Андрей Воронин - Большая игра Слепого
…На одной из конспиративных квартир Потапчук успел раздеться и заварить кофе, когда дверь открылась, и на пороге появился Глеб Сиверов. Он тут же жадно втянул носом воздух:
– Добрый день, Федор Филиппович! Ну и кофе же здесь пахнет, как в буфете на вокзале!
– Странные у тебя ассоциации, – нахмурился Потапчук, – кофе, вроде, неплохой.
– Вы, Федор Филиппович, не пробовали кофе, который варят в психлечебнице. Поверите ли, я как вышел оттуда, побежал на вокзал в шесть утра и в буфете выпил первый попавшийся растворимый кофе.
Лучшего аромата я в жизни не слышал.
– – Ты что, уже все сделал? – изумился Потапчук.
– А чего тянуть? – Глеб Сиверов уселся в мягкое кресло и блаженно потянулся. – Нет уж, увольте, больше я спать на панцирных сетках и питаться в больничных столовых не стану.
– Ты хочешь сказать, что похудел за ту пару дней, которые я тебе не видел?
– Не пару, – покачал головой Сиверов, – это тут, на свободе, дни летят незаметно, так, что неделя может показаться одними сутками. В лечебнице время растянуто, у меня такое чувство, что нужно сдавать часы в ремонт, а то они идут то медленно, то быстро – в зависимости от того, по какую сторону больничного забора я нахожусь.
– Ну, ничего, ничего, иногда полезно на время сменить обстановку, – немного оттаивая душой, проговорил генерал, присел в другое кресло, принялся расставлять чашки на низком журнальном столике.
– Сколько у вас времени? – спросил Слепой, взглянув на свои только что упомянутые часы.
– Честно говоря, немного, хотя я предпочел бы просидеть здесь до самого вечера. Хотя и вечером меня найдут.
– Тогда скажу коротко: все отлично.
– В каком смысле отлично?
– Я сделал все, как вы просили. Вы оказались совершенно правы. У меня есть доказательства, что это именно Борис Элькинд из чистого любопытства залез в компьютерную сеть ФСБ. Вот – он засунул руку за пазуху и вынул сложенную вчетверо компьютерную распечатку.
Федор Филиппович с недоверием смотрел на черные строчки.
– Это так, для наглядности, распечатал пару файлов. Командировки сотрудников, загранкомандировки, по СНГ, по России. Все четко и вполне доступно.
– Не может быть, мне же обещали, что усложнят доступ.
– Может, Федор Филиппович, может.
Потапчук даже побледнел, затем надел очки и стал искать в ведомости своих людей. В глаза ему с ходу бросились две фамилии. Все сходилось. Он вспомнил, как сам подписывал командировки две недели тому назад – выходит, информация являлась свежей и суперсекретной.
– Как ты это сделал? – дрогнувшим голосом поинтересовался генерал.
– Это не я, а тот парнишка – Боря Элькинд, вундеркинд чертов.
– Ясно. Я передам это полковнику Синицыну, он отыщет парня и…
– Федор Филиппович, я могу дать один хороший совет: если вам нужна надежная защита для компьютеров, то пригласите Борю Элькинда на работу. Он за полставки сделает вам то, чего не сделает лучший компьютерщик из управления.
– Я уже и сам догадался. Ну, отлично, Глеб Петрович, поздравляю тебя, – Потапчук вяло пожал руку Сиверову и тут же вспомнил:
– Да, я дам распоряжение, чтобы из компьютерной сети психлечебницы вытерли имя Федора Молчанова. Возможно, оно тебе еще пригодится для других дел.
– Не стоит трудиться, – усмехнулся Глеб, – Боря уже вытер.
Брови Потапчука поползли вверх, и он, словно хотел остановить это движение, прикрыл лоб рукой.
– Ну вы, ребята, даете.
– А знаете, Федор Филиппович, что он еще в состоянии сделать? Если бы я не находился рядом с ним в этот момент, то он преспокойно вписал бы в компьютер главврача психлечебницы всех ваших сотрудников, выезжавших в командировки и поставил бы им диагнозы от шизофрении до буйного помешательства.
– Я и сам бы сейчас согласился на недельку-другую «закосить в дурдом», – усмехнулся генерал Потапчук, отпивая глоток кофе, – но если бы в сумасшедшем доме вдруг оказалось бы столько сотрудников ФСБ, то это стало бы подозрительным.
– Если вы думаете, Федор Филиппович, что у сотрудников ФСБ самая нервная в мире профессия и поэтому они чаще других сходят с ума, то вы ошибаетесь. Там представлены все профессии, которые только есть в трудовом законодательстве. Кого мне только не приходилось встречать в коридорах!
Потапчук махнул рукой:
– В другой день, Глеб Петрович, я с удовольствием послушаю твои рассказы, но сейчас у меня голова другим занята. Вот ты говоришь, а я не воспринимаю – забота так мозг и сверлит, так и гвоздит.
– Что-нибудь серьезное?
– Серьезней некуда. Но я тебе не буду забивать голову своими проблемами. Ты, наверное, устал, да и дома еще не был.
– Да, Федор Филиппович, решил сперва с делами развязаться, а потом домой, чтобы голова была чистой и светлой.
– Знаешь, Глеб Петрович, все-таки я хочу тебя об одной услуге попросить…
– Если за бутылкой сбегать; генерал, то всегда пожалуйста, а если что-нибудь более серьезное, то увольте.
– Серьезное, еще какое серьезное, честь мундира затронули. Но тебе легче, ты отвык форму носить.
– Как, вашего? Так и вы же его не носите, я вас всего один раз и видел в форме.
– Да уж, знаешь ли… Не люблю я носить мундир – не на параде.
– Так в чем дело? – Глеб понял: разговор сейчас пойдет деловой.
Понял он и то, что у генерала большие проблемы: очень уж тот невнимательно слушал его отчет, даже не дождался полного доклада. Похоже, отдохнуть в ближайшее время не придется…
– Документы я тебе показывать не стану, тем более, они остались в управлении. Расскажу на словах, может, что-нибудь посоветуешь.
– С удовольствием послушаю, – соврал Глеб, но произнес он эти слова так, что Потапчук даже не заподозрил иронии.
– Пропало восемь картин. Ты, конечно, в живописи не специалист?
– Как это – не специалист? Я во всем специалист.
Нарисовать картину не смогу, но хорошего художника вижу сразу.
– Тут вот какое дело, Глеб Петрович… Пятьдесят лет тому назад из Баварии, из поместья барона Филиппа Отто фон Рунге была вывезена коллекция живописи. Тогда, сам знаешь, много вывозили – мебель, барахло и картины тоже. И, как ты догадываешься, все эти картины очень долго хранились в запасниках, не экспонировались.
За полвека отдали только Дрезденскую галерею и еще с полдюжины коллекций, а остальное так и осталось в России. Это все присказка, а сейчас сказка начнется…
– Я слушаю, слушаю.
– Надеюсь, ты слышал, сейчас только и ведутся разговоры о реституции вывезенных вовремя войны ценностей.
– Как же, слышал, – кивнул Глеб, наливая себе чашку кофе и ощущая острое желание закурить.
Генерал это понял и тут же услужливо достал порте ига ;т:
– Закуривай.
– Спасибо, – сказал Глеб, щелкнув зажигалкой.
– Но дело даже не в самой реституции… Пусть у Госдумы голова от нее болит. Наш случай предельно конкретный, но на нем отрабатывается сам принцип возвращения вывезенного в обмен на кредиты, которые во много раз превышают стоимость возвращаемого.
– Думаете, кредиты не придется возвращать?
– Простил же Запад кредиты, выданные Польше, простит и нам, никуда не денется.
– Ладно, вернемся к конкретике.
– Коллекция барона фон Рунге, о которой идет речь, хранилась в Смоленском краеведческом музее, где-то у них там в подвалах, в запасниках. Когда же именно ее потребовалось вернуть, обнаружилось, что из нее исчезли восемь картин. Но не просто исчезли, без следа… На их место в ящики были вложены восемь искусно сработанных подделок. Понимаешь, никто бы и не хватился пропажи, разве, может, лет через двадцать-тридцать, не случись оказия. Тут как раз наш президент встречается со своим другом Гельмутом Колем и обещает ему, что коллекцию барона вернут объединенной Германии, сделают, так сказать, жест доброй воли. И знаешь, никаких проблем. Тут же были даны поручения, коллекцию нашли, перевезли в Москву.
А когда пыль стерли в Пушкинском музее – там реставраторы над картинами колдовали – у одного из них возникло сомнение. Стали смотреть, сличать, проверять и установили, что восемь картин поддельные. И тут никуда не денешься, как ты понимаешь, Глеб Петрович, президент канцлеру пообещал, а слово президента не воробей, вылетело – держи.
– Где-то я уже об этом слышал.
– Наверное в теленовостях. И как ты себе представляешь, возвращает президент канцлеру коллекцию в торжественной обстановке, а там восемь подделок. Шум, гам, статьи ругательные, мол, русские не могут обеспечить сохранность чужих ценностей, а отдавать их не собираются, сгноят все в запасниках – варвары, таким и кредиты не помогут. Подорван престиж государства. Да и владелец коллекции, вернее, наследи и к барона, один из руководителей «Дойче банка», а именно этот банк пообещал дать кредит. Вот и смотри, какая каша заваривается: картины вернуть мы не можем, и президент, естественно, свое слово отменить не имеет права. Не возьмешь же назад обещание, данное перед телекамерами? Можно, конечно, сказать, что Дума уперлась, вернуть не позволила, но какой же он после этого президент?