Андрей Воронин - Фаянсовый череп
Это был полный нокаут, и Мирон как бывший боксер отлично это понимал. Ему оставалось только валяться на ринге свистком кверху и ждать, когда его унесут в раздевалку. Старый крокодил крепко взял его за глотку. А он-то, чудак, все тешил себя пустопорожними мечтами, надеясь как-нибудь потихоньку прикупить у коллег побольше акций, чтобы обеспечить себе тыл…
"Да наплевать, – подумал Мирон. – Деньгами старик, судя по всему, не обидит, а Светлов благополучно покормит недельку-другую комаров на озере и вернется к работе отдохнувшим и свежим, в отличие от нас, грешных. Да что там – отдохнувшим! Героем он вернется, главной добычей для всех городских репортеров! И к тому же вернувшись, станет богаче на кругленькую сумму в твердой валюте. Кто же от такого отказывается?
Вот только Филатов… Филатову все известно, и это плохо. Другой бы на его месте радовался случаю подзаработать, а этот носится со своей хваленой совестью как с писаной торбой. Ох, будут еще с ним неприятности! Он из тех недотыкомок, которым надо разжевывать самые очевидные вещи, а они, выслушав все до последнего слова, разводят руками и говорят: «Все равно не понимаю. Это же некрасиво!»."
"Только его мне и не хватало, – с досадой подумал Мирон. – А главное, расскажи кому-нибудь – засмеют ведь! Главный редактор популярной столичной газеты грызет от волнения ногти, мучительно придумывая, как бы ему половчее объясниться с водителем редакционной машины! Школьников, например, этого бы просто не понял. Он – Зевс, громовержец, что ему какой-то там водитель? Впрочем, водитель водителю рознь. Мирон некстати припомнил трудовую книжку Филатова и некоторые странные совпадения записей в этом интересном документе с нашумевшими в свое время событиями. Если верить этим записям, Филатов уже не раз имел дело с “громовержцами” различного калибра, и все они горько пожалели о том, что недооценили этого человека.
И что это нам доказывает? Это нам доказывает, что мы с вами в глубоком дерьме, уважаемый господин главный редактор. Сидим по уши и с каждой минутой погружаемся все глубже."
Впервые с тех пор, как Филатов переступил порог редакции, Игорь Миронов пожалел о том, что взял его на работу. Как все было бы просто, если бы на месте Филатова вдруг снова оказался Веригин! Сунь ему баксов триста, он и заткнется. Ухмыльнется гаденько, словно знает про тебя что-то нехорошее, и пойдет в ближайший шалман пропивать “гонорар”…
Лифт конвульсивно содрогнулся, замер и, немного помедлив, неохотно раздвинул створки двери. Выходя на площадку, Миронов заметил, что чертов механизм опять остановился, не дотянув добрых пяти сантиметров до уровня пола. “По пьяной лавочке споткнешься – костей не соберешь, – подумал Мирон. – А скоро этот самоходный гроб вообще начнет останавливаться так, что пол окажется на уровне груди. Стремянку надо будет с собой возить. А еще набор инструментов и запас продуктов на трое суток…"
Вспомнив про запас продуктов, Мирон поморщился. Мысли упрямо вертелись вокруг Светлова, который потихонечку робинзонил в домике у озера, не зная, что его уже ищет вся московская милиция и целая армия доброхотов, готовых грудью встать на защиту свободы слова. “Ой-ей-ей, – подумал Миронов. – Что за кашу я заварил? Школьникову хорошо, он останется за кулисами, а когда все это, не дай бог, откроется, в кого станут швырять камни? Правильно, в Игоря Миронова. А за что? Он ведь нормальный парень, не вор и не бандит, не мошенник даже. Просто бывают, знаете ли, ситуации, когда деньги важнее принципов. Или это только нам кажется, что важнее… Вот Филатову, например, ничего не кажется. Он с детства знает, что такое хорошо и что такое плохо. А кому же, угадайте, придется с ним объясняться? То-то и оно, что не вам…"
«Надо бы позвонить ему раньше, чем он сам меня найдет, – подумал Миронов, подходя к своей двери и вынимая из кармана ключи. – Нападение – лучший способ защиты. Кто сказал? Суворов? Да нет как будто… Наполеон какой-нибудь или Юлий Цезарь. Вот ведь незадача! Фраза у всех на языке, а кто ее первый родил, вспомнить, хоть убей, не удается. Надо заодно у Филатова про это спросить. Он – человек служивый, должен быть в курсе.»
Внутри квартиры раздалось истеричное электронное курлыканье телефонного аппарата.
– О боги! – с чувством воскликнул Миронов, цитируя любимого писателя. – И ночью, при луне, мне нет покоя!
«Достали, сволочи, – подумал он, ковыряя ключом в замочной скважине. – Кому же это приспичило?»
Телефон прозвонил дважды, а потом начал громко говорить лишенным интонации низким женским голосом, отчетливо произнося цифры. Этот аппарат с автоматическим определителем номера стоял у Миронова уже давно и начал мало-помалу впадать в маразм – путал номера, неверно показывал время и периодически будил Мирона среди ночи, с нарастающей громкостью гнусаво проигрывая первые такты популярной в свое время песни “Здравствуй, Ленинград”. Однако на сей раз номер показался Мирону знакомым, и он заторопился, даже не успев понять, кто именно звонит.
Уже добежав до продолжавшего названивать аппарата и даже протянув руку за трубкой, Мирон замер, внезапно вспомнив, чей номер он только что слышал. Звонил Филатов, а это могло означать только одно: он уже вернулся и, наверное, посмотрел новости. “Упс, – подумал Мирон с сожалением. – Не успел, значит. А может быть, Филатов все-таки ничего не знает? А звонит просто, чтобы сообщить, что задание выполнено, что добрались они до места без приключений и что все в порядке…"
Мирон посмотрел на часы. Почти восемь, и не утра, конечно, а вечера. Если Филатов не устроил себе долгое купание на озере, что на него, в общем-то, не похоже, он должен был вернуться в город несколько часов назад. Значит, знает… И, если так упорно наяривает по телефону, значит, недоволен. Сильно недоволен, надо полагать. Первым делом заорет в трубку: “Это что за фокусы?! Кого это похитили?!”. И что, скажите на милость, ему ответить?
Миронов осторожно, на цыпочках, прокрался мимо телефона в гостиную. Он отлично знал, как при этом выглядел, поскольку лет с двенадцати старательно развивал в себе весьма полезное умение видеть себя со стороны, но смехотворность собственного поведения в данный момент его не слишком смущала: во-первых, он был один, а во-вторых, разве можно было относиться к сложившейся ситуации серьезно? Что такого, собственно, произошло? Подумаешь, небольшая мистификация общественного мнения… Общественному мнению это только на пользу, да и Светлову свежий воздух не повредит. А что касается Филатова, то он сам виноват: надо легче воспринимать подобные вещи, это экономит нервные клетки. И потом, два взрослых интеллигентных человека всегда смогут между собой договориться…
«М-да, – подумал Миронов, открывая бар. – Кто это у нас тут такой интеллигентный?»
Он давно усвоил простую истину, что высшее образование, происхождение и самое что ни на есть хорошее воспитание вовсе не служат гарантией интеллигентности. Внешними признаками – да, но не более того. Настоящих интеллигентов в этой стране выбили в период с семнадцатого по тридцать девятый, а те, что чудом уцелели, давно разбежались по заграницам и там тихо плачут над судьбами России. Современная российская интеллигенция ведет свое происхождение в лучшем случае от так называемой “красной профессуры”, пришедшей в университеты от заводских станков и корабельных орудий, чтобы заполнить бреши, образовавшиеся в результате красного – опять красного, черт бы его побрал! – террора…
Так что насчет своей и Филатова интеллигентности Миронов нисколько не заблуждался. “Пожалуй, – думал он, – в данном случае мой разряд по боксу может пригодиться гораздо больше, чем моя фальшивая интеллигентность. Морду мне, конечно, разворотят, но, по крайней мере, остается шанс погибнуть с честью."
Он вынул из бара начатую бутылку “Тичерз”, щедро плеснул себе в квадратный толстостенный стакан и выпил спиртное залпом, как лекарство. “Хорошо!” – сказал он внезапно севшим голосом и вернулся в прихожую.
Телефон уже угомонился. Черные цифры на зеленовато-сером дисплее показывали время – пятница, двадцать ноль семь. Задумчиво покачивая в левой руке стакан с новой порцией “Тичерз”, Мирон ткнул пальцем в кнопку с изображением восьмиконечной звездочки, похожей на снежинку. На дисплее высветился последний номер, с которого поступил звонок. На всякий случай Мирон сверился с записной книжкой, хотя и без того знал, что это номер домашнего телефона Филатова.
«А хорошо, что я поругался с Виолеттой, – подумал он ни с того ни с сего. – Не хватало здесь этой стервы с ее куриными истериками по любому поводу…»
Он как будто наяву увидел Виолетту в распахнувшемся коротеньком кимоно с драконами и выглядывающей из-под него черной кружевной комбинации. Короткие, крашеные в цвет воронова крыла волосы, как всегда, пребывают в идеальном порядке, огромные, умело подведенные глаза сверкают праведным – а как же, каким же еще! – гневом, красивые губы поджаты… Худые – пожалуй, даже слишком – руки с безупречным маникюром, длинные и стройные – черт, тоже худые! – шершавые от постоянного бритья ноги с выпирающими коленными чашечками и вызывающими острую жалость бедрами, немного длинноватые ступни, неприятно напоминавшие Мирону ласты… Конечно, педикюр – а как же иначе! Ногти на руках и ногах выкрашены черным (иногда синим) лаком, губы – сине-серый перламутр и вдобавок обведены по контуру черным. Женщина-вамп, любительница нетрадиционного секса с элементами садизма, дорогих тряпок и богатых мужчин, паучиха-охотница, обожающая после спаривания подкрепиться собственным партнером…
