Сергей Дышев - До встречи в раю
— Мне некогда.
Оператор стал нервно переводить, девица учащенно задышала, повернулась к Кара-Огаю.
— Уважаемый Лидер Национального фронта! — торжественно заговорил парень. — Согласитесь ли вы ответить на некоторые наши вопросы?
— Я готов ответить на любые вопросы.
Парень поспешно стал готовить аппаратуру.
— Каковы цели и задачи вашего движения?
Кара-Огай удовлетворенно кивнул, заговорил размеренно, без пауз. Фразы его были округлыми, будто отлитыми из крепкого металла.
— У каждого народа своя судьба. Наш многострадальный народ многое вынес, вытерпел, и история последних лет красноречиво говорит в пользу того, что должен был наконец наступить счастливый период. Мы шли к нему, как птица, которая летит в теплые края. Но известные вам и всему миру враждебные силы решили захватить власть в свои руки и не погнушались при этом пойти на кровавые преступления, втянуть в войну наш многострадальный народ, уничтожить законно избранного президента. Поэтому мы, отстаивая законы и идеалы справедливости, равноправия, интернационализма, суверенитета, объединились в наш Фронт.
— Это правда, что вы сидели в тюрьме? — перевел оператор очередной вопрос.
— Да, — без тени эмоций ответил Кара-Огай. — Я пробыл в заключении в общей сложности девятнадцать лет.
— А за что?
— Это долгая история. Для некоторых людей я был опасен, и они сделали все, чтобы посадить меня.
«Ловко», — оценил ответ Лаврентьев. Он прекрасно знал, что Кара-Огай сроки имел за бандитизм и убийство. Лаврентьев взял за локоть Салатсупа и негромко, но внятно произнес:
— Как закончит, пусть ко мне идет. Я жду.
В кабинете он застал Ольгу. Она сказала, что на проводе дожидается генерал Чемоданов из Москвы.
— Пошли его к черту. Скажи, что у меня саммит, прибыла высокая договаривающаяся сторона. И пусть Штукин зайдет.
Ольга тихо вышла. Тут же появились Кара-Огай и Салатсуп.
— Этого я не приглашал, — резко произнес Лаврентьев, ткнув в сторону Салатсупа. — И вообще, чтобы в полку духа его не было. В гостях порядочные люди гранатой не размахивают.
— Хорошо, он подождет на улице, — миролюбиво согласился Кара-Огай.
Он уселся, стул жалобно затрещал. Лидер заерзал, положил огромные руки на карту республики, расстеленную на столе.
— Ох уж эти журналисты, никакого спасения от них нет, — произнес Лидер, будто и не было неприятной заминки. — Ну что, Евгений Иванович, не надоело тебе одному?
— Я не один — с полком.
Поздоровавшись, тихо вошел начальник штаба.
— С полком, в котором ни одного солдата? — усмехнулся Кара-Огай.
— Не я принимал идиотское решение набирать войско из твоих земляков. Паршивые, я тебе скажу, из них солдаты. И хорошо, что разбежались. Вот только все сортиры, извини, дорогой Кара-Огай, загадили. Убрать после них некому.
— Сговоримся, Евгений Иванович, верну твоих солдат, и сортиры тебе почистят, и из полка игрушку сделают. Многие ведь у меня в боевиках. В стране, где воюют, нейтралитет невозможен. Или на той стороне, или на этой. Два ястреба сойдутся — гусю погибель. А вместе быть — рекой быть, порознь — ручейками, — глубокомысленно изрек Лидер.
Лаврентьев отмахнулся:
— Знаю, знаю все твои побасенки: «Хлопок в ладони — дело двух рук», «Сплоченных баранов и волк испугается», «Одинокий конь не напылит, а напылит — не станет знаменит»… Опять тянешь меня в свои авантюры?
— Это не авантюры, это народное движение, революция за справедливость, и потому слово «справедливость» написано на моих боевых машинах.
— Остановись, уважаемый Кара-Огай. Давай по делу.
— Хорошо. Ты отказался разговаривать с моим полевым командиром, давай тогда говорить один на один.
— Гена, оставь нас.
Штукин поднялся и вышел.
Кара-Огай осмотрелся, будто впервые был в этом помещении.
— Мешки с песком… Белого света не видишь, воды нет, наверное, и постирать одежду некому.
— Это твои болваны позавчера штурм здесь устроили? — пропустив мимо ушей тираду, спросил Лаврентьев, хотя прекрасно знал, кто это был.
— Ведь сам знаешь, что не мои, зачем спрашиваешь?
— Жду, когда твои полезут. Может, сам скажешь, предупредишь?
— Резкий ты, нетерпеливый, горячий. Это все по молодости хочешь все знать. Но сразу не бывает, потерпеть надо, разобраться. А чему быть, Женя, того не миновать…. Вот война началась. Но чтобы быстро победить, нужно оружие. У нас его мало. У наших врагов тоже. Оружие есть у тебя. Ты давать его не хочешь. Тогда кто-то из нас должен его забрать. Причем забрать первым, чтоб победить и побыстрей закончить войну. Я пока правильно все говорю?
— Пока да.
— Твои начальники приказали тебе не вмешиваться: пусть эти черные друг друга колотят, лупят, это не наше дело. Так? А кто победит — с тем и говорить будем. Так? Но начальники твои не понимают, что, когда идет война, оружие рано или поздно стреляет. Правильно? Рано или поздно ты втянешься в эту войну. Трех офицеров убили у тебя? Еще убьют… Я тебе, подполковник, скажу по секрету, что фундаменталисты получили из-за границы крупную партию оружия, Сабатин-Шах договорился… Теперь они начнут наступать, и первое, что сделают, — захватят полк, а потом всю твою технику бросят на нас. Про этот план сообщил наш источник… Женя, дай мне три танка как бы напрокат. Ты в обиде не останешься, и клянусь, все останется между нами…
— Клялся медведь в берлоге не бздеть.
— Я прогоню из города фундиков, — проглотив реплику командира, продолжил Кара-Огай, имея в виду своих заклятых врагов — фундаменталистов, — и возвращу машины в полк. А устроим все так, будто технику угнали… Согласен?
— А теперь слушай, что я скажу. — Лаврентьев мрачно усмехнулся. — Как говорят у нас в народе, моя твоя не понимай. Но тебе по старой дружбе поясню: всех, кто полезет в мой полк, я прикажу беспощадно уничтожать из всех видов оружия. Невзирая на нейтралитет. Патронов у меня хватит. Технику ни тебе, ни твоим лучшим друзьям не дам, можешь им передать, потому что твои идиоты зальют кровью всю республику и порушат то, что еще не порушили. Лично я этого не хочу. Только не обижайся, потому что к идиотам Сабатин-Шаха это относится в еще большей степени…
— Смотри, подполковник, ведь пожалеешь. Ты не знаешь Сабатина. Он впереди боевиков погонит женщин и детей. И ты не сможешь стрелять.
— А если против тебя погонит?
— Против меня не станет. Бесполезно. Знает, что мы не остановимся.
После отъезда делегации Лаврентьев вызвал начальника разведки — худого капитана с оттопыренными ушами.
— Козлов, тебе известно, что фундики готовят штурм?
— Они уже неделю его готовят. Никак не могут между собой договориться, — ответил капитан, потерев пятерней ухо. Оно сразу покраснело.
— Кара-Огай предупредил: Сабатин-Шах получил партию оружия из-за границы, готовит набег на полк.
— Оружия не так много… Наш источник сообщил, что около двухсот автоматов, десяток гранатометов. Боеприпасов несколько десятков ящиков…
Потом Лаврентьев приказал вызвать офицеров штаба. Они собрались в пропыленном тактическом классе с картами на стенах, зашторенными темными занавесами, макетом местности, на котором застыла посеревшая от времени река и рыжая долина. Расселись за видавшими виды столами.
Выступление Лаврентьева было коротким и емким.
— По имеющимся разведданным, подтвержденным Кара-Огаем, Сабатин-Шах готовит генеральный штурм полка. В связи с этим начальнику штаба обеспечить усиление выездного караула, охраняющего артиллерийские склады. Призвать для выполнения этой задачи офицеров и прапорщиков запаса, проживающих в городе. В случае явного нападения действовать в соответствии с Уставом гарнизонной и караульной служб, исключая предварительные команды «Стой, кто идет?» и тому подобные. Предупредительный выстрел делать в живот, очередной — в лоб…
После совещания Лаврентьев вернулся в кабинет. Его ждал прапорщик с кипой телеграмм, кодограмм, приказов…
— На кой черт мне сейчас эта галиматья? — выругался командир, но все же бегло просмотрел бумаги. Речь в них шла об экономии горючего, которое уже месяц не подвозили, о котловом довольствии, о повышении контроля за прикухонным хозяйством, которого давно и в помине не было. — Хоть бы спросили, не помочь ли чем, товарищ подполковник? — рявкнул он так, что прапорщик вздрогнул и почувствовал себя виноватым. — Офицеры поизносились, по два года таскают одну «песчанку», глядеть стыдно!.. На, уноси все. — Он небрежно расписался и отодвинул бумаги.
— Там журналисты эти стоят. Просятся на прием.
Лаврентьев понял, что не отвертеться.
— Скажи, пусть идут.
Понимая, что с журналистами бороться бесполезно, Лаврентьев научился легко и изящно давать интервью на любые темы. Впрочем, корреспонденты интересовались одним и тем же: «секретами боевого мастерства», «слагаемыми успеха в социалистическом соревновании», «комплексным подходом в воспитательной работе». И, в душе поражаясь себе, Лаврентьев бойко нес околесицу, насыщая ее обязательными оборотами: «личный вклад», «чувство ответственности, партийной принципиальности» и энергичными глаголами совершенного вида. Корреспонденты всегда серьезно и старательно записывали этот треп. А когда пришла очередь японского телевидения, надо было открывать рот уже перед телекамерой, мало того, вести иностранцев домой, демонстрировать офицерский уют. И тут начальство обнаружило, что у лучшего офицера не все в порядке с зубами — они попросту отсутствовали: какие потерял в драках, какие сами выпали от плохой воды и училищной кормежки. Если с квартирным интерьером вопрос решили по-военному быстро, то с зубами было сложнее: полковому дантисту это оказалось не под силу. И повезли Лаврентьева в столицу, где по высочайшему приказанию ему за два дня вставили сразу пять протезов.
