Сергей Самаров - Огненный перевал
Но дальше склон оказался еще круче, и я последние метры вообще чуть ли не по вертикальной стене, почти бегом, кстати, взбирался, цепляясь руками только за кусты, потому что камни здесь были ненадежными, могли свалиться, и за них цепляться было невозможно. Так я добрался до верхней точки, до которой хватило сил и умения добраться, и убедился, что выше уже, при всем старании, никак не поднимусь. И только после этого стал устраиваться. Но «устраиваться» — не то слово, которое может охарактеризовать мое положение. Я обхватил локтем, с силой обняв его, более-менее крепкий куст и одной ногой оперся о куст более слабый. Вернее, даже не о сам куст, а о его корневище, потому что ветки моя нога просто смяла и сломала. И в этом положении, сам удивляясь своей обезьяньей ловкости, умудрился снять из-за спины винтовку и включить прицел, чтобы рассмотреть дальнюю часть ущелья за полыхающим пожарищем. Но тут же и убедился, что старания мои были напрасны. Прицел был слишком сильным, и рассмотреть все пространство можно было только по маленькому пятачку, хотя и подробно. Чтобы все просмотреть, мне больше суток понадобилось бы. Конечно, тепловизор помогает и сквозь кусты смотреть. Но увидеть можно немного…
Однако я вовремя вспомнил про свой бинокль. За спину длинная винтовка убиралась с б*!*о*!*льшим трудом, чем снималась, но все же убралась. А вот бинокль помог мне сразу. И семь бандитов, неторопливо, с оглядкой, уходящих вверх по ущелью, я нашел сразу. Эти уходили совсем не так, как уходили в огонь и в смерть их лесные собратья. У этих были спины согбенны, потому что на них давил груз стыда — они ушли и бросили товарищей, хотя, по большому счету, ничем им помочь и не могли бы. Но сознание стыда все равно должно было присутствовать, и спины бандитов говорили об этом красноречиво. Так всегда бывает, что впереди на войне идут лучшие и самые сильные телом и духом, и первыми погибают; и неестественный отбор, который делается войной, всегда портит мужское население любой страны, уничтожая носителей лучшего генофонда. Остаются те, кто не мог стать героем, а герои гибнут. Это истина старая и известная, и против нее возразить нечего.
Я нашел среди уходящих бандитов человека в камуфлированной, на ковбойский манер натянутой на голову шляпе с полями, загнутыми по бокам к тулье. Эмир Геримхан Биболатов как раз с кем-то по трубке разговаривал. Спутниковая, видимо, трубка, потому что сотовой связи здесь нет. Сразу возникла мысль: Геримхан прекрасно понимает, что после таких потерь ему не стоит думать о прорыве через перевал, и он вызывает сверху разведку, чтобы с ней прорваться через наши ряды и соединиться с теми джамаатами, что остались ниже нашего лагеря. Это для него единственный выход из клетки, в которую он сам себя загнал. Перевал перекрыт большими силами, и там ждет неминуемая гибель. Если дело затянется и нас хватятся, то сюда тоже будут подброшены дополнительные силы. Выход один — собрать в кулак все, что можно только собрать, и идти в прорыв, чтобы вырваться из Змеиного ущелья туда, где есть возможность рассеяться по лесам.
Следовательно, если еще не поздно, разговор Геримхана следовало пресечь.
Снять винтовку оказалось делом более сложным, чем забросить ее за плечи. Мимоходом вспомнились школьные годы, когда я биатлоном занимался, и как там ремни забрасывались. Там ремни удобные. Неплохо бы такие же сделать для своих снайперов. Но эта мимолетная мысль не отвлекла меня от главной задачи. Винтовку я снял и начал искать положение, из которого мог бы выстрелить. Мелькнула мысль, что отдача приклада может просто сбросить меня со склона, но это не остановило меня, слишком уж велико было желание Геримхана остановить и обезглавить банду. Неустойчивое положение не давало возможности замереть, чтобы прицелиться тщательно. И тогда я избрал другой способ. Есть тренировочный норматив — три секунды на прицеливание. За эти три секунды следует и прицелиться, и выстрелить. То есть подсознание, что ли, направляет твоими движениями. Только цель попадает в прицел, следует выстрел. Я опустил ствол и поднял снова. И выстрелил через три секунды…
Меня в самом деле чуть не сбросило отдачей с моей неустойчивой опоры. Стоило больших сил удержаться. Но я удержался, снова нашел равновесие и опять к прицелу прильнул. Геримхана я не нашел, как не нашел и распростертого тела, как ожидал. Только пробитая пулей камуфлированная шляпа на манер ковбойской валялась, перевернутая, и ничуть не окровавленная, на берегу вытянувшегося тоненькой струйкой ручья. Струйка была настолько тонкая, что в ручей потом не перерастала, а просто растекалась среди камней, исчезая под землей. Я был бы рад, если бы это была струйка крови… Но ни крови, ни тела, ни вообще никого рядом я не увидел. Тепловизор позволил рассмотреть и кусты. Но эмир Геримхан Биболатов догадался, похоже, из какой винтовки в него стреляли. И другие бандиты тоже догадались. Я повел прицелом вправо и влево. И нашел скалу, закрывающую мне обзор своим выпуклым пузом. Бандиты уходят за этой скалой и могут этим укрытием пользоваться до самого поворота ущелья. Там дальше место слегка возвышенное, и там будет трудно пройти в верхнюю часть незамеченными. Трудно, но можно. Вернее, замеченными, но на такое предельно короткое время, что прицелиться не успеешь. Конечно, если они неосторожно высунутся раньше, пуля их догонит без проблем. Но догонит только одного, и вовсе не обязательно это будет непременно сам эмир Геримхан Биболатов. А мне, чтобы дождаться момента, когда кто-то высунется, придется провисеть здесь невесть сколько времени. А рука уже и так затекла и настоятельно требует отдыха. Но я бы час еще продержался, провисел в такой неудобной позе и усталость бы усилием воли превозмог. Была бы только уверенность, что попадется мне в прицел Геримхан. Однако такой уверенности не было…
Я попытался посмотреть, можно ли пройти по склону выше горящего вертолета. Но с моего наблюдательного пункта видно ничего не было. Дилемма не была дилеммой. Следовало спускаться и искать возможность для погони, не имело смысла висеть обезьяной на скале, никому не угрожая. И я решительно стал забрасывать винтовку за плечи, чтобы приступить к самому сложному участку своей маленькой операции — к спуску, который, как каждый альпинист и скалолаз скажет, самое сложное во всем восхождении дело…
* * *Мы разделились на две равные по численности и по силам группы. Первую, идущую по правому склону, возглавил я сам, вторую младший сержант Отраднов повел на левый склон. И даже пулеметчиков я разделил, хотя обычно предпочитал, чтобы они работали парой. Когда пулеметчики парой работают, они в состоянии собой взвод заменить, создавая высокую плотность огня. Установку я дал конкретную:
— Искать любой проход, любую щель. Нам следует на ту сторону перебраться и догнать ушедших. Чем дальше от огня, тем лучше. И постарайтесь сами не сгореть. Чуть что подходящее попадется, вестового за нами и бегом. Мы тоже, со своей стороны, работаем по той же схеме. Будет успех, гоним вестового.
У нас не было той решительности, что у бандитов, но они шли в смерть, а мы просто в дым, они шли, чтобы умереть, мы шли, чтобы жить дальше с возможной безопасностью, которую мы могли бы получить, догнав и уничтожив Геримхана Биболатова и остатки его банды прежде, чем он соединится со своей дальней разведкой. Дальняя разведка должна была бы быть сильной. Прекрасно зная перевал, я понимал, что следует иметь не менее десяти точек постоянного наблюдения, чтобы определить по поведению солдат проходы в минных полях. На этих точках наблюдения должны производиться смены наблюдателей. Все это требует занять немалое количество разведчиков. Однако теперь работа разведчиков не нужна, и Геримхан Биболатов, надо полагать, уже готовится встретить их. Времени у нас в обрез. Пока отряд у Геримхана не сильный, его следует уничтожить. А потом можно будет и самим вместо Геримхана разведчиков встретить. Я ради такого случая готов даже ковбойскую шляпу эмира на себя натянуть, если только до нее доберусь.
Ждать, когда кончится пожар, бушующий от одного склона ущелья до другого, бессмысленно. До начала ночи прогорит точно. Может быть, и дольше, может быть, до середины дотянет. При этом раннее, обычное для глубоких ущелий наступление темноты я ночью еще не считаю. Ночь, это когда она наступает по соответствующим им часам. И горит не только корпус вертолета и разлитое горючее. Горят стволы деревьев, первоначально сваленные самим корпусом, а потом уже свалившиеся на него сверху. Дров наломано немало, и костер получился заметный. И когда еще дрова прогорят… Помимо этого на нижних участках склона, где еще можно было бы пройти, если бы не жар и дым, загорелись уцелевшие кусты и деревья.
Моя группа попыталась пройти трижды разными путями. Первая попытка была прервана огнем, две другие — слишком крутыми для прохождения скалами. Так ни с чем мы и вернулись, и только тогда заметили, что уже подступает темнота. Сели отдохнуть, вытирая пот с лиц и размазывая по лбу копоть, но в это время послышались с противоположного склона звуки стрельбы, и я сразу встал, чтобы лучше слышать. Встали и солдаты, тоже вслушивались. Стрельба могла померещиться одному, но не многим сразу. Хотя померещиться здесь может многое, потому что в бушующем уже несколько часов пламени все трещит, и искры взлетают к небу тоже с треском.
