Сергей Зверев - С неба – в бой!
– Ты хоть подсчитал, на сколько там?.. – Скарабей кивнул на три тугие сумки, с которыми обычно ходят «челноки».
Скоробогатов еще там, в лесу, вытащил их из машины, поставил на землю и сказал:
– Я тебе хочу сделать подарок. С сегодняшнего дня ты, старина, можешь называться долларовым миллионером.
И резким движением открыл молнию сразу на двух сумках. Семен замер на месте, не в силах произнести ни слова. Золотой блеск ударил в глаза ярким ослепительным сиянием…
За сегодняшний день он ощутил в полной мере власть этих драгоценных килограммов. Он не мог с ними расстаться, боялся оставить в номере и принес с собой даже в ресторан, поставил рядом с собой, на низкий широкий подоконник, слегка прикрыв сверху прозрачной шторой. Впрочем, это была в этой ситуации, по-видимому, излишняя предосторожность – они со Скарабеем выглядели сейчас как самые настоящие торговцы, остановившиеся перекусить и отдохнуть перед решительным рейдом к ближайшему оптовому рынку.
– Я знаю их стоимость, – Востряков хотел уже назвать сумму, но в этот момент официантка поставила перед ними две тарелки с дымящимся шашлыком. И только когда она улыбнулась и отошла, Семен наклонился вперед и раздельно произнес: – Она почти безгранична. По самым скромным подсчетам, как мне сказала Аня, получается пять миллионов евро, не считая еще дипломата, где Антиквар упаковал почти лимон наличными. Вот так, Скарабей… Благодаря тебе теперь денег столько, что можно сделать попытку стать новым олигархом. Хочешь, возьму в компаньоны? Только учти – девяносто пять процентов мне, пять – тебе…
– Хороший шашлык, – сказал Скоробогатов, пережевывая хрустящее поджаристой корочкой мясо. – Настоящая баранина. Редкость в последнее время. В крупных городах и не найдешь. Только свинина и осетрина.
Чувствовалось, что он не принимает шутливого тона товарища. Но Семен никак не унимался.
– Так как, согласен? – Востряков разрезал ножом первый кусок шашлыка, густо обмакнул в кетчуп. – У меня, брат, все честно. Тебе вершки, мне корешки. По закону современной деловой жизни. Ты у меня будешь зиц-председателем. Выберем в депутаты, раскрутим в прессе. Бывший боец спецподразделений Юрий Скоробогатов богатеет в одно мгновение! Хороший рекламный слоган. Не находишь? К тому же спецназ сейчас в моде. Видел, сколько выпускают книг и фильмов?
Семен остановился на полуслове, чуть не подавившись. Скарабей перестал есть, уронил вилку, потом вообще отставил тарелку с недоеденным шашлыком на угол стола, сложил на скатерти кисти рук и сильно сжал их, словно устраивал ритуальное рукопожатие самому себе. Костяшки пальцев побелели. Скарабей слегка наклонил вниз голову, уставился на свои руки, потом глубоко вздохнул, разнял пальцы и посмотрел в глаза Вострякову:
– Ты, Острый, я смотрю, много шутишь. Жизнь тебя, получается, не сильно била. А я вот так уже не умею. Понимаешь? И золота этого кровавого не взял! Ни одного грамма! Я его тебе подарил. Действительно подарил! Пользуйся, если сможешь…
Скарабей откинулся на спинку стула, закурил сигарету, нервно щелкнув зажигалкой:
– Я тебе, старина, так скажу. Ты, конечно, считаешь, что у Скарабея съехала набок крыша, поэтому он так говорит? Помолчи!
Скоробогатов требовательно поднял вверх руку, заметив, что Семен хочет что-то возразить. Говорил он неоправданно громко. Востряков заметил, как тревожно обернулась девушка-официантка. Разве можно было представить во времена их десантной службы, чтобы вечно флегматичный Скарабей позволил себе такое эмоциональное выступление. Но Юрий и сам заметил, что сейчас не стоит повышать голос, поэтому опять подался вперед и сказал совсем тихо, почти шепотом:
– Ты просто привык жить совсем по другим правилам. Ты всю жизнь служил другим целям. Это я очень хорошо понимаю. Мы все случайно попали на войну, Острый. Совершенно случайно. Но тем не менее ты ее просто не понял. А я не принял. Чувствуешь разницу? Я включился в эту игру, я в ней завяз. Для таких, как я, война продлится очень долго. Я ведь не научился ничему в этой жизни. Я умею только стрелять, Острый. Но я никогда не возьму в руки кровавые деньги…
– А разве твои гонорары, которые ты получал за свои заказы, нельзя назвать кровавыми? – Востряков неожиданно для самого себя обнаружил, что тоже начинает «заводиться» и стал говорить громче. – Я всю жизнь занимался тем, что мне интересно. А зарабатывал ровно столько, чтобы более-менее прилично жить. Не элементарно существовать, а жить! Но у тебя, наверное, за каждое удачное дело выходило более десяти тысяч баксов. Сколько у тебя их случилось? Несколько десятков? Несколько сотен? А я жил порой кое-как, но, ты знаешь, с чистой совестью. На моем счету только три души – тех «духов», которых я завалил в тот день у караванного пути. Но это ведь была война…
Скарабей как-то сморщился, вылил остатки водки в два стакана, поставил пустую бутылку под стол, опять задымил, прикурив одну сигарету от другой:
– А ты знаешь, где мои деньги, Острый? Нет? Я тебе скажу! Я купил себе отличное оружие, спецтехнику. Без этого в моем ремесле не обойтись. Еще я снимал себе жилище. Я же бомж, Востряков! И еще я пил водку… А остальное я раздавал. Перечислил нашим однополчанам. Ты о них, наверное, и не вспоминал никогда. Помнишь Ивана Беспалого с позывным Тихий? Он ведь натурально подыхал! Спился, связался с какой-то отмороженной бригадой, попал под следствие. И знаешь, Острый, после моего вмешательства его жизнь пошла вверх. Пацан остепенился, купил себе квартиру, устроился на работу охранником. Скажи, разве жизнь какого-то пидора, который всегда думал только о том, чтобы набить себе брюхо, не стоит жизни Тихого? Ты посмотри, сколько развелось вокруг всякой дряни! Хотя бы здесь! Этот Каштан, которого я убрал, этот Антиквар, еще всякие их «быки». Ты скажи мне, разве можно их жизнь сравнить с жизнью наших пацанов, погибающих в Чечне? Только честно ответь! Напрямую!
– Согласен, Скарабей, – Востряков опрокинул стакан водки, закусил остатками шашлыка. – Но ты извини, старина, конечно… Какими бы ты ни прикрывался словами, от правды все равно не уйти. Ты же… все-таки… Все-таки это же убийство. Самое обычное убийство, а не война! На войне ты выполнял приказы. Пусть нелепые, пусть чудовищные, но там присутствовала необходимость действия. А что за необходимость толкает тебя сейчас принимать свои заказы? Ощущение своей ненужности, невостребованности? Зачем тогда ты гордо говоришь о том, что продолжаешь вооруженную борьбу? С кем? Для чего? На месте одного врага вырастет десять, причем в самых неожиданных местах! Это все равно что пытаться уничтожить комаров на сыром болоте, используя в качестве оружия только свои ладони!
На скулах Скарабея напряглись желваки. Он как-то посерел лицом, весь сжался, долго и сосредоточенно давил в пепельнице окурок. Потом поднял глаза и заговорил совсем тихо, едва слышно:
– Ты прав, Острый! Думаешь, я не забиваю свои мозги такими мыслями в долгие бессонные ночи? Разве я не понимаю, что из человека нельзя сделать робота-убийцу? Ты состоялся в этой жизни. Даже Ярок состоялся. Он получил то, что всегда хотел. Сейчас ему просто не повезло. Такие, как он, понимают, зачем живут. А вот я…
Семен вдруг с удивлением увидел, что на глаза железного, вечно флегматичного однополчанина наползают самые настоящие слезы. Лицо Скарабея отяжелело, как-то расползлось, потеряло привычные знакомые очертания.
– А вот я не понимаю, Острый, зачем живу. Ты не знаешь… Я уверен, что ты не знаешь очень многих вещей на свете. Например, ты не знаешь, что такое утро. Обычное утро. Я очень часто, Острый, заставляю себя жить только силой воли. Поднимаю себя за шкирку, веду в ванную, брею, потом на кухне пою чаем, засовываю в глотку хлеб с маслом. Я очень часто совершенно не хочу жить! Понимаешь ты это, Острый?! Ничего ты не понимаешь, поскольку никогда не жил так, как я! А хочешь меня учить! Девушка! – Скарабей махнул рукой, подзывая официантку. – Принесите еще водки. Много водки! Мы будем гулять!
– Сколько? Бутылку, две?
– Две! – Скарабей поднял правую руку, изображая пальцами латинскую букву «V». – Хотя для начала хватит и одной, красавица.
– Одну минуту, – официантка уже не улыбалась; она испуганно наблюдала за тем, как на ее глазах превращался в ничто солидный мужик с боевым шрамом на правой щеке.
– Тебе не нужно сейчас пить, – уверенно констатировал Востряков, собираясь подняться.
– Сиди! – Скарабей резко рубанул в воздухе ладонью. – Ты вот меня укоряешь, Острый, а сам не знаешь ничего! К примеру, что такое пустая ночь? Думаешь, ночь без женщины? Как бы не так! Это ночь, Востряков, когда я не могу пить. Вообще ни грамма. Нет, не потому, что я выпил слишком много. Здесь я как бездонная бочка. Не так давно в одиночку выцедил четыре пузыря и был как стекло. Нет! В пустую ночь я вообще не могу пить. Душа очень сильно болит. Мне тогда вообще ничего не нужно. Я хочу умереть. Но как? Завалить заказ? Броситься под машину? Выстрелить себе в висок? Это же капитуляция! Как ты этого не понимаешь? Я должен бороться. Я же на войне, Острый, на войне!
