Сэйити Моримура - Коммандо
— Неспроста, говоришь? — забеспокоился Таскэ Накато.
— Уж больно он липнет к парню. С чего это вдруг такая сердобольность?
Накато прищурился:
— Ну что ж, это можно использовать.
— Надо спешить, а то будет поздно. Рентгенограмма черепа у Кадзами хорошая, ключица заживает быстро — кости-то молодые, — кивнул Хадзэ, па лету схвативший намек хозяина. Или он и сам додумался до того же плана?
— Травма головы — штука сложная, — произнес Накато, красноречиво глядя на своего помощника. — Вроде пошел человек на поправку, и вдруг — бац! — беда. В общем, не стану вдаваться в тонкости, обдумаешь детали сам. Состояние Сюндзи Кадзами должно резко ухудшиться.
— Все понял. Через два дня, не позже, доложу об исполнении, — поклонился хозяину его верный помощник.
2
Горо Уракава после ухода гостя никак не мог прийти в себя. Душа, казалось, опустошенная апатией и пьянством, горела от обидных слов.
«Подачка, сказал он. Нет, хуже. Я продал честь и совесть», — прошептал журналист. Сердце щемило все сильнее. Слова, брошенные Адзисава, разлились жгучей горечью в груди, не давали успокоиться.
«Это верно, — думал Уракава, — если я буду вести себя тихо, никто меня не тронет и душу можно ни перед кем наизнанку не выворачивать. Доживай спокойно сколько там тебе осталось. Но сколько ни убеждай себя, что это и есть настоящая жизнь, а все бывшее раньше — ошибка, придет такой вот Адзисава, бросит в лицо: «Ты продал честь журналиста за жалкую подачку», — и уже не вздохнуть от горечи. Как вынести эту муку?
Но чего он от меня-то хочет? Я же ничего не могу! Полно, так уж и ничего? А история с дамбой, это завещание, оставшееся от Томоко Оти? Разве не мог бы я взяться за перо, ведь осталось же еще что-то от бывшего редактора отдела местных новостей! В конце концов, можно передать материал кому-нибудь из знакомых, которые работают в других газетах. Власть Ооба имеет свои границы, а материал сенсационный, его возьмут. Там же все правда, все проверено. Если редакция заинтересуется, то может копнуть и поглубже.
Эх, все не так просто. Есть в Хасиро отделения центральных газет, но там тоже засели дружки мэра. Стоит материалу попасть на глаза кому-то из них, и все пропало. И дело будет загублено, а мне головы не сносить. Я и так оставлен жить на белом свете лишь из милости, а если попробую еще раз выступить против своих «благодетелей», пощады не жди. От их мести никуда не скроешься, везде достанут. Ладно еще, будь я один — старуху жалко, никого у нее не осталось, кроме меня».
Потерпев поражение один раз, Уракава не мог найти в себе мужества для новой схватки. Он понимал, что за ним, «предателем», постоянно ведется слежка. Его визит в местное отделение какой-нибудь столичной газеты не останется незамеченным.
«Отправиться прямиком в столицу, в редакцию? Еще неизвестно, заинтересует ли их сюжет о злоупотреблениях в провинциальном городе. Нет, нужно, чтобы шум поднялся именно здесь, на месте, а потом потянулась ниточка к министерству строительства, разгорелся бы грандиозный скандал — только так можно заставить Ооба пошатнуться. Да и вряд ли я доберусь до Токио, мне из Хасиро и шагу ступить не дадут».
Уракава выдумывал все новые и новые причины, по которым ему никак нельзя было включиться в борьбу.
«Надо поговорить с той девушкой, которую якобы изнасиловал сын мэра со своими приятелями, — заработала профессиональная репортерская хватка. — Если Адзисава не солгал, у нас в руках сильный козырь против Ооба. Газеты обожают такие скандальные истории. Начать с изнасилования, потом потихоньку перейти к главному, к афере. Адзисава сказал, что Томоко убили те же мальчишки. Доказать это будет трудно — девушка мертва, но та-то, вторая, жива. Если она даст показания против сынка мэра, тому придется несладко. Вот когда нужно будет дать материал о низине Каппа! Думаю, это должно сработать».
Однако, составляя план действий, Уракава не хотел отрезать себе путь к отступлению. Он решил держаться от Адзисава подальше. Имя и адрес пострадавшей он запомнил, принял к сведению и то, что влиять на Митико лучше через младшую сестру. Для начала журналист собирался встретиться с этой самой Норико и, в зависимости от результата, разработать дальнейшую тактику.
3
— Папа! Папа!
Ёрико растолкала его во время самого сладкого, предутреннего сна. Адзисава открыл глаза, но окончательно проснулся не сразу.
— Что такое? — непонимающе уставился он на бледное, встревоженное лицо приемной дочери. Она, видимо, уже давно не спала.
— Папа, я слышала голос тети Томоко.
— А? Голос Томоко?
— Да, она звала тебя.
— Это тебе приснилось, детка. Мертвые никого звать не могут.
— Я слышала! На самом деле слышала!
— Да? И что же сказал голос?
— Он велел, чтобы ты позвонил по телефону.
— Сейчас, ночью? Кому?
— Все равно. Кому-нибудь из знакомых.
— Ёрико, это тебе приснилось. Как это я буду среди ночи людей тревожить? Скоро уже утро, надо спать. Ложись, а то не выспишься, — сказал Адзисава, взглянув на будильник. Было четыре часа.
— Я правду говорю, — упавшим голосом произнесла Ёрико. — Томоко-сан звала тебя.
Должно быть, она и сама уже сомневалась, не приснилось ли ей эго. Адзисава вспомнил слова профессора о том, что люди, обладающие прямым видением, склонны переносить работу своего воображения в реальность. «В квартире и телефона-то нет, — подумал Адзисава. — Неужели для того, чтобы позвонить неизвестно кому, я стану поднимать весь дом?»
И он решил оставить слова девочки без внимания, отнеся их на счет ее излишне развитого воображения.
— Послушай, со мной говорил один человек, Адзисава-сан, — сказала Норико старшей сестре во время очередного посещения больницы.
— Откуда ты его знаешь? — воскликнула Митико.
— Знаю. Адзисава-сан разыскал тех гадов.
— Не может быть!
— Может. Это Наруаки Ооба, бешеный сынок нашего мэра. Точно?
— Как ему это удалось?! — задыхаясь от волнения, вымолвила Митико. Новость поразила ее в самое сердце.
— Ага! Значит, правда!
— Зачем он приходил к тебе?
— Он хочет, чтобы мы заявили в суд. Говорит, иначе они не оставят тебя в покое.
— Нори, уж не думаешь ли ты, что я и в самом деле пойду в суд? Да я скорее умру, чем соглашусь на такой позор!
— Тебе же нечего стыдиться.
— Нори, я тебя прошу, перестань!
— Значит, тебе все равно, если они и меня изнасилуют?
Митико испуганно воскликнула:
— Они не посмеют!
— А Адзисава-сан сказал, что они вполне могут и до меня добраться.
— Он лжет!
— Ты уверена? Эти типы, чтоб тебе было известно, мне уже звонили!
— Ты правду говоришь?
— Правду! Адзисава-сан говорит, что ты не одна такая, вас много. Если все будут сидеть и помалкивать, насильники совсем распоясаются.
— Но почему именно я? Ты пойми, меня же после этого никто замуж не возьмет! Все станут показывать на меня пальцем! И папу, наверно, с работы выгонят.
— Вот уж не думала, Митико, что ты такая несовременная, — фыркнула младшая сестра.
— Почему несовременная?
— А потому. Чего тебе стыдиться-то, ты ведь ничего плохого не сделала! Это все равно, как если бы тебя бешеная собака покусала. Ну кто станет на тебя пальцем показывать? И папу никто не тронет, он ведь ни в чем не виноват. А если тронут, люди заступятся. Я сама в газету напишу!
— Эх, Нори, дитя ты еще малое. Хуже этого для девушки ничего не бывает. И кто за нас заступится? Это в Хасиро-то? Здесь все решают Ооба, с ними не посудишься. Если ты хочешь мне помочь, так лучше держи язык за зубами. Если ты мне сестра, ты выполнишь мою просьбу.
Сколько ни убеждала Норико старшую сестру, ее пылкие речи разбивались о страх Митико. Постепенно школьнице начало казаться, что теперь она лучше понимает доводы Адзисава. Дело даже не в том, что Митико испугалась угроз своих обидчиков. Просто она думает только о собственном покос, до других ей дела нет, она даже к надругавшимся над ней подонкам ненависти не испытывает. Ей нужно, чтобы ее не трогали, а весь остальной мир пускай хоть развалится на куски. Пережитая трагедия не только осквернила тело девушки, она изуродовала ей душу.
Норико чувствовала, что сестра, какой она стала теперь, еще отвратительнее ей, чем сами преступники. «Ну и бог с ней, — решила девочка, — все равно я буду помогать Адзисава-сан».
Как раз в это время и посетил ее бывший редактор отдела местных новостей. Момент для визита был выбран как нельзя более удачно. Или наоборот?
После ухода сестренки Митико встала с кровати и пошла звонить по телефону. Ей строго-настрого велели лежать, но позвонить надо было во что бы то ни стало. К счастью, тот, кто был ей нужен, оказался дома. Услышав голос Митико, он поначалу удивился, но тут же небрежно хмыкнул:
