Александр Тамоников - Смерть в твоих глазах
– Который сама и приготовила?
– Это не важно.
– Но мне тоже надо как-то приодеться, что ли?
– И это не важно. В мужчине ценится другое, Дима.
– Что именно?
– То, что сейчас вызывает во мне волнение. И… не надо больше ничего говорить. Давай ужинать. Разливай вино, водку. Мне половину фужера, я люблю растягивать удовольствие.
– Да, конечно.
Веселов открыл бутылки, Алла выпила полбокала вина, смакуя каждый глоток, Дима рюмку водки. Блюда, приготовленные Аллой, оказались очень вкусными, что отметил капитан, и ей это было приятно. Убрав со стола тарелки, она предложила перей-ти в комнату и, когда они сели за журнальный столик, на котором разместилось спиртное, конфеты и фрукты, попросила:
– Дим, расскажи мне о своей службе.
– Зачем тебе это, Алла? Поверь, ничего интересного ты не услышишь.
– И все же?
– Да я и не знаю, о чем рассказывать. Служба как служба, стоим в военном городке. Получаем приказ, уходим в горы. Ловим бандитов.
– А что, их до сих пор много на Кавказе?
– Меньше, чем было раньше, но хватает. По крайней мере, на наш век хватит.
– Скажи честно, ты считаешь, что муж Ларисы у бандитов?
– Да!
– Значит, ты полностью исключаешь то, что Сергей каким-то образом мог оказаться в Москве?
– Вот ты о чем! Понятно, но Бестужева нет в Москве, в этом я уверен, и убийства совершал не он.
– Ты так хорошо его знаешь?
– Как себя!
– Но за год плена он мог измениться.
– Алла, Сергей у «духов», то есть у бандитов, – повысил голос Веселов. – У нас есть веские основания предполагать, в какой банде он находится. И я вытащу его.
– Ты так самоуверен?
– Я его вытащу, Алла, чего бы мне это ни стоило. И они вновь будут вместе с Ларисой.
– Ты до сих пор любишь ее?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Иногда кажется, что люблю, иногда… но давай сменим тему, Лариса жена Сергея, и этим все сказано.
Отпив еще вина, Алла осмотрелась:
– По-моему, я видела где-то магнитофон.
– В секретере. Двухкассетный «Шарп». Его командир мой еще из Афганистана привез, потом отдал мне.
– А кассеты есть?
– Были, но старые, начала девяностых. А что?
– Я хочу танцевать. Надеюсь, кавалер не откажет даме в исполнении ее желания?
– Не откажет. Минуту.
Дмитрий достал двухкассетник, поставил кассеты с медленной музыкой и подошел к Алле:
– Позвольте пригласить вас на танец?
– С удовольствием.
Алла прижалась к Дмитрию, и он, ощущая близость ее стройного горячего тела, почувствовал прилив желания.
– Как хорошо с тобой, – прошептала Алла, – спокойно, будто кроме нас нет никого на свете.
– Да, Аля, мне тоже очень хорошо.
– А ведь может быть еще лучше, давай выключим свет.
– Но у меня нет ни ночника, ни бра.
– А зачем нам свет?
Дмитрий протянул руку, щелкнул выключателем, и тут же губы Аллы накрыли его губы страстным долгим поцелуем. Затем она резко отпустила его и начала расстегивать на нем рубашку:
– Аля! Я сам.
– Нет! Какое сильное тело, волосатая грудь, о, как я обожаю такую грудь!
Дмитрий не выдержал и, схватив подол ее платья, рванул вверх. Оно затрещало по швам.
– Я порвал твое платье!
– К черту платье, все к черту, я хочу тебя, хочу, чтобы ты был во мне. Весь, без остатка.
Сорвав друг с друга одежду, Дмитрий и Алла упали на диван.
– Простынь! Простынь под подушкой! – проговорила Алла.
Но Дмитрий не слушал ее. Он потерял голову от дикого желания овладеть этой женщиной.
Алла вскрикнула, когда он вошел в нее. Крик перешел в обрывистое со стоном дыхание. И вновь крик…
Дмитрий опрокинулся на диван, широко раскинув руки:
– Это… это что-то небесное. Ты прелесть, Аля.
– Никогда не думала, что может быть вот так, – положила она голову ему на грудь.
– Как, Аля?
– Безумно сильно и сладко. Я, кажется, на какое-то мгновенье даже потеряла сознание. Еще никогда и ни с кем мне не было так хорошо.
– И с Толиком?
– Господи, Дима, да забудь ты о нем. Нет больше никакого Толика, нет Ларисы, Воронова нет, этого беспощадного убийцы. Никого нет, только ты и я.
Она коснулась губами его соска, живота, опускаясь все ниже и ниже. Дмитрий застыл в оцепенении, затем застонал, когда Алла достигла цели, полностью отдался ласкам не познанной еще любви. Безумной, страстной, развратной в какой-то степени, бешеной близости.
Полностью удовлетворившись, они оторвались друг от друга в половине четвертого. За окном шумел летний дождь, вливая в открытую форточку волны свежей прохлады.
– Как же я до тебя жила? – отдышавшись, проговорила Алла. – И могла прожить до старости, так и не узнав, что такое настоящее удовлетворение. Спасибо тебе, Дима.
– За что?
– За все! – Она поцеловала Веселова и, кокетливо улыбнувшись, добавила: – Пойду в ванную, приму душ.
– Подожди, Аля, – одернул ее за руку Дмит-рий, – мы не предохранялись, ты, наверное, можешь забеременеть?
– Тебя это пугает?
– Нет, но…
– Не волнуйся, – закрыла она ему рот ладонью, – к сожалению, у меня не может быть детей. Неудачный аборт в восемнадцать лет. Но не надо меня жалеть. Так даже лучше. Для меня. А ты хотел бы ребенка?
– Не знаю! Но, естественно, не отказался бы от него.
– Верно! Ведь ты же благородный человек. Пошла я.
Алла встала, и, привыкнув к темноте, Дмитрий с удовольствием проводил взглядом красивую и обнаженную женщину, демонстрирующую ему всю себя.
Он тоже поднялся и прошел к столику. Подняв бутылку, заметил, как дрожат его руки. Такое тоже было с ним впервые. Разливая водку, он наполнил рюмку, опрокинул ее, прикурил сигарету и упал в кресло. Спиртное успокоило его. Подошла по-прежнему обнаженная Алла, присела напротив, выпила остатки вина и потянулась:
– Хорошо-то как. – Потом взглянула на Дмитрия: – Я оставила воду включенной, только полотенце мокрое. У тебя в шкафу, по-моему, другое есть.
– Найдем.
Когда Веселов вернулся из ванной, на улице сквозь пелену дождя забрезжил рассвет. Алла стояла у окна. Она повернулась, и Дмитрий увидел в ее руке свой пистолет.
– Аля! Оружие не игрушка! Зачем ты взяла его?
– Не знаю. Ты извини, я никогда раньше не держала пистолет. Он настоящий?
– Да, боевой!
– А что за надпись на нем? «За мужество и доблесть».
– Это наградной пистолет.
– За что тебя им наградили?
– Там же написано.
– Тяжелый!
– Дай его мне!
Но Алла продолжала смотреть на «ПМ», не выпуская его из рук:
– Какое странное ощущение. У меня в руках неказистая с виду вещь, похожая на детскую игрушку. И в то же время достаточно нажать на курок, и оборвется чья-то жизнь. Хлопок, и нет человека.
– Ну, во-первых, нажимают на спусковой крючок, а не на курок, – забрал у нее пистолет Веселов, – во-вторых, перед выстрелом надо еще снять пистолет с предохранителя, опустив вниз вот этот рычажок, – он показал Алле ствол, затем передернуть затворную раму, и тогда пистолет готов к бою.
– В принципе ничего сложного.
– Тебе это не надо, Аля. Поверь, оружие в руках женщины совершенно не смотрится.
Он извлек из «ПМ» магазин, вновь передернул затвор, поставил его на предохранитель и вместе с магазином положил в верхний ящик тумбы.
– Ты часто пользовался им? – спросила Алла.
– Пару раз, да и то в тире. На войну мы берем другое оружие.
– Много людей ты убил?
– Людей? Ты называешь людьми тех, кто взрывает жилые дома? Расстреливает заложников? Тех, кто режет головы ни в чем не повинным мирным жителям просто так, забавы ради? Тех, для кого человеческая жизнь оценивается количеством поганых долларовых купюр? Нет, Аля, это не люди. Это даже не звери. Они хуже зверей. И вот этих существ я убил много. И буду убивать, чтобы жизнь стала чище, безопасней, радостней.
– Прости меня, Дим, – обняла его Алла. – Успокойся. Мне не следовало касаться этой темы.
– Да, Аля, лучше об этом не говорить, – прижал ее к себе Веселов. – А какой дождь-то за окном! Я и не помню, когда он начался.
– И я не помню! Давай немного поспим, мне ведь завтра на похороны. Это тебе хорошо, спи, сколько хочешь.
– Да нет, Аля, я должен найти убийцу.
– Поедешь к Воронову?
– Да!
– Тогда подвезешь меня?
– Ну, что за вопрос? Конечно, подвезу, до самого подъезда доставлю.
И только сейчас Алла постелила простыни, достала из шкафа легкое одеяло, так как в квартире стало прохладно. В постели она неожиданно спросила:
– Скажи, Дим, что ты сделаешь с убийцей, если он окажется в твоих руках?
– Ты знаешь, я бы просто пристрелил его, но здесь не война. Преступник предстанет перед судом. И, думаю, пожизненного заключения ему не избежать.
– Но это хуже, чем смерть. Гнить в одиночной камере, понимая, что ты никогда больше не выйдешь на свободу!
– Кому как. Но выбор есть всегда. Если государство не желает выступать в качестве палача, то можно самому лишить себя жизни.
– Как все же жесток мир. А ты не допускаешь, что этот убийца психически больной человек?
