Михаил Серегин - Облава на волка
Седоволосый снова приложился к своей кружке. Потом еще раз, потом еще, пока не раздался рядом с ним вкрадчивый и осторожный голос халдея:
– Седой!
Мужчина ничего не ответил.
– Седой! – снова позвал халдей, во все глаза глядя на него. – Может, тебе еще пива принести?
Тот, кого называли Седым, недоуменно посмотрел на халдея. В смущении и страхе тот отошел прочь на несколько шагов, но Седой уже опустил глаза в кружку и увидел, что она пуста.
Он усмехнулся.
– Пива… – снова осмелился выговорить халдей, – ну, или еще чего-нибудь… А то я смотрю, ты пустую кружку туда-сюда таскаешь – со стола ко рту…
– Давай, – пожал плечами Седой.
– Пива? Водки? Коньяку? Или поесть? Поел бы – ночь скоро, а ты с утра тут сидишь.
– Пива, – сказал Седой.
Халдей кивнул и почти бегом отправился к стойке, но на полдороге остановился, потому что открылась входная дверь и в кафе заглянул какой-то мордастый парень – сильно навеселе и явно желающий продолжить праздник жизни в этом заведении.
– Нельзя! – закричал халдей. – Неграмотный, что ли? Кафе уже полтора часа как закрыто!
– Не свисти! – весело ухмыльнулся парень. – Вон старикан сидит, пиво трескает, а мне нельзя, что ли? Эй! – крикнул парень, обращаясь к седоволосому. – Батя! Скажи этому придурку, чтобы не трещал над ухом.
Седой не повернулся к нему.
– Батя! – погромче крикнул парень. – Ты чего – глухой? Или уже нажрался? Вот старый пень, ни хрена не слышит…
Халдей даже присел от ужаса и посмотрел на оттопыренный правый карман брюк Седого, в котором, если верить легенде, Седой всегда носил старинный трофейный пистолет «вальтер».
Парень уверенно двинулся к Седому, очевидно, приняв реакцию халдея на свой счет.
– Батя! – повторил парень, без приглашения брякаясь на стул напротив Седого. – Что празднуем-то?
«Убьет, – мелькнуло в голове у халдея, – сейчас же достанет "ствол" и пристрелит пьяного дурака на месте. Он же сам не свой. Весь день сидит тут и молчит. Никого с собой не привел, что с ним редко бывает. Это он, по слухам, с тех самых пор, как бабу у него похитили. Она в нашем кабаке и сидела, когда ее похитили… А сегодня он в подсобное помещение выходил по мобильнику базарить – всех выгнал, дверь запер и базарил полчаса, наверное… Дверь-то запер, а все равно слышно было, как он в трубку матерился и орал… Господи, он сейчас этого парня застрелит! Ему-то хорошо – его никто не тронет, ни менты, ни братва… А мне? Я же не Седой. И я один тут – труп-то на меня повесят!» – вдруг пришла в голову халдея страшная мысль.
– Нельзя! – кинулся халдей к столику Седого. – Пошел вон отсюда, придурок, не видишь, кафе закрыто!!!
– Да не кипешись… Вон я с батей посижу, пивка попью. Принеси мне кружечку… Какое у тебя есть? Ты, батя, какое пьешь? Я угощаю!
Тут Седой впервые поднял глаза на неугомонного посетителя и подумал вдруг, что если рассказать кому-нибудь о своей тяжелой, звериной и сумеречной жизни, то хоть немного станет легче.
Подбежавший халдей схватил парня за плечи.
– Да ты чего! – возмущенно заорал парень, но Седой поднял руку.
– Остынь, – сказал он халдею. – Пошел вон.
Халдей послушно опустил руки и почти на цыпочках вышел из зала.
Парень во все глаза смотрел на странного старика – и удивление в глазах парня постепенно сменялось страхом.
– Тебя как зовут? – тяжело ворочая языком, словно отвыкшим от человеческого общения, спросил Седой.
– Павлик, – ответил парень.
– Работаешь, Павлик, или учишься?
– Учусь, – сказал парень и посмотрел на пустую кружку Седого, – в юридическом.
– В юридическом? – усмехнулся Седой. – Хорошее дело… Кем стать собираешься – прокурором?
– Как повезет, – настороженно, но пытаясь казаться небрежным, проговорил Павлик.
Он оглянулся на стойку, но халдея там не увидел.
– Нет никого, – проговорил парень, стараясь не попадать своими глазами в колючие глаза Седого, – и правда кафе закрыто. А я не понял сначала… Я, признаться, выпивши… Ну, я пойду?
Он поднялся.
– Сиди.
Мордастый послушно опустился на стул.
Несколько минут они молчали. С Павлика слетел весь хмель, и он чувствовал себя очень неуютно под прицелом пристальных глаз старого вора.
– Я вот тоже всю жизнь юриспруденцию изучал, – заговорил Седой. – Только с другой стороны.
– Как это? – очевидно, из вежливости спросил Павлик.
Седой усмехнулся.
– Ну, в первый раз я в колонию по глупости влетел, – медленно выговорил Седой, постукивая по столу пальцами. – Шли по утрянке с приятелями по проспекту, смотрим, лоток с мороженым стоит, а продавец отвернулся – шнурки на ботинках завязывал, что ли, хрен его знает… Только жопу из-за прилавка видно. Ну, мы сдуру и взяли себе по порции, да и пошли дальше… Как профессионал, скажи мне – как это называется?
– Кра… кража, – сглотнув, ответил парень, – мелкая.
– Ну а сзади нас воронок ехал, – рассказывал дальше Седой, – так он, может, по каким другим делам ехал, а только нас оттуда заметили. И не посигналили ничего, не шумнули, а просто два мусора вылезли, за нами тихонько пошли – нас трое было – да сзади схватили и в воронок. – Седой и сам посмеялся тому, как у него складно выходило. – Ну и припаяли нам. Время тогда другое было, не то, что сейчас…
– Сейчас закон гораздо гуманнее к малолетним преступникам, – робко заметил Павлик.
Седой кивнул, давая понять, что считает это замечание очень ценным для себя и для целостности рассказа.
– Там же, в колонии, и чифиря я первый раз попробовал, и марафету. Годик покантовался, поумнел, заматерел, да и как-то ночью мы с приятелем – дежурными были – вертухая кастрюлькой по тыкве оглушили и в бега… Года три я побегал, потом к деловым одним прибился, потом магазинчик мы подломили, я и еще человек пять влетели, ну и опять нам по полной… Вот всю жизнь мне так, – горько усмехнувшись, проговорил Седой.
Парень молчал.
«Нет, – подумал Седой, – что-то не получается… Как ведь это бывает – в Америке вонючей люди, если у них душа болит, ходят к психиатру и изливаются ему, так сказать… Душу лечат. А у нас принято кому-нибудь в жилетку поплакаться, в рубашку сморкнуться, выплеснуть эмоции, короче говоря… И тогда вроде легче становится… А мне почему-то не помогает. Смотрю я на эту рожу брыластую и только раздражение чувствую, а никак не облегчение…»
Седой поморщился, чувствуя, как в душе у него нарастает глухое раздражение, грозящее перелиться в бешенство. Теперь ему уже хотелось, чтобы парень ушел.
Но тот не уходил. Сидел, блуждая глазами по стенам, и явно подыскивал какой-то комментарий к словам Седого.
– Повезло, что живой остался, – сказал Павлик, – при такой-то жизни… Дай бог, чтобы дальше так…
– Чего? – поморщился Седой.
Он повернулся к парню и приподнялся на стуле – смотрел внимательно на парня.
– Повезло, говорю, – повторил Павлик, опуская глаза.
– Не понял, – сказал Седой, больше всего на свете желая, чтобы парень ушел и больше никогда не попадался ему на глаза.
– Чего не понять-то? – засуетился Павлик, до крайности встревоженный переменой настроения собеседника. – Сам же говоришь, что жизнь у тебя… у вас была того… тяжелая…
– Это я понял, – терпеливо произнес Седой, – а что ты имел в виду, когда сказал: «Дай бог, чтоб дальше так?» Я ж тебе про зону рассказывал…
– Ну, это… – промямлил Павлик, со страху мало уже что соображая, – мало ли чего…
– Так, – Седой с трудом поднялся, – ты чего это?
– А?
– Недоговариваешь чего?
Седой почувствовал, что уже не сможет себя сдержать. Он, огибая стол, двинулся на парня. Павлик смотрел на приближающегося к нему старика, и глаза его постепенно расширялись.
Парень вскочил со своего стула.
– Эй, эй… Помогите! – крикнул он, очевидно, обращаясь к халдею. – Не надо… Не…
Неизвестно, откуда и силы взялись у Седого. Он схватил Павлика за горло, приподнял его так, что ноги парня болтались в полуметре от пола.
– Ты чего темнишь, сука?! – заорал он. – Чего темнишь, падла? Слепых на столбы наводишь?! А, гнида? Мне не ясно, что ли, что ты знаешь что-то и молчишь? Задушу гада! – вдруг совсем по-звериному заорал Седой и, присев, отшвырнул Павлика к входной двери.
Парень грохнулся о дверь, но тут же вскочил. Толкнулся на выход, но дверь почему-то не открывалась. Он обернулся и увидел Седого, идущего прямо к нему.
Павлик задохнулся от ужаса.
– Помогите, – пискнул он, скребясь слабой лапкой в дверь.
* * *
Щукин вернулся обратно гораздо раньше Ляжечки – не зря он давал последнему многочисленные указания насчет покупки разного рода деликатесных продуктов и сигар, которые в любом ларьке не продаются.
Но сейчас Щукину было не до сигар. Всю дорогу до Ляжечкиной квартиры в груди его мрачно ворочалось, словно раскаленный лом, чувство глубокой ненависти к этому низенькому, толстенькому и бритоголовому существу, которое так грубо и примитивно обмануло его.
