Андрей Ильин - Законник
Парни приближались, оживленно и весело о чем-то переговариваясь.
Черт, может, я зря брюзжу? Может, это просто возраст сказывается? Эти вон, которые лет на сорок помоложе, идут и в ус не дуют. Плевать им на нерадивых водителей и поставленные поперек дороги машины. Не раздражают их такие пустяки.
Парни подошли вплотную.
— Папаша, у вас закурить не найдется? — спросил один из них. — Согласны даже на «Беломор».
— Нет, ребятки. Я с куревом завязал. Лет двадцать назад.
— Ну тогда извиняйте за беспокойство, — сказал парень и засунул правую руку в карман. И быстро оглянулся по сторонам.
«А зачем он оглянулся? И руку сунул? — вдруг подумал Сан Саныч. И посмотрел не вперед, туда куда собирался идти и где машина выход перекрыла, а назад. — И зачем машина встала там, где нет магазинов?..»
Со стороны входа в арку показалась еще одна фигура. И остановилась. И еле заметно кивнула головой.
Так: машина перекрывает вход, отсекая тем случайных прохожих. Другой вход блокирует «наблюдатель», двое — ладят дело — совсем в другом свете увидел Сан Саныч выстроенную грузовиком и тремя случайными фигурами мизансцену.
И что они хотят? Кошелька? Или жизни? Если кошелька, то это ни к нему. Чем можно разжиться у престарелого пенсионера, кроме пенсионной книжки? Значит, за жизнью. За его жизнью! Значит…
— Ну, прощевай, папашка, — сказал ближний к нему парень и быстро, без замаха, ударил кулаком в лицо. Кулаком левой руки.
Левой! Значит или левша, или…
Сан Саныч отшатнулся. Но не лицом, не так, как подвергшийся случайному нападению прохожий, а как бывший фронтовой разведчик — корпусом назад и вбок. Как разведчик, который участвовал не в одной рукопашной схватке на нейтральной полосе и имел возможность на практике усвоить простейшее правило, гласящее, что прямая угроза это не всегда основная угроза, а иногда только отвлекающий маневр. А кто того правила не понял, тот остался лежать на той нейтральной полосе с эсэсовским кинжалом в подреберье.
Сан Саныч правильно рассчитал прием противника, но не рассчитал своего возраста. У нападавших на него молодых ребят реакции были лучше.
Сверкнувший в полумраке арки нож достал его раньше, чем он успел уйти из-под его удара. Стальное лезвие пробило ткань плаща и ткань и подкладку пиджака и рубаху и вонзилось в тело. В тело Сан Саныча. Глубоко. Туда, где должно было располагаться сердце.
Где-то далеко закричала женщина. Но ее голоса Сан Саныч уже не слышал. Он почувствовал разрывающую грудь боль, увидел падающую навстречу его глазам мостовую и больше не видел и не чувствовал ничего.
* * *Он стоял на лесной поляне, в армейском, второго срока ношения обмундировании пред строем своих, давно погибших товарищей. Стоял нынешний, семидесятилетний. Пред ними, навсегда молодыми. Стоял и чего-то ждал. Наверное, команды.
— Рядовой Дронов! — окликнул его подошедший сбоку старшина Дзюба, погибший в сорок третьем при переправе через безымянную белорусскую речку.
— Но я не рядовой. Я подполковник, — хотел поправить его Сан Саныч. Но не поправил. А ответил коротко и точно. Как предписывалось Уставом. — Я!
— Встать в строй!
— Есть!
И Сан Саныч шагнул. И встал в строй. В строй давно умерших и все еще молодых однополчан. И почувствовал там себя очень хорошо. Своим среди своих.
* * *Сознание возвращалось долго. И с болью.
— Саныч, ты слышишь меня? Ты слышишь? — доставал, тревожил его чей-то далекий голос. — Ну скажи что-нибудь.
Его строй, его рота уходила куда-то вдаль. Он тянулся за ней, он пытался бежать, но не успевал, но пробуксовывал вдруг ставшими неподъемными ногами. Его рота уходила. Уходила без него.
— Ну Сан Саныч. Ну открой же глаза. Ну скажи хоть что-нибудь.
— Надоели вы мне все. Липучки!
— Ну вот видишь! Видишь, как славно! Видишь, как хорошо! — затараторил голос. Знакомый голос. Голос Бориса.
— Ну что? — спросил кто-то еще.
— Очнулся.
— Ну и слава богу.
Больничная палата. Белые стены. Белые халаты. Склоненные лица.
— Где я?
— На этом свете.
— Это я понял. Где конкретно?
— Вторая городская больница. Хирургическое отделение.
— Сколько я здесь?
— Трое суток.
— Выпить есть?
— Чего выпить? — не понял стоящий в изголовье доктор.
— Лучше бы спирта.
— Не обращайте внимания. Госпитальные рецидивы, — попытался замять возникшую неловкость Борис.
— Это когда это в госпиталях послеоперационным больным спирт давали?
— Давно. В сорок втором.
Сан Саныч попытался приподняться, но лишь застонал от боли и осел обратно на подушку.
— Эй, вы что это делаете, больной, — забегали, засуетились вокруг койки сестры.
— Доктор, когда я смогу выписаться?
— Экий вы быстрый. У нас более молодые пациенты неделями лежат.
— Я неделями не могу.
— Почему это?
— Доктор, можно вас на минутку, — тронул врача за локоть Борис.
— Зачем?
— Хочу попросить вас об одной услуге.
— Какой?
— Оставить нас с больным вдвоем. С глазу на глаз. Очень надо.
— Что вы здесь за комедию такую устраиваете, — возмутился доктор. — Зачем мне уходить? Зачем оставлять одних?
— Для конфиденциальной беседы. Понимаете, я его единственный наследник…
— Что?!
— И меня не вполне устраивает составленное им на мое имя завещание. Так вот, я хотел бы кое-что уточнить по данному вопросу. Пока еще есть возможность. Но так, чтобы посторонние уши ничего не слышали.
— Вы что, серьезно? — с недоумением, переходящим в раздражение, спросил доктор.
— Он серьезно, — ответил Сан Саныч. — Он самый серьезный человек, которого я когда-либо видел в жизни. Выйдите, доктор. Иначе он вытащит в коридор меня. Вместе с кроватью и этими вот трубочками. Очень вас прошу!
Врач только головой покачал. И вышел.
— Рассказывай, — первое, что сказал Борис, когда закрылась дверь.
— О чем?
— О том самом! О том, по какому такому поводу ты загремел на эту вот коечку.
— По самому рядовому. Типичному для современной действительности. Шел домой, напоролся на хулиганов-курильщиков, для которых у меня не нашлось лишней сигареты. Отчего они сильно осерчали. И выразили мне свое неудовольствие.
— Это ты санитаркам рассказывай, которым из-под тебя судно выносить. И пожалостней. Чтобы они не забывали облегчать участь жертвы случайного бандитизма. Хотя бы три раза в день. Что случилось?
— Я сказал все.
— Ты что меня за идиота держишь? По-твоему, я не умею отличить поножовщину распоясавшегося хулигана от хорошо поставленного удара профессионала?
— А отчего же я тогда жив, если это профессионал был?
— Оттого, что преподанные немцами уроки не забыл. Впрочем забыл, иначе бы и этой царапины избежал. Ладно, Саныч, хватит комедию ломать. У тебя нож в сантиметре от сердца прошел. А в следующий раз не пройдет. Кому ты на этот раз дорогу перебежал? Только не надо меня жалеть, отгораживая от своих темных дел. Я все равно от тебя не отстану. Все равно до истины докопаюсь. Только лишних дров наломаю. Кому понадобилось тебя ликвидировать? Ну! Колись, пока я из тебя все шланги не повыдергивал! Кто этот злодей, что хотел лишить нас твоей драгоценной жизни?
— Глава районной администрации, — честно признался Сан Саныч.
— А не президент? Не министр всей обороны? Может, у тебя на фоне общей анестезии разыгралась мания величия? Зачем тебя убивать районному Голове? Вы что-то с ним не поделили стоя в очереди за мясом? Или у вас оказалась одна любовница на двоих?
— А он не Глава администрации.
— А кто?
— Рецидивист и убийца. С двадцатилетним стажем.
— Нет, похоже я был не прав. Это не мания величия. Такого бреда сумасшедший придумать бы не смог. Это похоже на правду. Рассказывай…
Когда врач вернулся в палату, он увидел раскатывающего матрас на соседней с послеоперационным больным койке Бориса.
— Как это понимать? — удивился он.
— Что?
— Вот это. Это ваше здесь хозяйское расположение.
— Ах, это, — показал Борис на койку. — Согласитесь, не могу же я жить здесь стоя! Я же не лошадь. У меня ноги затекут.
— А почему вы должны здесь жить?
— Потому что я опасаюсь, что при моем отсутствии тут могут объявиться другие наследники.
— Немедленно выйдите отсюда!
— Но ведь родственникам разрешается находиться рядом с тяжелым больным?
— Но только близким родственникам. И в виде исключения!
— Значит, считайте меня его женой. Или мамой. Или сыном. Или чертом лысым, на которого распространяется это исключение. Короче, так, доктор, я за порог этой палаты не выйду. Ни добровольно, ни принудительно, ни даже под общим наркозом! Я останусь здесь. И буду находиться здесь, покуда этот больной не поднимется на ноги. Если вы не способны удовлетворить мою просьбу своими силами, если вам требуется на то согласие вашего начальства, то я до этого начальства доберусь. Хоть до самого министра здравоохранения. И это разрешение добуду. Но вместе с приказом об отстранении вас от занимаемой должности. Как должностного лица, не способного принимать самостоятельные решения…
