Антон Первушин - Охота на Герострата
— ЧТО ДЕЛАТЬ, ЧТО ДЕЛАТЬ, — ОТОЗВАЛСЯ МАТЕРИВШИЙСЯ. — ПРИДАВИТЬ СУКУ И ДЕЛО С КОНЦОМ.
— ЛЕГКО СКАЗАТЬ, — СНОВА ПРОСКУРИН. — А ЕСЛИ МЫ УЖЕ ПОД КОЛПАКОМ? А ОН — ПОДСАДНОЙ?…
— У МЕНЯ ДРУГОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ, — ПРОСКУРИН ПОМОЛЧАЛ. — ОН ПРОХОДИЛ ОБРАБОТКУ И ДОЛЖЕН ОТЗЫВАТЬСЯ НА НУЖНЫЙ КОД. НУ-КА, — ШЕЛЕСТ СТРАНИЦ. — ВОТ ЗДЕСЬ. ЛАО-ВА ШАТОК ГРАН-ТУ ОФТОК. ВСТАНЬ!
Я ВСТАЮ.
ГЕНЕРАЛЫ, ВСЕ ТРОЕ, СМОТРЯТ НА МЕНЯ С ЛЮБОПЫТСТВОМ. КАПИТАН ТАК ВООБЩЕ ЗАСТЫЛ СО СВОИМ СТОЛИКОМ, РАСКРЫВ РОТ.
В РУКАХ У ПРОСКУРИНА КНИГА. ТОЛСТЫЙ ТОМ В ПРОСТОЙ КАРТОННОЙ ОБЛОЖКЕ. НА ТИТУЛЕ — РАЗМЫТЫЙ ФИОЛЕТОВЫЙ ШТАМП «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО» И НАДПИСЬ: «ТЕХНИЧЕСКАЯ ДОКУМЕНТАЦИЯ. № 154 — 6–8.»
ПРОСКУРИН ПЕРЕЛИСТЫВАЕТ СТРАНИЦЫ.
ПРОСКУРИН ЧИТАЕТ:
— АНЛОВОК МАРОТА ИЗИЛО ОДЕССА ПЕТЕРБУРГ МОС. ГЕРОСТРАТ АТОНА НОТ.
ПЕРЕД ГЛАЗАМИ ПЕЛЕНА, В ВИСКАХ ПРОСКАКИВАЮТ ДВЕ ЖГУЧИЕ ИСКРЫ БОЛИ. НО ВСЕ ПРОХОДИТ. Я ПО-ПРЕЖНЕМУ СТОЮ, КАК ИСТУКАН.
— ГОТОВ! — ОБЪЯВЛЯЕТ ПРОСКУРИН, ЗАХЛОПЫВАЯ ТОМ. — ТЕПЕРЬ ОН БУДЕТ ПОЛАГАТЬ СЕБЯ ПОБЕДИТЕЛЕМ, А ГЕРОСТРАТА — МЕРТВЫМ. И РАССКАЖЕТ, ЕСЛИ ЕГО СПРОСЯТ.
— БЛЕСТЯЩЕ, — ГОВОРИТ ВЛАДИМИР МИРОНОВИЧ. — СКОЛЬКО НЕ СМОТРЮ, ВСЕ УДИВЛЯЮСЬ. КАКАЯ СИЛА!..
ПРОСКУРИН С УЛЫБКОЙ КИВАЕТ. ПОТОМ ХЛОПАЕТ СЕБЯ ПО ЛБУ С ТАКИМ ВИДОМ, БУДТО ЕМУ ТОЛЬКО ЧТО В ГОЛОВУ ПРИШЛА ЕЩЕ БОЛЕЕ БЛЕСТЯЩАЯ ИДЕЯ. ОН ОТКЛАДЫВАЕТ ТОМ, ИДЕТ К ДЕРЕВЯННОЙ ЭТАЖЕРКЕ В ДАЛЬНЕМ УГЛУ КОМНАТЫ, БЕРЕТ В РУКИ СТАРУЮ ШАХМАТНУЮ ДОСКУ И, ВЫСЫПАВ ФИГУРЫ НА ДИВАН, ВЫБИРАЕТ БЕЛОГО ФЕРЗЯ, ЗАТЕМ СУЕТ ЕГО МНЕ В КАРМАН.
— А ЭТО ЕМУ НА ДОЛГУЮ ПАМЯТЬ, — СМЕЯСЬ, ГОВОРИТ ОН.
И ГЕНЕРАЛЫ-ЗАГОВОРЩИКИ ПОДХВАТЫВАЮТ ЕГО СМЕХ…
* * *Я ВСПОМНИЛ!
— Да, я помню. Теперь я все помню.
— Можешь себя поздравить, — Герострат искривил губы в вымученной усмешке. — Кстати, у твоих друзей уже шарики за ролики заехали, как бы тебя из плена моего вызволить. Беспокоятся чего-то, суетятся. Работать тут мне мешают, отвлекают все время — зануды. Не понять народу, что декодирование — процесс тонкий, сродни микрохирургической операции. Пришил бы я тебе какую-нибудь извилину не туда — то-то было бы смеху…
— Спасибо тебе, — сказал я честно.
— Какие могут быть благодарности? — махнул рукой Герострат, поглядел с тоской в ближайший иллюминатор. — Идти надо, Боря, — прошептал он. — Пора, — и отбросил пистолет в сторону.
Теперь он был безоружен — третья удобная возможность, но, в конце концом, это могла быть и новая провокация. Все мои подозрения на счет того, что Герострат задумал очередной фокус, вернулись. Я снова не верил ему.
— Я сдаюсь! — крикнул Герострат в открытый люк.
— Выпусти Орлова, — загремел над полем усиленный мегафоном голос Хватова.
— Да здесь ваш Орлов. Чего ему сделается? Выйди, Боря, покажись друзьям.
И Герострат пропустил меня вперед. Я вышел, щурясь от яркого солнца.
— Иди!
Я двинулся вниз по трапу.
Они все еще стояли там: Хватов, Мартынов и двое чинов в гражданском.
Они меня ждали. И вот то, что они меня все-таки ждали, показалось мне самым невероятным из всего случившегося за этот день.
— Я сдаюсь! — закричал Герострат. — Гарантируйте мне безопасность!
— Выходи без оружия, с поднятыми руками! — Хватов тоже не верил Герострату, ждал подвоха.
Но Герострат стал спускаться вслед за мной, подняв раскрытые пустые ладони.
Мишка бросился ко мне, обнял за плечи:
— Борька, черт! — в глазах его стояли слезы. — Я уж не чаял.
— Ничего, ничего, — я аккуратно высвободился.
Со стороны аэропорта, газуя, подлетела волга. Бравые ребята выскочили из нее; один немедленно схватил Герострата за руку и ловко приковал ее к своей руке. Двое встали сзади и по бокам.
— Дело сделано, — широко улыбаясь, к нам шел Хватов. — Спасибо вам, Борис Анатольевич!
Я наблюдал, как Герострата уводят к машине. И вдруг волна черного панического ужаса перед ним самим, перед его могуществом, перед его способностью хладнокровно убивать разом вытеснила из меня все остальное: и мысль о том, что он добровольно сдался, и сочувствие к его боли, к его изломанной судьбе, и даже некие проблески благодарности за то, что он освободил меня от проклятья, от предателя, поселившегося у меня в голове.
— Мишка! — закричал я, срывая голос. — Ты же обещал, Мишка!
Мартынов обернулся, глядя на меня непонимающе.
Но зато прекрасно все понял за него Герострат. Он остановился у приоткрытой дверцы и сказал, посмотрев мне в глаза:
— НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ! — и добавил, обращаясь уже к подталкивающему его в спину конвоиру:
— ШАТОСТ ОЛИВА МОСТ!
Волна ужаса схлынула, передо мной снова был обыкновенный человек. Но жить этому человеку осталось чуть более секунды.
Лицо конвоира затвердело, глаза остекленели.
— Стойте! — успел только крикнуть я. — Остановите его!
Но конвоир быстрым движением вытащил пистолет и выстрелил Герострату в затылок. Герострата швырнуло на автомобиль; его кровь залила пыльные плиты аэродрома.
Николай Федорович Лаговский, предводитель Своры, был наконец мертв…
Эпилог
Мишка предложил подбросить меня до города. Я молча отмахнулся. Я не хотел Мартынова больше видеть.
Пешком я выбрался на Пулковское шоссе и зашагал к международному аэропорту. Скоро должен был сесть самолет из Парижа, в нем возвращалась домой Елена. Я вдруг понял, что если скоро не увижу ее, то что-то поломается в душе, рассыплется безвозвратно. И может быть, это последнее дорогое, что у меня еще осталось.
Я шел, меня обгоняли автомобили; пронеслась, завывая сиренами, вереница неотложек. А я шел, уходил от страшного места все дальше и дальше, думая, что никогда теперь даже после смерти Герострата, или в особенности после его смерти, не сумею убедить самого себя, что все наконец кончилось. Может быть, смерть Герострата — лишь преддверие, пролог к новому ужасу, что ждет нас всех впереди. Мир перевернулся, потерял отныне для меня опоры устойчивости. Я утратил все ценности, ради которых до сих пор жил, в которых видел смысл самой жизни. И что теперь дальше? ЧТО ДАЛЬШЕ?
Я шел и с какого-то момента мне вдруг стало казаться, что в сизой дымке смога, висящей в неподвижном воздухе над Санкт-Петербургом растут геометрически правильные, совершенные в своей законченности решетчатые конструкции — выше домов, самых высоких зданий города, протыкая острыми шпилями дымку смога — видение словно из фантастического фильма, видение будущего, которое в ненависти, в жестокости, в общей ограниченности прорастает из настоящего. И смерть Герострата ничего не решала, никак не могла замедлить их скорый рост. «Каждый пятый в стране — член Своры. И Свора растет.» Есть ли в мире сила, способная замедлить, остановить ее рост и рост психотронных башен, подчиняющих все и всех своей воле? Найдется ли такая сила, или будущее наше предрешено?..
Наверное, я шел несколько часов — не помню — но успел вовремя. Елена как раз миновала таможенный досмотр, получила документы и теперь бежала ко мне через зал, звонко отстукивая каблучками и смеясь на ходу. И я обнял ее, привлек к себе, но, целуя, почувствовал отстранение, словно и не любимую свою самую женщину обнимал, а какого-то совершенно постороннего человека, с которым меня ничего не связывает. Потому что мешали башни, которых не было, конечно же, пока над городом, но которые пустили режущие ростки у меня в душе. И Елена тоже почувствовала мою отстраненность. Посмотрела внимательно и серьезно, но я опередил ее вопрос, шепнув:
— Помнишь, перед твоим отъездом я что-то говорил по поводу редкого удовольствия, которое нет да и сменится доброй привычкой?
— Помню, — кивнула Елена.
— Я делаю тебе предложение, малыш. Выйдешь за меня?.. Я люблю тебя, малыш, я тебя люблю…
Она положила мне ладошку на губы, заставив замолчать.
— Пойдем, — сказала она просто. — Пойдем домой…
— Домой, — пробормотал я. — Правильно. Пойдем домой…
И башни рухнули, мигом рассыпались в черную сухую пыль. Словно никогда их и не было…
От автора
Все события, описываемые в трилогии «Свора Герострата — Охота на Герострата — Наследники Герострата», помимо некоторых документальных фактов, почерпнутых Автором из периодики и публицистики разных лет, являются вымышленными. Всякое совпадение имен личных, имен нарицательных, названий фирм, организаций, ведомств и служб — чисто случайно.
Самым случайным совпадением является то, что короткие двустишия, вынесенные в качестве эпиграфов к каждой из частей трилогии, имеют автора. Они принадлежат перу петербургского поэта Олега Григорьева.
3 ноября 1994 года
