Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед
– Нет!
– А это твой историк? Здравствуйте, Борис Леонидо… Леонидович?
– Совершенно верно.
– У меня у жены есть один знакомый Борис Леонидович. Он тоже человек культурный – поэт. Даже книжку со стихами жене подарил; я полистал, ничего не понял – муть какая-то. Вот «Землянка» – другое дело: «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти – четыре шага-а-а…» – звучным баритоном пропел подполковник Санаев.
– А ты женился, командир? Ты ж вроде холостой ходил.
– Да еще в сорок шестом… Ладно, пойдем в комнату, все по порядку расскажу!
– У меня тоже рассказов хватит.
– Главное, чтобы водки хватило, товарищ подполковник, – заметил непьющий Снежин. – А когда ж вам присвоили очередное воинское?.. Я вот вас капитаном помню.
– Да что ты меня по званию? Геннадий меня зовут, если запамятовал. А для стеснительных могу отчество назвать: Васильевич я.
Уселись. Разлили, чокнулись, выпили. Только после третьего тоста, поднятого молча за погибших друзей, разговор стал входить в более интенсивную колею. Санаев разгорячился, снял рубашку, оставшись в одной майке, и предложил сделать то же гостям, на что Каледин заметил:
– Да охота тебе на мои блатные наколки глазеть, Васильич? На войне, что ль, не нагляделся на этот уголовный иконостас? Так он еще и пополнился. Вспоминать противно. А вот придется.
– Невеселые разговоры ведешь, Илья. Приказываю отставить хандру! Приехал, понимаешь, в гости к своему боевому командиру – и не весел? Ну? Приказываю улыбнуться!
Каледин проговорил:
– Не хочу кривить душой, подполковник. Не очень тянет улыбаться, хотя тебя, конечно, видеть очень рад. Дело в том, что я приехал в Москву, чтобы достать одного гада. И так получается, что увидеть своих старых друзей – не выбирался в столицу, а вот увидеть одного еще более старого врага – выехал. Ничего, что я такое говорю?
– Да нет, – сказал Санаев. – Если б ты обходился без вот таких штучек, ты не Калединым был бы, а так… А что за гад? Могу чем-то помочь?
– Не знаю…
– Вот что, Илья, – строго сказал подполковник Санаев. – Сегодня – ни слова о своих делах-делишках. Сегодня разговариваем, вспоминаем, радуемся жизни. А завтра встаем и говорим о делах. Прогуляемся по Москве, посидим где-нибудь в Нескучном… Там и расскажешь, если захочешь. Подожди, – произнес он, – кажется, жена вернулась. Сейчас. Я же говорил, что может быть сюрприз… – не очень уверенно сказал он. – Помнишь, мы в сорок пятом гуляли по Москве, тогда еще…
Собственно, Санаев мог дальше не объяснять, потому что Илья понял все без дальнейших слов и сразу. В дверях комнаты стояла миловидная женщина, на вид лет тридцати восьми – Илья даже не думал о ее истинном возрасте, потому что всегда считал девятнадцатилетней. Ну конечно, он сам приволок Санаева под окна дома, где жила в Москве Алька. Он сам напрашивался на эту встречу, и когда она состоялась – пусть не так, как хотелось ему, – что ж теперь сетовать и удивляться, что Алька, увидев Санаева в первый раз в 1945-м, не захотела увидеть его и во второй, и в третий?..
Характерно, что она узнала его с первого взгляда. Можно было только поражаться ее выдержке, когда Александра, в которой, впрочем, можно еще было признать прежнюю Альку и увидеть следы былой красоты, спокойно сказала:
– Здравствуй, Илюша. Я почему-то была уверена, что ты придешь.
– Значит, ты?..
– Ты сам познакомил меня с Геннадием Васильевичем. Ты сам… Так что отчего ты удивляешься?
– Да ничему я не удивляюсь, – проговорил Каледин.
– А зря, – вдруг сказала Алька. – Потому что такие встречи бывают очень редко. Дело в том, что я пришла не одна. Не знаю, что с ним случилось после Крыма… но он сам позвонил мне на работу и сказал, что хочет приехать, посмотреть, как мы тут живем, поближе познакомиться с моим мужем.
– Ты сейчас о ком? – отрывисто спросил Санаев и встал. – Уж… не о своем ли…
Вслед за ним вскочил и Илья.
– А еще говорят, что не бывает судьбы! – вдохновенно выговорил он. – И… где?..
– Он поднимается, – ответила женщина. – Он подвез мне покупки на машине и сейчас поднимается.
– Куда поставить? – донесся знакомый голос, и в комнату с двумя сумками, так не приличествующими заместителю министра Госконтроля СССР, вошел товарищ Лагин.
– Да ставьте сюда, вы пришли как нельзя кстати, – сказал Илья тоном, который невозможно воспроизвести. – Как вы все торопитесь!.. То Мастриди, то вы – вы сами торопитесь на встречу со мной! Я думал, что мне придется открывать форменную охоту на вас, так нет же, выходит, что на ловца и зверь бежит, да еще второй подряд. Сначала – Большой Маст, а теперь вот и еще один хищник, да покрупнее даже, чем тот! Здравствуйте, Семен Андреевич! Не видались со времен Ванинской пересылки! Помните, как убедительно вы тогда агитировали меня подмолачивать на перековке воров в сук?
– Да уж как такое забыть? – медленно отозвался Лагин. – Ты вообще фигура незабываемая, Каледин. Вспомнишь – и похолодеешь.
– Да, многие уже похолодели… – нехорошо усмехнулся тот. – Вот Большой Маст, например. Ну, а ваш неожиданный приход, Семен Андреевич, по сути, не так уж и неожидан. Вот вы узнали, что муж Александры – мой бывший командир. Подумали, что неплохо бы его прощупать лично. Наверно, шевельнулись у вас какие-то сомнения относительно того, мертв ли я на самом деле?.. Иначе к чему такие телодвижения? Другое дело, что этот ваш визит парадоксальным образом совпал с моим. Наверно, кто-то наверху решил вернуть мне разом все долги. Да вы присаживайтесь, судьба уже распорядилась за вас. Разговор будет куда более долгий и интересный, чем если бы мы просто вспоминали фронтовые годы… не в обиду, Васильич, – повернулся он к мрачному, бледному Санаеву, который, нахмурившись, переводил взгляд с Лагина на Каледина.
– Гена, – сказала ему Александра, – ты спокойнее… Я все объясню. В конце концов, здесь все друг с другом давно знакомы. Ну, или – почти все.
– Да я вот тоже знаю Семена Андреевича, – подал голос Вишневецкий, – еще с тех пор, как он вошел в класс школы-интерната № 1 и застал там сценку под условным названием «убийство Цезаря». С участием того же Мастриди, кстати, которого тогда именовали просто Юрка Пыж.
– Знакомые все лица, – с некоторым принуждением усмехнулся Лагин и сел за стол. – Ну, налейте и мне, раз вот Илья обещает долгий и интересный разговор. Что ж я всухую-то буду слушать?
– Это вы правильно говорите, товарищ Лагин. Вы вообще все правильно говорите вот уже много лет, только ничего хорошего из этого не выходит. И все, кто вас слушал, тоже ничем хорошим не кончили. Вот тот же Принц, которого ставили в пример в Ванино… Взорвали его. Или Большой Маст, которого вы в свое время опекали, а потом ловко упекли под совершенно другим именем на зону – зарезали его. Да вы, наверно, слышали. Да и Ленька Ип…
– К этому замечательному списку ты забыл присовокупить товарища Паливцева, с которого все и началось, – сказал Лагин.
– А, Лева, которого я не убивал, но все равно получил двадцатку за двойное убийство? Да, Леву я не убивал. Чем дальше, тем больше прихожу к выводу, что Паливцева убил все-таки ты, Семен Андреевич. Не хотел ворошить совсем уж стародавнее прошлое, напоминать даме, – Илья выразительно взглянул на Александру, которая сидела, уставив взгляд куда-то в стену, – напоминать ей о ее возрасте. Но раз уж подобралась такая отличная компания, отчего нет? Ваня, начисли нам еще по соточке… Борис Леонидыч, поухаживай за хозяйкой дома – с твоего позволения, Васильич… Да, товарищ Лагин, мне упорно кажется, что прирезал этого Паливцева все-таки ты. В конце концов, это тебя он шантажировал. В конце концов, это тебе грозил его длинный язык. Так что если ты и не сам завалил, то организовал мокрое дело и наверняка знаешь настоящего убийцу, вот я что тебе скажу.
– А я даже скажу тебе больше. У тебя действительно есть основания подозревать меня в сокрытии улик, – в тон Илье проговорил Лагин и перевел взгляд сначала на Санаева, потом на бледную, вытянувшуюся в струнку на своем стуле Александру, – у тебя действительно есть право сетовать на то, что ты не убивал, а срок получил. И я тебе больше скажу!.. Все эти годы я пытался тебе помочь. – Лед сардонически улыбался. – У меня была своя рука в Управлении лагерей. Не в последнюю очередь благодаря моей помощи ты выжил. Не был пристрелен при очередной попытке к бегству. Попал на фронт и получал звания…
– Ты еще скажи, что и на фронте был моим, извиняюсь за выражение, ангелом-хранителем. Чушь! Думаю, ты не удивишься, Лагин, если я отвечу: я не верю ни единому твоему слову. Да даже если бы и верил – что это меняло? В конце концов, я давно не тот девятнадцатилетний парень, что шел на свадьбу любимой девушки не в роли жениха, а так… И никто не вернет это время. И никто не вернет те годы, которые я прожил словно за кого-то другого. Ненавидя уголовщину, стал вором в законе. Будучи по рождению и убеждениям белым, воевал за Красную Армию. Об этом я как раз не жалею! Но все остальное… – тихо сказал Илья, и Вишневецкий, Снежин, Санаев со смятением увидели в его глазах слезы. – Так получилось, что я жил не за себя. Как будто в моих жилах, в моей жизни текла не настоящая, а бутафорная кровь. Холодная, наигранная. Только четыре года, – с жаром сказал Илья, опровергая свои слова о холодной крови, якобы текущей в его жилах, и глаза его заблестели, – только четыре года я был самим собой. Я воевал!.. Страшная и несправедливая война, потому что многие из тех, кто должен был жить, погибли, а многие из тех, кто должен не умереть даже, а издохнуть – живут.
