Семен Майданный - Хранитель понятий
- Дай: - Багор завладел телефоном. - Базаришь, что падлой будешь? Это я тебе обещаю, Цыпа... Обиделся.
Багор сунул Ридикюлю замолчавший сотовый.
- «Сбрасывай двойку из-под туза, я па сую». Вот как он перевел с шулерского. - Рилнкюлъ задумался, будто Алеша Попович.
- Чешуя, а не текст. Ну, туз - это Вензель, а двойка? Жорика-Долото - на крайняк, типа, валетом бы заделали, остальные - чистые шестаки...
- Вот-вот. Кажись, въезжаю, Багор. Стоп, стоп... ну да! Кажись, и для других наших пацанов наклюнулась работа.
На подготовку развода ушло столько же времени, сколько потребовалось Щелкунчику, чтоб наказать всех, кто пытался его опустить. И через сцену кривой дорожкой на Москву двинул карательный отряд польской шляхты, а при них консультантом - Иван Сусанин.
Так над операционным столом хирурги врубают свет, раз - и пока ты промаргиваешься, тебя уже режут.
Так полководец Жуков ослепил фашистских гадов в битве за Берлин.
Так ураганно врезали гигантскими солнечными зайчиками по Вензелевой ложе два юпитера и «пистолет». Причем Багор, водивший «пистолетом», еще и вращал перед ним круг с цветными стеклами, отчего вокруг Вензеля расплясался задорный дискотечный цветник. Две шестерки и Долото закрыли с трех сторон кресло пахана, выдергивая из-за пазух волыны, остальные Вензелевы братаны с ходу и на ощупь навалились на плечи Шрама, не давая сбежать.
В буркалах вензелевцев полыхало взятие Берлина в дискотечных разводах.
- Не палить! - вовремя приказал Вензель, закрывающий буркала ладошкой.
И вдруг прекратилось. Лучи - одни вернулись на сцену, другие погасли.
- Жора и Камаз! Быстро туда. Разберитесь - кто. - Несгибаемый Вензель показательно спокойно промокал батистовым платком горючие слезы. Устаканивая нервы, он потянулся грабелькой к кошачьей спине. Ничто так не помогает сердцебиению, как шерсть на спине любимого кота. Сухая ладонь не утопла в мурлыкающем шелке, а пошкрябала по подушечным пупырышкам.
- Кис-кис, - позвал авторитетный старикашка. - Жора, Жора! - поймал Долото у дверей оклик Вензеля. - А где Филидор? Глянь-ка внизу!
Ну струхнул котик, заныкался под стульчик, сейчас прихиляет к папочке, Долото выковыряет тебя из-под стульчика. Хлопая буркалами, в которых еще стояли, будто воды в омуте, слезы, Вензель глянул на подушку. На ее алой материи чернел кружок.
Дешевые эффекты любите, падлы! Вензель взял с подушки советский пятак, выкрашенный в черное. И не лень было?
- Что, батя, хвостатого сперли? Сочувствую. Небось породистый был, как лошадь, - услыхал Вензель сбоку наглый голос Шрама. - Теперь на Кондратьевском рынке ищи, папаша. В шапковых рядах...
- Всем искать кота!!! - взвился вымпелом Вензель и, брызгая пеной, стал лупить шестерок тростью по плечам, локтям и башням.
Впервые Шрам видел старика в таком «не в себе». Все смешалось вокруг Вензеля: люди, программки, стулья.
И снова по шарам лазерно слепящий свет - бабах!
А когда по второму разу отслезились и проморгались шестерки, то к великому своему сожалению не нашли на положенном месте и Сергея Шрамова. Дал деру под шумок Сережка.
Связанные мужики шевелились в каптерке, грохотали ногами, пытаясь высвободиться из пут. Вслед за фанерной мельницей из «Дон Кихота» на них с молодецким звоном валились железки из «Войны и мира», забытые Михалковым-Кончаловским. По полу перекатывалась пустая тара, имеющая отношение ко всем постановкам. И не было с мужиками в эту трудную минуту их лепшего кореша Булгакина. Вынужден был потворствовать бандитским козням честный монтер.
- Занавес вниз, Пузырь, - подсказал Булгакин.
- Угу. - Насобачившийся Пузырь толково переключил нужный тумблер. И вообще Пузырю понравилось монтерствовать. Он только никак не мог поверить, что его не дурят, что здесь жмешь кнопку, а на сцене без балды чего-то крутится или едет. Как в кино...
- А чего, если эту пимпу нажать, взаправду оркестр смайнуется, не врешь, Булгакин?
- Не вру, Пузырь.
В шумах динамика, транслирующего представление, Булгакин без труда распознавал родное шуршание подшефного занавеса. Отшуршало. Главный занавес опустился, закрыв сцену от зрителей. Теперь выждать и выдать заключительный подъем на последний выход.
- Ну чего? - Тарзан не скрывал, что извелся от нетерпения. - Чего, Булгакин, пора?
- Пора. Занавес вверх, Пузырь...
* * *
А тем временем в актовом зале «Углов» своим чередом колбасился праздник для беспризорников. «Вторые Кресты», понятно, перековались под Вензеля, но Шрам на многие закидоны Вензеля ответивший согласием, только одно запросил: чтоб еловые посиделки детворы случились обязательно.
Вензель отнесся к этому, как к безобидной для себя блажи. Но окончательно перестал выискивать подспудные истоки, когда Шрам заказал Дедом Морозом начальника СИЗО Холмогорова. На это Вензель заржал, будто помолодел, и распорядился, чтоб все было тип-топ.
- Дети, кто еще хочет рассказать стишок? - спросила в микрофон раскрасневшаяся и очень сексапильная Снегурочка Анжела.
Собранные по притонам и подвалам дети от шести до двенадцати лет еще неловко себя чувствовали в гуманитарных обносках. Но робели не все.
- Можно, я? - выступил лысый, типа, чтоб вшей извести, шкет лет семи.
- Ну давай, мальчик. Скажи нам, как тебя звать?
- Чиреем прозвали.
- Ну и какой стишок ты нам расскажешь, Чирей?
- По реке плывет утюг из города Чугуева. Ну и пусть себе плывет...
- Спасибо, Чирей. Кем ты хочешь стать?
- Я хочу стать, как он - депутатом! - Чирей достал из кармана рекламную листовку с Сергеем Владимировичем.
- Молодец, мальчик. Иди к Дедушке Морозу, он тебе даст подарочек.
Гордый собой Чирей почап amp;я к Деду Морозу. Дед Мороз порылся в мешке и достал «Самоучитель карточных фокусов». Это был еще более-менее приличный подарок, ведь в предыдущий раз из мешка появилась телескопическая дубинка...
Дед Мороз был красен как рак, но не оттого, что парился в вертухайском овчинном тулупе, типа, похожей на зипун шмотки не нашлось, а от стыда. Уел-таки начальника СИЗО «Углы» Игоря Борисовича Холмогорова Шрам. Даже повязанный Вензелем, нашел способ ткнуть Холмогорова мордой в дерьмо. И еще знал Холмогоров, что не простит Шрам измены.
Часть шпаны крутилась вокруг красавицы елочки. Один малец из баллончика для заправки зажигалок стравливал под корни бензин:
- Только все закричат: «Елка-елочка, зажгись!..»
Другому мальцу глянулась неосторожно низко висящая на еловой лапе цель - рождественский колокольчик. И малец за ней потянулся, но тут же схлопотал леща от старшего товарища:
- Ты что, не знаешь, что в своей хате воровать западло?
Более взрослые шкеты кучковались вокруг Снегурочки Анжелы и откровенно пялились на ее ножки в фильдеперсовых чулочках.
- Кто еще хочет рассказать стишок? - амурным голосом ворковала Анжела.
Не дожидаясь, кто там еще хочет чего рассказать, Дед Мороз вдруг отпустил мешок, и подарки посыпались на пол: кастетики, заточечки, пугачи... А Дед Мороз сомнамбулой разрезал круг мальцов, вышел в коридор, достал из-под тулупа «Макаров», сунул дуло в рот и сделал фейерверк из собственного черепа.
Вот так начальник тюрьмы испортил детям светлый праздник.
* * *
Занавес пополз вверх, будто юбка сигающей по лужам Екатерины Второй. Согласно театральным законам сейчас должны показаться башмаки, потом трико, подолы, платья, кафтаны, раскрасневшиеся счастливые лица, а поверх них шляпы, картонные облака, птицы на веревочках. И грянет гром благодарных оваций, и поковыляют счастливые артисты к краю сцены на общий поклон.
Занавес полз - подолы не показывались. Их законное место занимали тупоносые ботинки и широкие темные штаны. На краю сцены, имеющем театральное погоняло - авансцена, стояло шестеро пацанов с гранатометами «Муха» на плечах. И выцеливали галерку. Оба-на!!!
Все выше, выше и выше поднимался занавес. И под жерлами гранатометов никому из зрителей уже не было интересно смотреть в глубь сцены на вторую группку в черных комбинезонах с короткоствольными автоматами, которые бульдогами скалились на пугливую кучу артистов, вскинувших руки вверх и жмущихся к заднику.
Оркестр сломал, не догудев, торжественную ноту. Лишь тарелочник отбивал свою партию дальше.
Зал секунду переваривал - «режиссерская находка?», «оперные понты?», «новогодние шутки?» - а потом дружно охнул. Взвизгнула первая баба. И понеслось.
Загромыхали кресла. Бабий визг под бой оркестровых литавр смерчем заюлил к люстре. Раскручивающейся турбиной поднимался рокот мужских басов. В рядах забликовали выхватываемые волыны. В запорах у дверей шваркнули первые удары по мордасам на тему, кто кому должен уступать очередь при шухере. Завязывалась возня и среди кресел. В оркестровой яме захрустело растаптываемое дерево «страдиварей», лопались струны, покатились, звеня, тарелки.
