Виктор Доренко - Золото Рейха
А с другой стороны, только ей и можно доверять. Кому же еще? Конечно, если вернуться в Смоленск, отыскать кого-нибудь из старых приятелей, на кого можно положиться…
Феликс принялся перебирать этих приятелей и наконец понял, что никого из них он не может назвать своим другом. Майор Котов разве? Но по своему опыту Колчанов знал: деньги, а тем более большие, неузнаваемо меняют людей. И ему вспомнилось, как тогда на стрельбище у Котова загорелись глаза, когда он услышал о пятистах шиллингах, которые ежемесячно получают австрийские безработные.
«Нет, Котов отпадает, — решил Колчанов. — И вообще, мужчины отпадают с самого начала. Если я возьму кого-нибудь в помощники, то, естественно, придется делиться пополам. А может, он и порешить меня задумает, как Воробьянинов Бен дера. Про Марину же такое и подумать страшно. А во все тонкости можно ее не посвящать, и так побежит за мной, как собачонка, куда угодно».
— Послушай! — крикнул Феликс так, словно их отделяли десятки метров.
— Да! — откликнулась Марина.
— Ты когда-нибудь мечтала стать богатой-богатой?
— Естественно. По-моему, об этом мечтают все.
— И ты уверена, что богатство не вскружило бы тебе голову?
— Конечно, вскружило бы, — рассмеялась девушка, — я тогда и смотреть бы на тебя не стала.
— Спасибо за откровенность, — Феликс отпил минеральной воды прямо из пластиковой бутылки, отчего комок жвачки во рту превратился в камушек, и, подойдя к перегородке, облокотился на нее локтями. — Какие у тебя планы на будущее?
Марина растерялась. Ей показалось, что Феликс хочет бросить ее прямо сейчас. Эта мысль ее терзала весь долгий месяц, пока Колчанов находился в тюрьме. И вот опасения, похоже, начинали подтверждаться.
— Нет, Феликс, ты не подумай… Я не хочу навязываться, ты и так многое для меня сделал. Но я надеюсь… — Она замолчала и принялась методично выщипывать нитки из диванного подлокотника.
— Давай поговорим серьезно. — Феликс легко перемахнул через перегородку и сел на другом конце дивана.
— У тебя такой вид, будто ты хочешь предложить мне сделку: мол, я тебе заплачу столько-то, а ты за это станешь делать то-то и то-то.
— Правильно мыслишь.
— Странный у нас торг. — Марина взялась за нитки с удвоенным усердием. — Я не знаю, что ты хочешь мне предложить, а ты, по-моему, не знаешь, что от меня требовать.
— Марина, брось. Никто от тебя ничего требовать не собирается.
— Я же вижу по твоим глазам.
— Глупости. Тебе кажется. Погоди, давай начнем все сначала. Ты хочешь вернуться домой?
— Даже не знаю, — пожала плечами девушка.
— А все-таки подумай. Давай начистоту.
Марина сцепила пальцы на животе и несколько секунд сидела молча. Затем она вскинула голову и отчетливо, но как-то очень холодно произнесла:
— Хорошо, я скажу, но только ты пообещай, что не будешь надо мной смеяться.
— Не буду, — ответил Колчанов со всей возможной серьезностью.
— Я хочу быть с тобой столько, сколько это возможно. — Девушка побледнела и сделала над собой еще одно усилие: — Я люблю тебя, Феликс, ясно?
Колчанов хотел ей ответить, но Марина тут же жестом остановила его, словно закрываясь от него ладонью. Затем она тряхнула головой. Пряди длинных волос упали ей на лоб.
— Я не люблю обманываться, — продолжала девушка. — Если ты скажешь мне сейчас, будто любишь меня, это будет неправдой. Все, что ты хотел сказать мне, ты сказал раньше. Теперь любое твое признание будет вынужденным, поэтому я не хочу ничего слышать. Не бойся, я не какая-нибудь истеричка, резать вены или вешаться не стану.
Выслушав этот монолог, Феликс в растерянности помолчал и наконец спросил:
— Ты мне скажи вот что: ты еще не раздумала становиться венской проституткой?
— Если тебе так легче, то с удовольствием стану.
— Правда?
— Конечно, неправда.
— А насчет любви ты серьезно?
— Смотря что понимать под любовью.
— Не знаю, что понимаешь под этим ты, Марина, но мне хотелось бы… — Феликс коснулся плеча девушки.
— Сейчас слишком светло… — пробормотала она.
— При свете тоже есть своя прелесть, — невозмутимо заметил Колчанов.
— Не знаю, может быть… — Марина поморщилась, встала на колени и подалась к Феликсу. — Я боюсь, что мне будет неприятно.
— Неприятно! — рассмеялся Колчанов. — Словно я предлагаю тебе горькое лекарство.
— Это и есть лекарство, и в самом деле горькое.
— Тогда его нужно запить.
— Нет, давай без алкоголя. Я попробую закрыть глаза и представить себе, что в комнате темным-темно.
— Странные у тебя фантазии.
— Я понимаю тебя, Феликс, ты столько не видел женщин…
— Видеть-то я их иногда видел.
— Ты же знаешь, что я имею в виду. Марина сама медленно расстегивала блузку.
Феликс чувствовал, как застыло в напряжении ее тело, словно она готовилась к допросу с пристрастием, а не к любви.
И Феликс пожалел ее. Он нежно обнял девушку за плечи и стал гладить ее по голове, словно малого ребенка. Марина сперва вздрагивала, потом успокоилась. Ей было хорошо. Теперь она уже не стеснялась своей наготы, ей был приятен прохладный воздух, обтекавший ее грудь. Вскоре она расслабилась, стала податливой, мягкой, с удовольствием постанывала.
А Феликс все думал, посвящать Марину во все свои планы или нет. В конце концов он решил отложить этот разговор до лучших времен.
Красноватое закатное солнце коснулось крыш домов по другую сторону улицы. Марина и Феликс лежали на узком диване и, улыбаясь, смотрели друг на друга.
Марина набросила на плечи плед и пошла готовить кофе.
— И что мы теперь будем делать? — поинтересовался Колчанов, собирая с пола разбросанную одежду.
— Тебе решать, — не оборачиваясь, отвечала Марина, не спуская глаз с конфорки. — Что до меня, то я спать хочу.
— Ты что, днем не выспалась?
— Я бы спала и спала. Привыкла, пока тебя не было. Поем, прилягу, проснусь, приберусь в квартире — и снова на боковую.
— Зачем?
— Так быстрее проходит время. Наверное, и ты в тюрьме только и делал, что спал?
— Не только… — не стал вдаваться в подробности Феликс.
— У тебя там появились новые друзья?
— Другом его назвать тяжело, но…
— Что «но»?
— Да так, ничего.
— А как ты определяешь, кто друг, а кто так, приятель?
— Ты что, до сих пор этому не научилась?
— Да как-то…
— Друг — это тот, — задумчиво промолвил Колчанов, — на чье слово можно положиться, не требуя никаких гарантий.
— Не знаю, есть ли среди моих знакомых такие, — сказала девушка.
Тут вскипел кофе, и она накрыла джезве блюдечком, чтобы напиток настоялся.
— Ты хочешь мне что-то сказать? — Марина вернулась в гостиную и села рядом с Феликсом, старательно закутываясь в плед. Было бы глупо сейчас одеваться, и в то же время нагота тяготила ее.
— Да, хочу. Это можно назвать тайной. Но я еще не уверен, стоит ли тебе об этом знать и принесет ли тебе это счастье.
— Ты уверен, что тебе легче хранить тайну при тебе?
— Наверное, я все-таки расскажу, но потом, не сейчас.
— Почему?
— Сейчас мне слишком хорошо.
— Тогда и у меня есть к тебе просьба. —Какая?
— Никогда и ничего не обещай мне.
— Почему?
— Я легковерная. Наверное, поэтому мне и приходится нелегко. И особенно я прошу тебя: никогда не говори мне, что ты меня любишь.
— Честно признаться, я уже собирался это сделать.
— Ну так вот: не надо.
— Хорошо, не буду.
Остаток вечера они провели в гостиной, болтая о всякой чепухе. О любви никто из них не вспоминал, о деньгах и золоте тоже.
Наконец Колчанову удалось уговорить Марину лечь спать. Сам же он уселся за перегородкой и в который раз принялся изучать план, который отпечатался у него в памяти не хуже, чем на самом совершенном ксероксе. Феликс курил сигарету за сигаретой и прихлебывал остывший кофе, видел подземелье, а в нем тускло поблескивающие аккуратные слитки с изображением зловещего имперского орла.
Что он станет делать после того, как добудет сокровище, Феликс пока не думал. «Будет день, будет пища», — любил он повторять известное изречение, зная, что всегда нужно соотносить свои потребности с возможностями. Доберется ли он до золота — еще бабушка надвое сказала, а значит, не нужно загадывать. Но попробовать нужно. Иначе потом всю оставшуюся жизнь придется локти кусать.
И еще он дал обещание человеку, который надеялся на него. Месяц, проведенный в тюрьме, приучил Феликса ценить свободу. Конечно, бывший эсэсовец далеко не ангел, но он уже искупил свою вину, стал другим человеком — это Феликс понял. Ведь старик говорил о себе в молодости так, как рассказывают о ком-то другом.
«Да и потом, — подумал Колчанов, — вряд ли Моргенштерн был убежденным нацистом из тех, кого могила исправит. Просто так сложились обстоятельства. В другое время, в другой стране его способностям нашлось бы достойное применение».
