Б. Седов - Культурист
– Знаешь, как найти хача?
– Зачем тебе его искать?! Ты хотел выбить из него правду? Ты ее получил! Вернуть квартиру назад нереально. По закону ты не имеешь на нее прав. Ее давно уже продали. Так что забудь. Невелика потеря. Купи себе новую. Маклера я и без Чалого найду. Жучков в Ленинграде – как грязи. Только лучше будет все-таки подождать. Иначе возникнут вопросы насчет суммы в заначке Крота.
– Антоха… – Ну?
– Я к тебе без претензий. Но хача я достану и за квартиру расквитаюсь. Засада в другом. После всего того, что ты сейчас рассказал, меня от одного слова «Чалый» блевать тянет. Кто он вообще такой? Почему его до сих пор не замочили?!
– Время не пришло, вот и не замочили. Ты уже спрашивал меня, под кем ходит Чалый, – выпустив через нос две струйки дыма, сказал Антон. – И я ответил тебе правду. Формально – ни под кем. Но с одной серьезной поправкой. Сережа Тихомиров – он же Чалый – внебрачный сын вора в законе по прозвищу Костыль. Костыль очень уважаемый вор. Его знают по всей России. Сейчас он сидит в Коми, по седьмой ходке, за кражу. И держит зону. Выйдет через год. Чалый часть прибыли от рэкета отправляет в общак зоны, где сидит его отец. И об этом все знают. Наехать на Чалого – значит перекрыть пусть не очень большой, но денежный ручей в зону и сильно поссориться с Костылем. А этого никто не хочет. Именно поэтому с местными бригадами у нас пока мир, даже с такими отморозками, как «зареченские». Все разборки бывают, в основном, только когда наши точки пытаются прибрать к рукам залетные, чтобы любой ценой закрепиться в Ленинграде. Так что пока жив Костыль – Чалому нечего бояться. Но вот когда вор умрет – бригада развалится на части. Слишком многие авторитеты терпят Чалого лишь из-за отца. Поэтому я тебе и сказал, что для создания своей бригады не пришло еще время. Но оно придет. Костыль уже старый и, по слухам, болен туберкулезом на конечной стадии. В больничке сейчас лежит. А значит, долго не протянет. Придет весточка – начнется кипеш. Минимум две команды, не считая нас, захотят уйти вместе с прикрученными точками. Но вряд ли рискнут создать собственные бригады. Скорее всего, примкнут к «зареченским», сейчас за ними главная сила. Остальные – сто к одному – впрягутся за Чалого. Это камикадзе. Им по фигу. Вот и начнется настоящее веселье. Ты думаешь, Чалый сейчас в «Жемчужине» зря насчет ящика АКСУ базарил? Готовится.
– И кто мешал тебе рассказать мне об этом сразу? – спросил Невский. – Конспиратор, блин.
– Кто-кто?! Дед Пихто!
– Ладно, замяли. Только один момент проясни, раз уж мы с тобой теперь в открытую играем. Если у вас с другими бригадами мир, зачем Чалому лезть в «Союз-Баварию»? Это ведь не ларек у метро. Барыги, прежде чем открыться, уже наверняка договорились о «крыше».
– Ты следи за мыслью, – Антон затянулся и выкинул окурок. – У Чалого мир с местными, но не с чужаками. Главное правило рэкета: кто первый прикрутил точку, тому она и платит. Если выяснится, что СП управляется из Москвы и имеет московскую «крышу», формально получать с него здесь мы тоже имеем право. За работу на нашей земле. О долях придется отдельно договариваться на стрелке с москвичами… Но мне кажется, Чалый и сам не слишком рассчитывает на успех. Скорее всего, просто хочет узнать, что за фрукт эта контора и с чем ее едят. Вот и послал нас на разведку. Но насчет московского происхождения СП – очень возможно. Там все деньги крутятся. А Питер – самый крупный западный морской порт Союза, если не считать Прибалтику. Идеальное место для получения грузов из Европы и отправки по всей стране… Знаешь, Влад, я прекрасно понимаю, что сейчас происходит в твоей перегревшейся башке. У тебя на руках куча денег. Больше чем до всех обломов. Ты можешь запросто вернуться в Ригу козырем и легко замутить свой бизнес… Поэтому прежде чем мы поедем к этой долбаной «Союз-Баварии» я последний раз предлагаю: если хочешь спрыгнуть, то прыгай прямо сейчас. Здесь. Не сходя с места. И сразу же уезжай. Ты всерьез не замазался. И пока не стал получать из общей доли, – к тебе у братвы никаких претензий. Крот не в счет, я сам тебя втянул. Но учти: если остаешься, значит, остаешься навсегда. Со всеми вытекающими. И нечего тянуть кота за яйца. В общем, я считаю до пяти, потом сажусь в тачку и уезжаю.
– Я остаюсь, – без малейших раздумий, четко и уверенно ответил Влад.
– Хм… Я знал, что ты это скажешь, – сдержанно улыбнулся Индеец. – Тогда хватит базарить, брат. Поехали. Сегодня еще куча дел. А вечером забуримся в одну проверенную ресторацию и оторвемся по полной. Заслужили.
– Я уже неделю в зале не был, – вспомнил Невский. – А ведь через шесть недель чемпионат Ленинграда. За ним – Союз. А осенью – мир.
– Собираешься все-таки выступать?! – удивленно поднял брови Антоха.
– Так я, в общем, от своих прежних целей и не отказывался, – ухмыльнулся Влад, распахивая заднюю дверь «девятки». – Работа спорту не помеха. Скорее, наоборот. Так что ты оттягивайся, а я вечером – в зал.
– Вместе поедем, – падая на переднее сиденье, принял решение Индеец. – Тренироваться мне нельзя, так хоть в баньку схожу. Айболит не запрещает. А потом уже – развлекаться. Мы с тобой мужчины молодые, неженатые, при бабках. В падлу дома сидеть. И так пять суток в норе шхерились, как партизаны. Ты, кстати, каких «шкурок» больше любишь, Рэмбо? Черненьких или беленьких? Худых или потолще? С большими сиськами или с маленькими? Высоких или ми-ни-а-тюр-ных?! Лично я предпочитаю высоких и худых блондинок с короткой стрижкой и с большой грудью. Такие оторвы – атас!
– А я всяких люблю, – пожал плечами Влад. – Главное, чтобы не потасканная была, приятно пахла, умела работать языком, а «пилотка» была гладкая, без бороды и не на три размера больше.
Индеец весело хохотнул. Невский сдержанно улыбнулся. Свернули на Московский проспект. Проехали три перекрестка.
– Слышь, Рэмбо, я че-то не догнал. Какая, на фиг, пилотка? – после долгого молчания вдруг пробухтел Слон. – Военных баб, что ли, уважаешь? Ну, ты даешь, братан! Прикол! Только… ну… я, в натуре, не понял, при чем здесь, типа, борода?!
Глава десятая КТО ДЕВУШКУ УЖИНАЕТ …
По названному Чалым адресу находилось серое пятиэтажное здание сталинской эпохи. Судя по медной табличке у парадного входа, здесь размещался какой-то научно-исследовательский институт: длинная аббревиатура, ключевым слогом в которой был последний – «лес». Прямо напротив входа располагалась площадка для парковки, где помимо отечественных авто сверкали полировкой два новеньких «БМВ-520» цвета мокрого асфальта. Увидев шикарные немецкие автомобили, Индеец аж присвистнул:
– Ни фига себе струя! Мама, не горюй!
– А теперь угадайте, дети, с трех раз, кто хозяин этого чуда баварского самолетостроения? – ернически фыркнул Невский.
– Ясный перец, кто! – приняв сакраментальный вопрос всерьез, мгновенно проявил смекалку Слон. – Барыги! Доценты-очкарики на таких красавицах не ездят! А… это… при чем здесь самолеты?
– Да уже давно ни при чем, – усмехнулся Влад. – Ты на эмблему «БМВ» внимательно смотрел? Круг, разделенный на четыре части. Два белых треугольника и два синих. Это стилизованное изображение авиационного винта. До того, как начать выпуск тачек, на «БМВ» производили двигатели для самолетов.
– Точно, что ли? – обернулся Индеец. – Никогда не слышал.
– Точнее не бывает, – подтвердил Невский.
– Да верю я, верю. Теперь ясно, почему у бумеров движки – хрен догонишь! – хохотнул Антоха. – Короче, братва. Скопом у конторы не стоит отсвечивать. Рэмбо, прогуляешься, поглядишь, что к чему. А я, с клешней своей долбаной, здесь посижу.
– Да, – Влад открыл дверь. – Как ты там, в зале, перед стрелкой с новгородскими сказал? Если через час не вернусь – считайте меня…
– Культуристом, – скаламбурил Индеец. – Мистером Олимпия. Посмертно.
– Ты почти угадал. Кстати, на номера тачек внимание обрати, – предложил Влад, выходя из машины. – Только последней цифрой отличаются. Кому попало такие номера в ГАИ не выдают.
– Да вижу я, не слепой, – поморщился Антон. – Иди, не отсвечивай…
Влад покинул грязную, как колхозная свинья, «девятку», поднялся по ступенькам широкой лестницы и вошел в здание. И тут же оказался перед обшарпанной конторкой, за которой сидел читающий газету и активно двигающий челюстями пожилой вахтер. Надпись за его спиной строго предлагала каждому входящему предъявить пропуск. Но старик был так увлечен чтением и бутербродом, что даже не повел бровью. Влад с постным лицом прошел мимо, еще издали заметив, что в здании есть лифт. Но пользоваться им он не стал, решил подняться по лестнице и осмотреться. Этажи с первого по четвертый не отличались друг от друга ничем: те же курилки, с пеплом на полу и полными окурков жестяными банками из-под зеленого горошка на подоконниках, безликие казенные коридоры с чахлыми фикусами в деревянных кадках, с двумя рядами одинаковых пронумерованных дверей и с неспешно фланирующими среди всего этого бюрократского уныния неброско одетыми мужчинами и некрасивыми женщинами. Но стоило подняться выше – и картина кардинально менялась: в конце первого из двух лестничных пролетов, ведущих на пятый этаж, путь преграждала мощная металлическая решетка, рядом с которой стоял письменный стол с телефоном. За столом сидел средних лет угрюмый мент из вневедомственной охраны, с погонами старшего сержанта на плечах и пистолетом ПМ в кобуре. На решетку была привинчена отполированная до блеска хромированная табличка, помпезной готической вязью сообщающая, что далее находятся владения «Совместного советско-германского предприятия „Союз-Бавария“». Вверху надписи красовалась цветная эмблема – глобус с двумя перекрещенными за ним государственными флагами. Чалый был прав: о том, чтобы пройти внутрь, мимо вооруженного мента, не могло быть и речи. Для того чтобы хоть одним глазком взглянуть на офис, не говоря уже о более тщательной разведке, нужен веский повод. А где ж его взять? С бухты-барахты в голову ничего не приходило. Разве что попробовать проскочить мимо поста в обход, на лифте? Попытка не пытка. Других вариантов все равно нет.
