Сергей Самаров - Капитан Валар. Призовая охота
Конечно, возможны и другие причины. Гарантия безопасности снайпера может быть обусловлена нашей репутацией серьезных парней, и бандиты, напуганные несколькими провалами, перестраховываются. Потеря четверых капитанов здесь, неподалеку от деревни, потом потеря еще троих в машине, да и двух уголовников в СИЗО – все это сказывалось на отношении ко мне. Никто не хотел играть в игры со Смертью. Они уже поняли, что это не просто такое прозвище; они осознали, что я несу им настоящую гибель. А человеку свойственно бояться смерти, хотя это по большому счету глупо.
Отец Василий не так давно беседовал со мной по поводу смерти и высказал интересную мысль – не знаю уж, свою или где-то прочитанную. Если принять во внимание последние данные науки, то первой жизнью человека считаются девять месяцев, когда он еще не появился на свет. Девять месяцев ребенок живет в утробе матери, думает ее мыслями, ощущает мир ее ощущениями, и для него эта жизнь настоящая. А потом приходит пора первой смерти. Для младенца рождение и выход в самостоятельную жизнь – это тоже смерть, смерть той, первой жизни, и страшное вступление в неизвестность со всеми ее трудностями. Но после первой смерти начинается новая жизнь, человек забывает про свою первую смерть и всячески опасается и избегает смерти следующей, потому что для него и за этой гранью, как и за первой, стоит неизвестность. Что там, за порогом второй смерти? Вечная жизнь в раю ли или в аду – или вечная пустота? Этого человек не знает, и потому ему страшно умирать. Я тогда спросил священника о вечной жизни после смерти. Никто ведь не знает этого – есть вечная жизнь или нет ее. Отец Василий улыбнулся и ответил на мой вопрос своим вопросом – целесообразно ли устроен весь земной мир, взаимосвязан ли он, взаимосвязаны ли явления природы? Что я мог ответить, если в этом вопросе ни у кого здравомыслящего сомнений быть не может...
– Тогда какова конечная цель жизни человека, если нет вечной жизни? – спросил иерей. – Выходит, человек живет только для того, чтобы накопить какие-то богатства, которые не может взять с собой после смерти, для того, чтобы вкусно поесть и доставить по большому счету удовольствие унитазу, отправив в него переваренную вкусную пищу?
Жить для удовольствия унитаза мне не хотелось. А верить в вечную жизнь – хотелось. Если бы все люди понимали смысл своего существования, они, возможно, иначе относились бы и к жизни, и к смерти. И жили бы иначе...
Я приблизился к маленькому окну и выглянул из-за угла, не показывая себя из темноты. К бывшему полевому стану подъехало пять машин. Люди вышли из них почти одновременно. Осматривались, громко разговаривали друг с другом гортанными голосами на незнакомом языке. Последним, как король, вышел молодой, сухощавый, какой-то вертлявый, как на шарнирах, негр. Кто это такой, догадаться было несложно, даже не имея информации от генерала Лукьянова, потому что негр держал в руках тяжелую и красивую винтовку...
Командовал всеми сухощавый человек с молодым лицом, но с полностью седыми волосами и такой же седой, аккуратно подстриженной короткой бородой. Красивый человек. Такие, насколько я знаю, особенно избегают встречаться со смертью. Они прекрасно осознают, что красивы, и потому видят свою не существующую в действительности избранность, высоко ее ценят и дорожат ею. Мертвым, увы, не дано заглядывать в зеркало. Зачем же тогда он сюда приехал? Неужели считает, как большинство, что смерть коснется кого-то другого, а уж его-то пощадит? Глупые надежды. Потому что в данном сюжете я сам – Смерть. Я жду их всех. И не собираюсь щадить людей, которые охотятся за моей головой. Я предпочитаю обезопасить себя и других хороших людей, что вошли в пресловутый список. А обезопасить себя я могу только одним способом...
Прибыли?
Здравствуйте, я ваша Смерть!
К счастью или к сожалению, моего обращения, произнесенного про себя, они не слышали. И потому не поняли, чем им грозит нынешняя поездка. Они даже выглядели веселыми, возбужденными и совсем не походили на тех же «краповых», которые сосредоточенно, внутренне сдержанно готовились к бою с противником, значительно превосходящим его по численности.
Большинство, как я и предполагал, сразу же уселось вокруг «курилки». И правильно сделали. Когда камень бросает человеческая рука, еще есть надежда, что останешься живым. Если человек пользуется пращой, надежда мизерная. А вот камень, взметенный взрывом двух гранат, – это наверняка смерть.
В сторону здания направились трое: седой красавец-командир, снайпер и какой-то, еще более вертлявый, чем негр, криволапый мужичок, суетившийся «шестеркой». Потом за ними двинулись еще трое. Им места в курилке не хватило, а стоять они не желали.
Я стремительно, но бесшумно перебрался на свою подстропильную балку и замер в темноте, как курица на насесте. Но пистолет на всякий случай приготовил. И не зря, потому что в открытый люк пробился и пробежал по крыше луч фонарика. Первым на чердак поднялся как раз «шестерка» – и сразу стал светить туда, где провалилась крыша, словно проверял ее устойчивость. За ним поднялся снайпер, не выпускавший из рук винтовку, и седой командир. «Шестерка» приготовился к пробной стрельбе, но стрелять не стал, на некоторое время продлив часы своего существования. Ему что-то сказал командир, и тот вместе со своим фонариком нырнул в люк, чтобы не мешать.
Седой командир и негр разговаривали друг с другом по-русски, но говорили немного. По крайней мере, не болтали, хотя негр выглядел человеком разговорчивым. Командир показывал в окно, а снайпер смотрел. Они изучали дом моей мамы. Определив цель, снайпер попросил не мешать ему, и командир, склонив в знак согласия свою красивую голову, ушел. Стрелок улыбался каким-то своим негритянским мыслям, потом даже стал напевать себе под нос старые добрые «Подмосковные вечера», которую не исполняли уже много лет. У нас сейчас что по радио, что по телевидению услышать хорошую песню – редкость. А тут я узнал забытые мотивы. И кто же напевал хорошую песню? Человек, который собирался меня убить. Да еще из другой страны и даже с другого континента...
Я обязательно выполню просьбу генерала Лукьянова и захвачу американского снайпера в плен. Мне почему-то показалось, что могут возникнуть проблемы только одного порядка – при захвате мой противник будет визжать, как недорезанная свинья. Кто видел хоть раз, как недорезанная свинья с визгом убегает от тех, кто не сумел сразу ее зарезать, поймет мои опасения по поводу подобного визга.
Внезапно возникла мысль. Мы ни разу с этим снайпером не встречались, и он не знает меня в лицо. И неизвестно, показывали ему мою фотографию или нет. А что, если он будет стрелять в человека, одетого в камуфляж, который выйдет на крыльцо дома? Но ведь выйти может и капитан Дубров. И тогда он пострадает вместо меня, а я не смогу обезопасить его... Впрочем, почему не смогу? Нужно только поторопиться. Уже, кажется, пора. Негр выставил в окошко тяжелый ствол своей винтовки и включил дальномер, чтобы правильно определить расстояние до крыльца. Через пять секунд у меня в кармане завибрировала трубка – капитан Дубров желал сообщить мне то, что я видел и без него, и лучше его.
Я вытащил трубку и нажал клавишу отбоя. Тут же нашел номер Сафронова и послал ему вызов. Несколько секунд ушло на то, чтобы капитан вытащил трубку из кармана, посмотрел на определитель, чтобы подтвердить абонента, – и после этого грохотнуло так, что зашевелились стены стана. Негр вздрогнул и посмотрел через плечо на люк, ведущий в комнату. Он не понимал, что там случилось. Но понял быстро, потому что монотонно заговорили четыре пистолета-пулемета «ПП-2000». Они обладают намеренно пониженной частотой боя, что уменьшает разброс девятимиллиметровых пуль и повышает точность стрельбы, и из-за этого звучат деловито и внушительно. Авторитетно, я бы сказал. Снайпер стал вытаскивать винтовку из окна, чтобы перейти к противоположному. И тут я решил, что пора вступать в дело мне. Я не стал спрыгивать негру на плечи, чтобы не поломать ему ключицы, – хватит с него и сломанного носа. Просто, придержавшись одной рукой за свою балку, спрыгнул на нижнюю и оказался перед стрелком. Тот разинул рот, показывая в темноте белые зубы. Чтобы не повредить себе пальцы, я двинул ему основанием ладони в широкий нос, моментально делая его в два раза шире. И только после удара представился:
– Здравствуйте, я ваша... Впрочем, я их Смерть... – сказал я, сорвал с гранаты кольцо и бросил ее в люк, откуда слышалась нерусская речь.
Голоса внизу прервались взрывом. На всякий случай я бросил туда же и вторую гранату, сам не сходя с балки, – и не напрасно, потому что один из осколков пробил-таки тонкий дощатый потолок и пролетел между мной и моим несостоявшимся убийцей, который зачем-то встал на ноги. Его винтовка отлетела в сторону, но он тянулся не к ней – он хотел со мной драться и принял боксерскую стойку. Мне, однако, времени терять не захотелось, и я просто показал ему прием, не имеющий отношения к боевому искусству. После моего пинка негр в самом деле завизжал недорезанной свиньей, зажимая что-то между ног, а я, схватив его за шиворот, швырнул в сторону люка. Пусть летит, пусть ломает ключицы или руки, только бы не визжал. Мне всегда было жалко свиней, которых режут.
