. В завиральной идее сопливого мальчишки Андрею Михайловичу почудилась возможность хорошенько пощипать всех этих новоявленных хозяев жизни, оставшись при этом в тени и утолив жажду крови, которая донимала его в последнее время с пугающей силой.
Поначалу все шло как по маслу. Кредиты и выплаты сыпались на липовую фирму золотым дождем, из чего, между прочим, следовал вывод, что идея Бекешина была очень даже своевременной. “Другое дело, – думал Андрей Михайлович, – что после того, как все вскроется, ни самого Бекешина, ни тех, кого осенят аналогичные идеи, не подпустят к энергетическим сетям на пушечный выстрел. Но это уже их проблемы, а я к тому времени либо благополучно помру, либо буду уже очень, очень далеко… Не во Флориде, конечно, – чего я там не видал, – но все-таки достаточно далеко и достаточно давно, чтобы никому даже в голову не пришло связать мое имя с этой аферой. Пусть Бекешин расхлебывает, у него для этого вся жизнь впереди, да и идея была все-таки его…"
А потом начались неприятности. Андрей Михайлович никак не мог понять, в чем тут причина: то ли Палач наконец расслабился и начал работать спустя рукава, то ли все-таки ему самому не стоило затевать эту массовую казнь на электрическом стуле ради нескольких дополнительных грошей… Неужели это был тот самый случай, про который говорят: жадность фрайера сгубила?
«Ну и пусть это жадность, – решил он. – Пусть это будет сверхжадность, пусть это будет сумасшествие, да что угодно – буквально все, что угодно! Но это моя жадность и мое сумасшествие – во-первых. А во-вторых, к делу это не относится. Палачу заплатили огромный аванс, и он просто обязан был сделать все аккуратно и чисто, как всегда. Что же ему помешало? Причем помешало до такой степени, что угнанный каким-то психом грузовик с медным проводом прикатил прямо под окна липовой фирмы, где ему было совершенно нечего делать, буквально сразу после поступившего от Палача сообщения, что все в порядке! Или проклятого мокрушника наконец-то перекупили?»
Он поднялся из кресла и неслышными" шагами прошелся из угла в угол небольшой уютной гостиной, по щиколотку утопая в пушистом ворсе ковра. Из распахнутого окна тянуло теплым душистым ветром, снаружи негромко шумел лиственный лес. Горечаев подошел к окну и немного постоял там, вдыхая лесные ароматы и разглядывая видневшиеся над краем кирпичной стены густые кроны. Разглядеть замаскированную в кроне старой липы дощатую платформу ему так и не удалось, но он и без того знал, что снайпер уже занял свою позицию.
На изящном столике с ножками в виде львиных лап мелодично звякнул выполненный в стиле ретро белый с золотом телефон. Андрей Михайлович подошел к столику и снял трубку.
– Слушаю, – сказал он.
– Ваш гость прибыл, – сообщил ему телефон голосом сидевшего в нижнем холле телохранителя.
– То есть как это – прибыл? – сердито спросил Горечаев. – На полчаса раньше срока? И потом, почему наружная охрана о нем не доложила?
– Не могу знать, – по-военному отрапортовал телохранитель.
– Ясно, что не можешь, – проворчал Андрей Михайлович. – Все вы ни хрена не можете, только водку жрать да баб портить.
Он с лязгом бросил трубку на рычаги, а когда обернулся, обнаружил, что в комнате он не один. У дверей стоял Палач, одетый непривычно скромно, даже бедно, явно прямо с поезда. Как всегда, он вошел без стука, абсолютно бесшумно, как какое-нибудь растреклятое Привидение, и теперь стоял у дверей, по обыкновению смахивая на уродливый манекен, сбежавший из витрины провинциального универмага.
– Ну, здравствуй, – сказал ему Андрей Михайлович, возвращаясь в кресло. – Присаживайся, работничек.
– Здравствуйте, Андрей Михайлович, – ответил Палач, оставаясь стоять на месте. Вид у него при этом был самый почтительный, но Горечаеву было плевать на его вид. Он предпочел бы, чтобы Палач вел себя поразвязнее и с ходу бухнулся в свободное кресло, потому что дверь, у которой он стоял, никоим образом не могла попасть в поле зрения засевшего за окном снайпера.
– Садись, садись, – повторил Горечаев. – В ногах правды нет.
Киллер посмотрел на кресло, но остался стоять.
– Спасибо, – сказал он, – я в поезде насиделся. А потом еще в ресторане… Рассчитаться бы, Андрей Михайлович. Устал я что-то. Заброшу деньги в банк и домой, на боковую.
– Торопишься, значит, – медленно проговорил Горечаев. – Устал… Ты прав, рассчитаться надо. Только сначала я хотел бы получить от тебя полный отчет.
– Отчет? – Палач казался искренне удивленным. – Какой еще отчет? Дело сделано, а подробности вас никогда не интересовали.
– А вот теперь заинтересовали. Да сядь ты, наконец, шея болит на тебя смотреть!
– В кресло? – зачем-то спросил Палач.
– Нет, на стол, болван! – взорвался Горечаев. – На пол, черт бы тебя побрал!
– Ну, если вы настаиваете, – пожал плечами Палач и уселся прямиком на подоконник, спиной к наведенному на него стволу снайперской винтовки.
Андрею Михайловичу стало даже жаль, что он так и не успеет расспросить этого мерзавца о причинах, которые вызвали последний провал. Вот сейчас его тупая уродливая башка взорвется, разлетевшись веером кровавых лохмотьев и липких брызг, и все будет кончено. “И я сэкономлю десять тысяч на его гонораре”, – подумал Горечаев.
Он молчал, напоследок разглядывая Палача, и Палач тоже помалкивал, склонив голову к плечу, и в свою очередь разглядывал Андрея Михайловича. На лице его постепенно проступало какое-то новое, невиданное раньше выражение, и Горечаев не сразу понял, что это выражение больше всего напоминает обыкновенную насмешливую улыбку. Спустя секунду он понял еще одно: пауза затянулась, снайпер почему-то медлил.
– Ну хорошо, – сказал Палач, легко соскакивая с подоконника и снова уходя с линии огня. – Отчет так отчет. Хотя я не понимаю, зачем вам это могло понадобиться. Вы что, любите фильмы ужасов?
– О вкусах мы поспорим потом, – скрипучим голосом произнес Андрей Михайлович, думая о том, что глубоко укоренившееся в нем недоверие к импортной технике оказалось абсолютно обоснованным: проклятая американская хлопушка почему-то не сработала. – Для начала мне хотелось бы узнать, каким образом у тебя из-под носа увели грузовик с медью.
– Грузовик? – Палач был ошарашен. – Наш грузовик?! Кто это сделал?
– Вообще-то, этот вопрос должен был задать я, – сказал Горечаев. – Но в виде исключения я тебе отвечу: это сделал тот самый работяга, которого ты, по слухам, сжег заживо в какой-то бане или сторожке…
– В заимке, – автоматически поправил Палач. – Но этого просто не может быть… Вот, значит, в чем дело… Да перестаньте вы коситься на окно! Что я вам, мальчик? Меня не так просто подстрелить. Мы с вашим снайпером обсудили создавшееся положение и решили, что стрелять в меня пока что было бы преждевременно.
Андрей Михайлович сделал странное незавершенное движение рукой, неуверенно потянувшись к пояснице. Выглядело это так, как будто старика не то схватил радикулит, не то хотелось ему извлечь на свет божий нечто, спрятанное сзади за поясом. Впрочем, он тут же спохватился и положил руку на колени под внимательным взглядом Палача.
– Черт возьми, – сказал Горечаев. – А я-то на него рассчитывал, старый дурак… Ну, и что теперь? Учти, если ты меня хоть пальцем тронешь, живым тебе отсюда не выбраться.
– Бросьте, Андрей Михайлович, – с почтительной фамильярностью откликнулся Палач. Казалось, он уже полностью оправился от пережитого потрясения. – На кой черт мне это сдалось – трогать вас пальцем? Я делаю только ту работу, за которую мне заплачено, и вам это отлично известно. Вас мне пока что никто не заказал… И потом, вы же знаете, что я могу раздавить вас в лепешку и уйти отсюда совершенно спокойно – так же, как пришел. Поэтому давайте не будем капать друг другу на мозги, а подумаем лучше, как нам теперь быть.
– И как, по-твоему, нам теперь быть? – с видимым спокойствием поинтересовался старик. Палач заметил, что его собеседник незаметно массирует левую сторону груди и про себя в который уже раз изумился: ну на кой черт, спрашивается, этому старому грибу деньги? Ведь помрет же, и все его счета в швейцарских банках так и пропадут невостребованными… Впрочем, это уже было совершенно не его дело.
