Андрей Воронин - Ночной дозор
Он достал из холодильника стеклянную кастрюлю, в которой застыло до состояния желе что-то не очень съедобное на вид, то ли тушеное мясо с подливой, то ли курица с картошкой. Сейчас ему было все равно, что кушать на ужин.
Загудела микроволновая печь. Барышев сидел и смотрел на таймер, который вел обратный отсчет времени. И полковнику почему-то показалось, что перед ним не обыкновенный бытовой прибор, а бомба с электронным часовым механизмом, и лишь только на табло покажутся одни нули, прогремит взрыв. «Десять, девять, восемь, семь…» — машинально принялся отсчитывать Барышев. И когда на дисплее зазеленела двойка, выключил микроволновку. Сдали нервы.
— Две секунды ничего не решают, — с кислой улыбкой пробормотал он, открывая дверку.
Но не успел он взять в руки кастрюлю, как за его спиной резко зазвонил телефон. «Жена, наверное», — подумал полковник. Ему захотелось дать ей почувствовать, что он ждал ее, хотел услышать. Поэтому рванулся к аппарату, снял трубку, пока тот не разразился вторым звонком.
— Да, — бросил он в микрофон радостно и возбужденно.
— Полковник Барышев? — прозвучал вопрос.
«Не она», — с досадой подумал полковник, прижимая трубку плечом к уху и сел на стул.
— Да, я.
— Извините, что беспокою так поздно, — голос звучал мягко, вкрадчиво, интеллигентно, в то же время в тоне говорившего не было и намека на заискивание. Легкий кавказский акцент почудился Барышеву в этом голосе. — Это Мухамедов вас беспокоит. Надо бы встретиться.
Барышев некоторое время молчал. О том, кто такой Мухамедов, полковник вспомнил тотчас — заместитель председателя азербайджанского землячества в Петербурге, на визитках которого была скромно проставлена профессия — художник. Правда, вспомнить, состоялась ли в Питере хоть одна выставка этого самого Мухамедова, Барышев так и не смог.
— В чем дело?
— Я бы не хотел говорить по телефону, думаю, вы сами о многом догадываетесь.
— Лично к вам у меня никаких претензий нет.
Мухамедов немного нервно рассмеялся:
— Я не из тех людей, к которым могут быть претензии у властей, поэтому и звоню вам. У меня есть что вам показать, и думаю, это вас не разочарует.
Барышев тяжело вздохнул. Ему не хотелось вновь выбираться из дома, вновь заниматься делом. Но в каждой профессии есть свои издержки, милиционер, как врач, его могут и посреди ночи выдернуть.
— Не беспокойтесь, машина уже ждет вас возле подъезда.
Барышев выглянул в окно. Внизу громадой темнел черный «Кадиллак», возле которого прохаживался шофер в строгом костюме.
— Это касается Малютина, — раздалось в трубке.
— Хорошо, еду.
— Спасибо.
«Мне даже не пришлось поужинать», — подумал Барышев, кладя трубку на рычаги.
Теперь было непонятно, что делать со стеклянной кастрюлей. Горячую ее в холодильник не поставишь, а оставить в микроволновке, так будет недовольна жена.
Звонок Мухамедова заинтриговал полковника. Редко случается, чтобы люди типа Мухамедова, занимающие верхние ступеньки в преступном мире, сами звонили милицейскому начальству и назначали встречу, а тем более, присылали машину с личным шофером.
Водитель встретил Барышева так, словно к его машине вышел президент соседней страны. Молча распахнул дверцу и даже немного склонил голову, когда Барышев садился на заднее сиденье. Дверца бесшумно закрылась, словно прилипла к проему кузова.
Мир сквозь тонированные зеркальные стекла автомобиля показался лишенным красок, мрачным и неприветливым. Водитель быстро, но не суетясь, обошел длинный капот «Кадиллака».
Барышев даже не почувствовал, как завелся двигатель.
Перед ним на откидном столике стояла пепельница, рядом с ней на подставке разместились пачка сигарет и зажигалка Собственные «Жигули» показались полковнику по сравнению с «Кадиллаком» чем-то вроде плохо сделанной игрушки. Сколько раз он въезжал этой дорогой во двор и машину нещадно трясло на выбоинах. «Кадиллак» же словно шел на воздушной подушке, горделиво проплыл вдоль длинного дома и, пропустив троллейбус, элегантно вырулил на улицу.
Всем своим видом шофер давал понять полковнику, что расспрашивать у него о чем-нибудь бесполезно — каменное лицо, губы неподвижны, каждое движение выверено и бесстрастно.
Барышев сидел и гадал, куда же они едут. Как ему было известно, Мухамедову принадлежало три квартиры в центре Питера. Имел он и два загородных дома, оформленных на себя. Поговаривали, что еще примерно столько же недвижимости оформлено на подставных лиц.
Мелькнули недостроенные дома, и «Кадиллак» выехал на шоссе. Хорошая подвеска, тихо работающий двигатель создавали иллюзию, будто машина стоит на месте. Барышев чуть наклонился вправо и посмотрел на спидометр.
Скорость составляла шестьдесят миль — сто десять километров в час. Даже не сбавляя ее, шофер провел машину перед самым постом ГАИ, ловко вписавшись между двумя металлическими барьерами. Кому принадлежит машина, гаишники знали, да и тремя первыми цифрами госномера были нули.
— Хорошо, хоть честь не отдали, — вздохнул Барышев.
Шофер никак не отреагировал на это замечание, и вскоре за окном замелькали сосны, за которыми плескалось море. Пейзаж умиротворял душу, и, глядя на него, казалось, ничего плохого в этом мире случиться не может. Усталость давала себя знать, и Барышев полуприкрыл глаза.
"Странно, все-таки, устроена наша жизнь, — думал полковник, — она словно течет в двух параллельных, непересекающихся плоскостях. В одной я, представитель власти, борюсь с преступностью, а во второй — могу преспокойно встретиться с криминальным авторитетом, могу ехать в его машине. Мы так привыкли к этому, что перестаем удивляться, хотя, если вдуматься, это полная дикость.
Тем не менее, в этом есть особый смысл. Так можно избежать лишней крови, лишних жертв. В конце концов, и мы, милиция, и они, бандиты, — порождение одной и той же системы, такой же далекой от совершенства, как далек от нее мир, в который люди превратили божье творение".
Он ощутил, как его чуть заметно качнуло вперед — машина сбросила скорость. Он открыл глаза. «Кадиллак» плавно сворачивал на съезд, узкий, выполненный из узорчатой, разноцветной брусчатки. На повороте стоял знак «Въезд запрещен», такой без согласования с ГАИ поставить невозможно. Ворота были гостеприимно распахнуты, Мухамедов сам вышел встречать гостя, высокий, подтянутый, в черном костюме и белоснежной рубашке.
— Добро пожаловать, — азербайджанец широко улыбнулся, обнажив ровные белые зубы. — Я рад, что вы не отказались приехать.
Барышев не сумел себя пересилить, пожал-таки предложенную ему руку. Ладонь Мухамедова, как показалось ему, была по-женски мягкая и теплая. Широким жестом хозяин дома пригласил гостя войти.
Дом и снаружи казался огромным, но когда Барышев очутился внутри, то холл, облицованный мрамором, просто поразил его своими размерами. У стены журчал небольшой каменный фонтанчик, в затянутом сеткой вольере порхали разноцветные попугаи. С расписанного восточным орнаментом сводчатого плафона лился матовый свет умело замаскированных светильников. Все здесь говорило о хорошем вкусе хозяина. Интерьер хоть и поражал воображение восточной пышностью, но оставался при этом достаточно изысканным.
И Барышев вскоре сообразил, почему в холле оставалось много свободного места. Он глянул под ноги и увидел собственное отражение в полированном мраморе.
— Проходите, — негромко сказал Мухамедов, и его голос вернулся приглушенным эхом. — Где предпочитаете беседовать? — осведомился хозяин. — В гостиной, в библиотеке или в кабинете?
Только сейчас Барышев заприметил охрану. Двое молодых азербайджанцев с бесстрастными лицами в черных очках стояли в нишах.
— Мне все равно.
— Кажется, у вас проблемы? — покачал головой Мухамедов. — Что ж, тогда лучше пройдем в гостиную. А то кабинет у меня, знаете ли, мрачноват и тесен. Яркие краски только в холле. Приходится разыгрывать перед гостями веселого человека, а я люблю жить скромно, — Мухамедов усмехнулся. — С детства привык. Но положение обязывает.
Один из охранников молча покинул нишу и распахнул дверь в гостиную, тяжелую, похожую на ворота храма, сплошь украшенную азербайджанской чеканкой. В гостиной уже ничто не говорило о национальности хозяина, интерьер был выдержан в интернациональном техногенном духе. Такой можно встретить где угодно: и в Нью-Йорке, и в Токио, и в Кейптауне — сверкающий никель, матовый блеск натуральной кожи, теплое сияние дерева.
— Присаживайтесь. И еще раз извините, что мне пришлось вас потревожить, — Мухамедов был сама любезность.
— Спасибо, — Барышев присел в мягкое кресло перед стеклянным журнальным столиком.
— Желаете чего-нибудь выпить?
— Разве что, воды, — ответил Барышев, почувствовав, что на самом деле ему нестерпимо хочется напиться. И неважно чем, будь это водка или дорогой коньяк, шампанское или теплое пиво.
