Елена Караваешникова - Офицеры
— Я постараюсь понять вас.
— Вы легко поняли бы меня, если бы прожили здесь хотя бы месяц. Нервы здесь постоянно напряжены, так что конфликты случаются иногда на пустом месте. Это портит отношения, как разборки на коммунальной кухне.
— Ну я не думаю, что все дело только в том, что вы тут не поделили кастрюли?
— Сложный вопрос, на каждой кухне свои кастрюли. Полковник довольно часто использовал нас для выполнения поручений, которые, скажем так, не вызывали у нас восторга.
— Мне было бы легче разобраться в ситуации, если бы вы привели пример подобного поручения.
— Несколько дней назад по приказу полковника мы сопровождали на виллу генерала Агильеры человека, который явно не был дипломатическим лицом и официальным гостем президента. Мы не шестерки и не телохранители, и у нас не было ни малейшего желания рисковать своими шкурами из-за друзей генерала Агильеры.
— Вы помните имя этого человека?
— Аль-Хаадат, но это скорей всего псевдоним.
— Вы можете описать его?
— Невысокий, полноватый, смуглый, слишком холеный, что характерно для криминалов. Типичный делец, скорей всего, профессиональный торговец оружием. Прилетел на собственном самолете.
— Вы видели оружие, которое хранилось на складах базы?
— Нет. Мы не входили внутрь складов. В этом не было необходимости. Целью операции была проверка надежности охраны.
— Значит, вы не знаете, что к моменту взрыва на базе «Стюарт» не было никакого оружия?
Бобков, внимательно следивший за лицом Шуракена, отметил, что это известие произвело на того ошеломляющее впечатление. Лицо у Шуракена застыло, как у игрока в покер, который вдруг понял, что игра сделала неожиданный и опасный поворот, но Бобков поймал короткую, как молния, вспышку гнева и боли в его глазах.
— Нет, — сказал Шуракен, — я об этом не знал.
— А о предстоящей ревизии вы знали?
— Нет.
— Мне кажется, вы поняли, капитан, с какого рода тактической операцией мы имеем дело. Взрыв как средство борьбы с ревизией — примерно так ее можно классифицировать.
Между следователем и Шуракеном повисло напряженное молчание. Бобков выдержал паузу, но ни оправданий, ни уверений в невиновности со стороны Шуракена не последовало.
— Капитан, — сказал Бобков, — могу заверить вас, что никто не собирается делать из вас стрелочника как из единственного оставшегося в живых участника операции. Мы постараемся объективно разобраться в том, что на самом деле произошло. Но никто не снимет с вас вашу часть ответственности. Возможно, вас подставили, но вы и ваш напарник капитан Осоргин проявили недопустимую неосторожность, прямо скажем, не соответствующий опыту и квалификации энтузиазм. Вы применили боевые взрывные устройства, хотя в спецоперации такого рода должны были использовать имитаторы. Думаю, вы понимаете, что вся эта заваруха с базой может неблагоприятно сказаться на вашей карьере.
Но Шуракену уже было наплевать на карьеру. Из всего, что сказал Бобков, он понял главное: Ставр заплатил жизнью за махинации Советника и генерала Агильеры. Надо было быть слепыми или умственно отсталыми, а лучше и то и другое, чтобы не понимать, что эта парочка вовсю торгует оружием, но спецы не предполагали, что бизнес достигает такого размаха. В момент, когда они получили приказ устроить спектакль с террористическим нападением на базу, генерал Агильера уже был арестован, выходит, что они прикрыли задницу Советника. Со стыдом и бешенством Шуракен вспомнил, как они со Ставром писали план спецоперации и, словно два курсанта-отличника, по всем правилам вычерчивали цветными карандашами точную схему минирования, как перечислили типы взрывных устройств и пометили их условными обозначениями, как в одном из пунктов указали, что применение этих устройств по данной схеме гарантирует полное уничтожение складов с оружием. В результате их сделали, как двух дураков, даже следователь, черт бы его побрал, высказался насчет энтузиазма. У Шуракена кровь кипела от ярости и жажды расправы. Но генерал Агильера уже находился вне пределов человеческого возмездия, а Советник, как теперь был окончательно уверен Шуракен, удрал и тщательно заметает следы, а уж это он умеет. Он не один раз поменяет имя, а если надо, то и внешность, и объявится в таком месте, где никому не придет в голову его искать.
Через несколько дней Шуракена отправили в Россию. С ним вылетел лейтенант, член комиссии, который, как он сказал, вез в Москву на экспертизу первые материалы, собранные комиссией. Самолет, как обычно, был транспортный. Весь полет Шуракен пролежал на скамье в бытовом отсеке за кабиной пилотов. Он с горечью думал, что возвращаться без Ставра хуже, чем не вернуться вообще. Потеря Ставра и то, что он даже не сумел вытащить тело друга из джунглей, рвало Шуракену душу.
Самолет приземлился. За иллюминатором поплыл серый нудный пейзаж подмосковного военного аэродрома. Самолет зарулил на стоянку. Вой турбин перешел в стихающий свист.
Шуракен встал с лавки, отработанным до автоматизма движением бросил на плечо ремень автомата, взял сумку и двинулся к выходу. Наступила та трудная минута, о которой он думал во время перелета. Если Командор приехал его встречать, сейчас Шуракену придется сказать, что он потерял Ставра. Такие дела. Однако он не имел права расползтись, как последнее дерьмо. Он знал, каким Командор хочет его видеть.
Шуракен умел ходить легко и бесшумно, но сейчас рампа загудела под тяжестью его шагов.
У трапа его ждал незнакомый офицер и наряд автоматчиков.
— Стоять, — приказал офицер. — Сдать оружие. Шуракен бесстрастно посмотрел на него.
24
Если с человеком однажды случается какая-нибудь ужасная глупость, она имеет обыкновение потом повторяться. До того, как вылететь из этого проклятого вертолета, Ставр уже однажды вылетел в окно третьего этажа общежития московского университета.
Ему было двадцать лет, вне своего института он носил тесные черные джинсы и короткую кожанку. Его повадки и высказывания привлекали опасной дерзостью и непредсказуемостью. Лохматый, нарочито грубый, он был великолепен. На дискотеках Егор танцевал брейк, и однажды дежурный преподаватель выразил свои впечатления от этой хореографии: «Точь-в-точь пьяный полуголый индеец из племени команчей», — сказал он. Егору исключительно легко давалось все, что требовало темперамента, хорошей координации движений и выносливости. Он дрался, как молодой свирепый пес, искал драк и талантливо занимался сексом, имел успех даже среди уставших от жизни студенток старших курсов.
Накануне происшествия Егор по случаю новогодних праздников и начала сессии уже несколько дней не вылезал из общежития университета, где у него было полно друзей. Пил и занимался любовью с красивой, влюбленной в него девочкой Юлей. В двадцать лет «дала — не дала» — основной вопрос бытия. Поэтому, когда Егор и Юля вернулись в комнату, где народ гулял уже четвертый день и начал тихо озверевать, один из приятелей посмотрел на них мутными от водки и бешеными от ревности глазами. В тесной комнатенке было не продохнуть от сигаретного дыма и винных паров.
— Здесь настоящая душегубка, — сказала Юля. — Давайте откроем окно.
Бледный от любви Егор подошел к столу и среди объедков увидел чудом уцелевшее яблоко. Он разломил его надвое и половину протянул Юле. Пристально глядя на него откровенными, сияющими глазами, она наклонилась чувственным кошачьим движением и зубами взяла яблоко у него с руки.
— Женщины, как дети, — сказал сходящий с ума от ревности приятель. — Что ни дай, все в рот тянут.
Егор мгновенно засадил ему в челюсть. Удар был эффектный, но неквалифицированный. Егор разбил руку.
Пока народ вытаскивал и ставил на ноги завалившегося в щель между койками приятеля, Егор сел на окно, которое кто-то как раз успел открыть. Он взял с подоконника снег и, морщась, приложил к разбитому кулаку. Юля обняла его и поцеловала в горячий, влажный от пота лоб.
— Отойди от окна, — сказала она. — Ты простудишься.
— Вот дура, — бросил приятель.
Он вытащил из кармана носовой платок и протянул Юле.
— На, дай ему.
— Зачем?
— Сейчас увидишь.
Если бы удар достиг цели, у Егора наверняка был бы сломан нос. Но он резко отклонился, кулак приятеля только вскользь задел его по скуле. Егор почувствовал не этот удар, а какой-то легкий толчок, словно колесо Судьбы задело его. И он вывалился за окно, прямо в ослепительный свет морозного дня.
Егор не почувствовал ужаса. В его душе вдруг вспыхнул какой-то гибельный восторг. Тело было расслаблено и легко подчинялось естественным рефлексам. Он падал плашмя, спиной вниз, со свободно раскинутыми руками и ногами и ввалился в двухметровый снежный вал, наметенный снегоочистителем вдоль стены общежития. Егор пробил сугроб почти до земли, только самый нижний, слежавшийся и слоистый пласт, хрупко крошась и прессуясь, остановил его. Снег взметнулся беззвучным взрывом и, невесомый, мерцающий, как звездная пыль, засыпал Егора.
