Джек Кертис (I) - Банджо
— Этот господин — Август Гилпин. Он работает в моей организации. Он должен получить самое лучшее лечение, ну, и все остальное. Сколько это будет стоить — совершенно неважно. И еще, я пришлю своего врача.
— Бесси, Бесси, Бесси, — еле слышно шептал Гэс; его очень обеспокоило то, что Фитцджеральд почти ничего не захотел о ней сказать.
А потом к Гэсу стала возвращаться память о том, что с ним произошло за минувшие месяцы. Он вспомнил о книгах, о тысячах книг, вспомнил о пылающих бараках. Неужели все книги превратились в пепел? Интересно, как отреагировал редактор Менкен на события в Левенворте? Воспоминания теперь жгли его. Он вспомнил последние минуты перед тем, как были открыты ворота. Он вспомнил огромного Перли, с головой как пушечное ядро, пытающегося освоить грамоту и применить прочитанное к своей жизни. Вспоминал Роки, который впервые в жизни — жизни, наполненной невероятной грязью и убийствами — взял в руки книгу стихов. Хесуса, который, как и многие другие, пытался приобщиться к новому знанию, пытался Понять, что такое справедливость и свобода, не забывая при этом свое индейское наследие. Вспоминал Чарли Фоксуока, который был не меньше Хесуса далек от общения с книжным словом, но все же пытался чему-то научиться и научить других... И все они мертвы. И все книги сгорели. И ни одна из этих книг не могла бы ответить на его жгучие вопросы о справедливости, сочувствии, сострадании, честности, порядочности...
На следующее утро палата была уставлена свежими розами, гладиолусами и хризантемами в горшках. Гэс ощущал запах цветов, но не видел их — его лицо по-прежнему было скрыто под слоями бинтов.
— Пожалуйста, раздайте цветы, — попросил Гэс медсестру. — Мне от них пока мало радости.
— Хорошо, сэр.
Когда пришел врач, Гэс спросил его:
— Мне еще долго придется здесь оставаться?
— Трудно сказать. Ожоги заживают хорошо. Трещина на черепе срастается нормально, никаких, осложнений здесь я не предвижу. У вас очень здоровый и сильный организм, и поэтому все заживает быстро.
— А что с глазами, что с моими глазами? — довольно резко спросил Гэс — врач явно избегал говорить о самом главном.
— Завтра снимем повязки и тогда сможем определить, насколько серьезно повреждение.
— Иначе говоря, есть вероятность того, что я потерял зрение?
— Сейчас еще ничего уверенно сказать нельзя, но спешить снимать бинты тоже нельзя. Нам риск ни к чему. Знаете, вам все-таки очень крепко досталось.
— Да, доктор, вы мастер избегать прямых ответов.
Сколько времени его жизни теперь уйдет на заживление ран? Сколько времени он провел в тюрьме? И неужели теперь, в довершение ко всему, он ослеп? Неужели он превратился в одного из тех несчастных, которые обречены до конца жизни ходить в абсолютной темноте, постукивая перед собой палочкой?
И Гэс снова заснул, ощущая запах роз.
Его разбудил другой запах — руки, обработанные стерилизующим раствором, осторожно накладывали прохладную лечебную мазь на его грудь, покрытую пузырями от ожогов. Гэс почувствовал, что в палате, кроме медсестры, есть еще какие-то люди.
Врач сказал:
— Мы сейчас будем снимать повязки с лица.
И Гэс почувствовал, как ножницы разрезают бинты.
— Пожелайте мне удачи, — сказал Гэс.
— Удачи! — И Гэс узнал голос Фитцджеральда. Господи Боже, можешь забрать у меня все, что угодно, но оставь мне глаза! А если уж суждено мне потерять глаза, забирай меня всего!
— Теперь — осторожнее. — Голос врача звучал напряженно. — Не будем спешить. Пациенту так будет легче.
— У меня что, лицо тоже обожжено?
— Не столько обожжено, сколько изранено. Вас швырнуло лицом на дорогу. Горящий бензин лица не коснулся. Но я вынул из вашего лица, наверное, полкилограмма мелких камней... Однако определить, насколько повреждены глаза, мы не могли. Особенно, если учитывать, что главной нашей заботой была трещина на черепе... Я уже предвижу, что придут скоро времена, когда целая область медицины будет специализироваться по лечению пострадавших в автомобильных катастрофах. На самых опасных участках дорог будут дежурить врачи в передвижных операционных. Будут грести деньги лопатой... Так болит?
— Нет, — ответил Гэс. Он неожиданно успокоился. Если он потерял зрение и почувствует, что не сможет жить без него — ну что ж, он сумеет покончить с жизнью.
Перли нет в живых, Коули мертв, как мертвы и Малютка Джим, Хесус, Чарли... Все мертвы...
И что произошло с Бесси? Где она?
— Сестра, — раздался голос хирурга, — опустите шторы. Здесь должно быть совсем мало света.
Гэс услышал, как задвигают тяжелые занавеси.
— Итак, мистер Гилпин, мы сейчас снимем последнюю повязку. Постарайтесь сохранять спокойствие. Глаза сразу не открывайте.
— Постараюсь, — сказал Гэс. И врач снял с его лица последние бинты.
Гэс держал веки плотно сомкнутыми. Он чувствовал, как холодные пальцы врача ощупывают его лоб и нос.
— Все раны на лице прекрасно зажили, — объявил хирург. — Веки тоже выглядят вполне нормально. А теперь — откройте глаза, пожалуйста.
Гэс внутренне собрался и приказал своим векам раскрыться.
— Ну что? — спросил врач.
— Пока ничего не различаю.
— Но какой-то свет смутно видите?
— Вижу!
— Прекрасно, — сказал врач. — Должно пройти пару минут, прежде чем глаза аккомодируются. Ведь с повязкой на глазах вы провели восемь дней.
— Да, действительно. Вот уже вижу что-то белое. — Это, наверное, мой халат, — сказал врач. — Спокойно. Все нормально... Так, на роговой оболочке никаких шрамов не вижу... Так, посмотрим дальше — сетчатка в порядке, отслоений не видно.
Врач низко наклонился над лицом Гэса, осматривая его глаза с помощью специальных инструментов. Зрение Гэса прояснялось, и еще словно сквозь туман, но уже достаточно четко, Гэс увидел пожилого человека, с седыми усами, с глазами навыкате, которые всматривались в его собственные глаза.
Гэс различал все больше деталей вокруг себя, и различал их все яснее и четче.
Рядом с врачом стояла медсестра, молодая женщина в роговых очках; с другой стороны, чуть подальше, стоял Фитцджеральд, явно постаревший с того времени, когда Гэс видел его в последний раз; однако он, как и всегда, держался очень прямо, стоял с высоко поднятой головой; в руках он держал мягкую черную шляпу. Его взгляд был устремлен на Гэса, а на лице отражались сострадание и надежда на благоприятный исход.
— Мистер Фитцджеральд, — сказал Гэс, — я очень рад вас видеть.
— О, мой мальчик, — откликнулся Фитцджеральд, — если бы ты знал, как ярад, что ты можешьменя видеть!
Фитцджеральд постарался под улыбкой скрыть беспокойство, которое еще отражалось на его лице.
— Спокойно, спокойно, — сказал врач, — не все сразу. В таких делах требуются время и терпение.
— Я в норме, доктор, — заявил Гэс. — Я только поначалу немного волновался.
— Ничего удивительного в этом нет. В такой момент кто угодно волновался бы! — Потом врач обратился к Фитцджеральду: — Я думаю, его можно будет выписать через четыре-пять дней. Он будет почти как новенький.
Потом врач и медсестра ушли, оставив Фитцджеральда наедине с Гэсом.
— Мне снова понадобится пара хороших пистолетов и “банджо”, — сказал Гэс.
— У меня припасен один отличный инструмент. Я держал его специально для тебя, надеясь, что ты вернешься. — Фитцджеральд ободряюще улыбнулся. — Я сниму для тебя хорошую квартиру, мы тебе найдем хорошего портного, сходишь в парикмахерскую — и все снова будет в полном порядке.
— А как идут дела? — спросил Гэс.
— Слишком долго рассказывать.
— Есть что-то конкретное, что нужно сделать?
— Да, в общем есть. Но не далеко. У нас в городе. Мики и его дружки считают, что мы стрижем людей недостаточно сильно. Ну, ты же знаешь, как это бывает. Я ведь вовсе не такой уж ненасытный. И я хочу, чтобы в деле участвовали все, кто пожелает.
— Яжелаю, — сказал Гэс.
— Ты и будешь первым, кого я возьму в партнеры.
— А может Бесси меня навестить? — вдруг спросил Гэс.
— Гэс, — сказал Фитцджеральд со вздохом, — она не знает, где ты. Никто кроме меня не знает. Если бы Зирп пронюхал, что ты здесь, в таком состоянии, полностью беззащитный, он бы уже давно подослал своего человека, чтобы тебя убрать.
— А все-таки — где Бесси?
— Она в Чикаго. Поет в одном клубе. Вроде бы дела у нее идут отлично. Я уже отправил к ней человека, который должен привезти ее в Канзас-Сити ближайшим поездом. Если все пойдет хорошо, то к понедельнику тебя уже отпустят отсюда, К этому времени мы подыщем тебе квартиру, и она будет с тобой.
— Но я чувствую, что вы чего-то не договариваете.
— Гэс, она — наркоманка, — сказал Фитцджеральд медленно, осторожно, с неохотой, словно упоминание об этом было ему очень неприятно.
— И что... она постоянно...
— Да. Я обещал тебе приглядывать за ней, и можешь поверить мне, Гэс, я делал все, что от меня зависело. Но в конце концов стало ясно — она неисправима. Как заядлого игрока нельзя отучить от его страсти, так и эта красивая женщина — неизлечима.
